Стеклышки

      Возможно, со стороны кажется, что он ведет себя импульсивно и необдуманно, и преувеличивает к тому же накал собственных чувств. Но Тарталья не думает об этом, быстрым, размашистым шагом покидая винокурню, где остаются Дилюк, погасший, словно подернутый пеплом и не настроенный на пикировки или драку, и Кэйя.       Гроб Кэйи.       Тарталья выходит к реке: берег здесь пологий, и неподалеку виднеются вехи брода, но ниже по течению глубоко, ни дна, ни теней придонных водорослей. Тарталья разгоняется и прыгает.       Воды смыкаются над ним, он сливается с водами. Его глаза широко распахнуты, волосы колышутся облаком вокруг головы, тело расслаблено и не противится течениям; его тело – одно из местных течений, всего лишь еще один из потоков воды.       Река приходит с отрогов Драконьего хребта. Ее воды холодны и стремительны, и пусть и не сразу, но они утишают оглушительное горе Тартальи.       Тарталья драматичен, Тарталья глупо драматичен, но дело вот в чем: Кэйя был последним. Бездна изуродовала и исказила Тарталью, он пережил и младших, и старших братьев и сестру, неумолимые ветра времени источили мел и камни Альбедо, проклятье поглотило Дайнслейфа. Кэйя оставался последним, но вот – не стало и его. Никого не стало, кто держал бы Тарталью на этом свете.       Но умереть он то ли не может, то ли не хочет, он не осознает разницы между тем и другим.       Он позволяет водам нести себя, будь он чуть более в своем уме, он даже вспомнил бы, куда. Но в голове его гул и пустота. Он не страшится речных порогов и водопадов, его не тревожат слаймы и речные и морские хищники. Его не пугает никакая возможная опасность, никто и ничто.       Тарталья весь сейчас – сердце, давным давно пошедшее трещинами, и вот – наконец распавшееся на куски. Он надеется, что если плыть достаточно долго, он распадется весь. На кусочки, на песок, на молекулы, на капли воды.       И его тоже не станет.