Новогоднее дежурство

*** За пять часов до нового года Если бы Геннадию Ильичу предоставили выбор — где он будет встречать этот новый год, то уже почти родное отделение института Склифосовского было бы однозначно на последнем месте в его и так не самом обширном списке. Он, конечно, любил свою работу. Почти с удовольствием посещал её каждый будний день и с чуть меньшим рвением оставался дежурить в выходные. Однако эту новогоднюю ночь челюстно-лицевой надеялся провести где угодно, только не здесь. Не в этих стенах. И не в такой компании. Если бы Геннадию Ильичу предоставили выбор, то он остановился бы на тихом уютном ресторанчике с чувственной живой музыкой и стильным камерным интерьером, так нелепо спорящим с самодельным и аляповатым убранством ординаторской Склифа. Видавшие виды игрушки и криво вырезанные деятельными активистами снежинки конечно привносили особую атмосферу уюта в череду предновогодних будней медиков, но даже они были не в силах создать праздничное настроение отдельно взятому хирургу. Если бы Геннадию Ильичу предоставили выбор, то сейчас он крепко сжимал бы в своей ладони хрупкое женское запястье, вдыхал аромат ненавязчивых духов, который уже успел почти полюбить, и, отпивая изысканное красное вино, смел рассчитывать на ещё более приятное и расслабленное продолжение такого удачного вечера. Только выбора Геннадию Ильичу никто не предоставил. "Бонус. Дежурство в новогоднюю ночь." И все планы, с таким томительным предвкушением строящиеся в последние дни, разбивались об острый и безжалостный взгляд зелёных, таких красивых и холодных глаз. *** За три часа до нового года О том, что наступил канун самого доброго и семейного праздника, в кабинете Павловой напоминал только свёрток с имбирным печеньем, упакованным в блестящую подарочную бумагу, который с самыми наилучшими пожеланиями ей презентовала Фаина Игоревна перед своим уходом домой. Ирина, прекрасно зная, какую любовь к ней питала старшая медсестра, рисковать здоровьем не хотела и лакомиться сладким подарком не собиралась, отложив его на край стола вместе со своим новогодним настроением. В жизни заведующей экстренной хирургии давно не было места этому празднику. В молодости, когда Артём был маленький, они обязательно все вместе наряжали живую ёлку, которую приносил Николай, смотрели по телевизору традиционные фильмы, резали оливье и выглядели полноценной счастливой семьёй. Но сын вырос и всё чаще отдавал предпочтение встречам с друзьями в новогоднюю ночь, а Николаю было всё равно гармонирует ли этот шарик с цветом мишуры и какие блюда стоит готовить к новогоднему столу. Уходя спать через двадцать минут после полуночи, он каждый раз оставлял Ирину одну, с миской оливье, пением Пугачёвой в любимом фильме и мыслями о том, что где-то в этой жизни она свернула не туда. О одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным. После развода в жизни Ирины немногое изменилось в отношении праздников. Она всё так же встречала их в одиночестве, однако теперь со спокойной душой и чистой совестью могла выходить на дежурства, скрываясь от тёмной пустоты квартиры в суматохе родного отделения. Этот декабрь не стал исключением. Только начиная составлять график дежурств в новогоднюю ночь Ира знала, что первым делом впишет туда своё имя. Старая привычка, отточенная до автоматизма. Даже предложение Анатолия провести праздник вдвоём, а точнее втроём с Толиком — его странным и нелепым сыном не смогло изменить её планы. Не то, чтобы ей был неприятен Алеников, скорее наоборот — она испытывала к нему симпатию и искренний интерес. Но изображать счастливую ячейку общества Павлова больше не имела никакого желания. Хватит. Наигралась. Ира до сих пор не могла себе ответить, что руководило ею, когда она с почти кровожадным удовольствием впаяла новогоднее дежурство Кривицкому. Клокочущая ярость за то, что он увидел её в непотребном виде? Жалкую, беззащитную, униженную. Или обида за то, что посмел высказывать ей это на следующий день? Предъявлять претензии, снова нагло и бесцеремонно лезть в душу. А может её душила банальная ревность? Ира знала, что он начал встречаться со своей пациенткой. Слухи по Склифу разлетались с бешеной скоростью, а Геннадий будто специально не особенно старался скрывать свои отношения, назначая свидания прямо у ворот больницы. То ли чтобы доказать Павловой, что не только у неё всё в порядке на личном фронте, то ли чтобы элементарно сделать ей больно. Получалось, надо сказать, отлично. В любом случае, она пыталась в ответ уколоть его по мере своих сил и возможностей, но сейчас, осознавая, что им предстоит работать вместе целую ночь, Ирина Алексеевна терялась от непонимания, кого же она по-настоящему наказала своим решением. *** За два часа до нового года Если бы хирургам пришлось встречать праздник в операционной — это бы не стало слишком большой неожиданностью. Новогодняя ночь всегда была богата на несчастные случаи — жертвы бракованных фейерверков, алкогольной агрессии и безжалостно скользкого льда поступали как по расписанию практически каждый год. Этот не стал исключением. Юный герой, вступивший в спор с не слишком трезвой компанией и поплатившийся за это ножевыми ранениями, лежал на операционном столе, пока врачи спасали его жизнь. Спасали в полнейшей тишине, нарушаемой лишь редкими указаниями медсестре и комментариями анестезиолога, которые кожей чувствовали напряжение, повисшее в воздухе. Геннадий Ильич молча делал своё дело, зашивая рваную рану щеки и украдкой бросая взгляд на начальницу, также без единого слова орудующую скальпелем где-то в области селезёнки пациента. Сосредоточенная. Серьёзная. Молчаливая. Очень захотелось разрядить атмосферу шуткой и увидеть, как в уголках строгих глаз появятся морщинки от улыбки, которую он не разглядит за маской, но обязательно почувствует сердцем. Услышать её остроумный ответ и тоже улыбнуться, ощущая, как то самое сердце теплеет. Не обращая внимания на присутствующих, вести одну, только им подвластную игру. Так знакомо. Так привычно. Так невозможно. Геннадий рассчитывал, что дежурство будет нелёгким и Павлова сделает всё, чтобы этот новый год он запомнил навсегда. Но того, что она будет его просто не замечать, относясь как к пустому месту, Кривицкий не предполагал. Это было обидно. И неприятно. И совершенно неуместно. И даже, кажется... Больно? Совсем немного. Вместо того, чтобы радоваться относительно спокойной работе и отсутствию почти привычной агрессии со стороны заведующей, Геннадий чувствовал, как что-то раздражающе настойчиво свербило в груди и приносило большой дискомфорт. Он не хотел, чтобы всё было так. Он не думал, что лёгкие недопонимания, накопившиеся за последнее время как снежный ком, перерастут в большую размолвку, закончившуюся крахом их отношений. И он явно не хотел признаваться даже самому себе, что будь у него призрачная возможность всё исправить, он обязательно бы ею воспользовался. Но увы. — Я всё. Заканчивайте без меня. Ирина Алексеевна отложила инструменты и вышла из операционной, заставив Кривицкого, не поднимающего на неё даже взгляда, ещё сильнее сжать в руках скальпель. *** За пол часа до нового года В очередной раз постучав в запертую дверь Кривицкий понял, что ответа ему не дождаться. В кабинете заведующей не горел свет и, судя по всему, его хозяйка находилась где угодно, только не там. К лучшему. Геннадий еще раз отбил пару ударов и, бессознательно погладив дверную ручку, развернулся и не спеша побрёл по полутемному коридору. Зачем он пришёл сюда? Что хотел сказать? Чего добиться? Ответить на эти вопросы Геннадий Ильич не мог даже самому себе. Он просто чувствовал, что не в состоянии просто так отпустить ситуацию и делать вид, что ничего не происходит. Хотел бы. Но не мог. Тишина Склифа, который всегда был больше похож на шумный улей, сегодня его просто оглушала. К праздникам как обычно постарались выписать всех, кто был к этому готов, оставив в больнице самых тяжёлых пациентов. Кривицкий взглянул на наручные часы. До нового года оставались считанные минуты и все уже наверняка собрались в ординаторской, чтобы встретить праздник с импровизированным фуршетом и безалкогольными (спасибо дежурству с заведующей и шаткому самоконтролю) напитками. Идти туда не хотелось. Настроение Геннадия стремилось к уровню плинтуса и делать весёлое лицо, балагуря и шутя, было выше его сил. А портить праздник коллегам своей кислой миной он тоже не собирался. Кривицкий бесцельно бродил по коридорам опустевшего больничного крыла, когда услышал странный звук. Что-то похожее на еле сдерживаемый всхлип. Остановившись и прислушавшись Геннадий понял, что звуки доносились из соседней палаты, которая, по всем его предположениям, должна была пустовать. Отворив дверь, он на секунду забыл, как дышать. На больничной койке, сцепив руки на коленях и опустив голову, касаясь подбородком груди, сидела Ира. Её очередной всхлип неприятно полоснул Кривицкого по сердцу. Не зная, что предпринять, он оставался стоять у входа, в нерешительности глядя на то, как всегда сдержанная и собранная заведующая прячет от всех свою слабость. Самым логичным решением было выскользнуть из палаты, неслышно прикрыв за собой дверь, но ноги Геннадия будто приросли к полу, не давая ему сделать ни одного шага, а взгляд цеплялся за худенькую сгорбленную фигуру, обнажая единственное желание подойти к ней, обнять за плечи, прижать к себе и сказать, что всё будет хорошо. Так, чтобы она поверила. Так, чтобы поверил он сам. — Ир... Родное имя слетело с губ мгновенно, не дав мужчине ни секунды на размышления. Павлова тут же вскочила с кровати и, смахнув с щеки слезинку, обернулась на внезапный звук. Увидев, кто стоит у двери, Ирина шумно выдохнула, а в её глазах промелькнула такая гамма эмоций, что Кривицкий несколько раз пожалел о том, что не ушёл сразу, как только её увидел. — Ты что здесь делаешь? — в голосе слышался металл, а взгляд был готов испепелить мужчину. — Почему ты не с остальными? — Я не хочу быть с остальными... Что случилось, Ира? Вкрадчивый голос Кривицкого, призванный успокоить коллегу, казалось только подбросил дров в костёр её пылающей ярости, возникшей в ту же секунду, как только она увидела его. От печальной заведующей, плачущей в одиночестве, не осталось и следа — грудь Иры стала тяжело вздыматься и Геннадий по собственному опыту знал, что это плохой знак. — Что случилось? А какое твоё дело, что у меня случилось? Почему тебя это вообще волнует, Кривицкий? — Потому что ты не чужой мне человек, — Геннадий не реагировал на яд в её словах, пытаясь держать себя в руках. — И мне не всё равно, что с тобой происходит. Кривая ухмылка, исказившая лицо Ирины, больше походила на устрашающую гримасу. — Не всё равно? Да вы только посмотрите. Ему не всё равно, — театрально всплеснув руками Ира оглянулась по сторонам будто ища поддержку у несуществующих зрителей, а затем снова впилась взглядом в Кривицкого. — А когда ты спишь со своей малолеткой, тебе тоже не всё равно? — Прекрати, Ир. Тебе это не идёт. — Геннадий слегка поморщился, но не отвёл взгляд. — Что, не нравится? Правда не нравится? Павлова плевалась в него сочащимися ядом фразами, но на душе у неё абсолютно не легчало. И Кривицкому хотелось схватить её, встряхнуть что есть сил, выбить у неё из головы эту дурь, которая отравляет её изнутри, которая ранит и его, причиняя почти физическую боль от каждого жестокого слова. И, возможно, попытаться поговорить, донести, объяснить... Сделать ещё один шаг навстречу, снова рискнуть, снова попробовать... Но все его желания натыкались на злую усмешку в странно блестящих глазах, глядящих на него с презрением и ненавистью. — Ир, ты что... — Кривицкий сделал пару шагов вперёд, пристальнее всматриваясь в лицо начальницы. — Ты что, выпила? — С ума сошёл? Сбрендил от любви, Кривицкий? Павлова направилась к двери, намереваясь выйти из палаты, но Геннадий встал у неё на пути, удерживая и положив руки на её плечи. Ладони будто мгновенно обожгло огнём. — Ир, подожди... — Руки убери, — прорычала Ирина, дернувшись всем телом, освобождая себя от его, видимо такого ненавистного прикосновения. Геннадий мгновенно отпустил её, сжимая ладони, всё ещё чувствуя покалывание в пальцах. Прикосновения к этой женщине словно вызывали в нём разряды тока, и он не знал, сколько должно пройти времени, чтобы это прекратилось. И хочет ли он этого. — Прости... Ира, успокойся, пожалуйста. Не злись. Я просто хочу с тобой поговорить. — Нам с тобой не о чем разговаривать. Всё, что ты хотел, ты уже сказал. Общайся теперь со своей поцарапанной, — Ирина с филигранной точностью метала в Кривицкого жестокие слова. Однако в голосе её сквозило столько боли и отчаяния, что вместо обиды в Геннадие поднималось исключительно чувство жалости к этой женщине. И вины. И чего-то ещё, о чем он не хотел задумываться, потому что ничего хорошего из этого не выйдет. — Я не хотел, чтобы так всё получилось... Павлова вскинула на него взгляд, и сердце Кривицкого зашлось от того, что он увидел в её глазах. — Да пошёл ты... Ира обогнула мужчину и спешно направилась к двери. В голове Кривицкого молнией пронеслась мысль о том, что если она сейчас уйдёт, это будет конец. И он точно потеряет её навсегда. Разве уже не потерял? В секунду догнав Павлову, которая уже почти успела выйти из палаты, он положил ладонь на дверь и с шумом захлопнул её прямо перед её носом. Не убирая руки, остался стоять позади неё, чувствуя, как она замерла от их близости. Практически ощущая, как горячее женское дыхание обжигает вены предплечья сквозь тонкую ткань халата. Видя шелковистые пшеничные волосы в паре миллиметров от своего лица и чувствуя неконтролируемое желание уткнуться в них носом и вдохнуть такой знакомый, такой любимый аромат. — Пожалуйста, — перешёл на шепот. Голос предательски срывался. — Не уходи. Ирина оставалась стоять неподвижно и Кривицкий решился на отчаянный шаг, обняв свободной рукой её за талию и притягивая к себе. Такой позабыто-привычный жест заставил втянуть побольше воздуха, чтобы сдержать нахлынувшие эмоции от внезапного осознания того, что только так — рядом с ней он становится цельным, настоящим, живым. Чувствуя, как Ира прижимается спиной к его груди, прикасаясь губами к волосам на её макушке, ощущая дрожь женского тела в своих руках и не понимая, как у самого хватает сил твёрдо стоять на ногах, когда она находится в его объятиях. Такая родная, тёплая, мягкая. Та, которую хочется схватить и больше никогда не отпускать. Та, с которой так тяжело, но без которой, как оказалось, просто невозможно. И как он только решил, старый дурак, что может отказаться от этого? Что может отпустить, оставить, отдать другому? Павлова зашевелилась в его объятиях и на секунду Геннадий испугался, что она снова вырвется и убежит, а у него просто не хватит духа пойти следом. Но Ира лишь обернулась и устремила на него печальный взгляд. Геннадий посмотрел в её глаза и едва не утонул в океане беззащитной растерянности, отразившейся в них. В очередной раз почувствовав себя самым последним мерзавцем, Кривицкий склонился над лицом Ирины, прислоняясь к её лбу своим, проводя ладонью по её волосам, и прикрыв глаза шёпотом выдавил из себя: — Прости... Рука Павловой взметнулась вверх и через мгновение он почувствовал прохладные пальцы на своих губах, заставляющие его замолчать. Он опять всё портит? Черт, конечно, что могут дать его пустые извинения, когда он в очередной раз разбил ей сердце? Что он сможет сделать, чтобы она вновь поверила ему? И достоин ли он этого? Почувствовав, как мягкие и нежные пальцы Ирины стали очерчивать его губы, Геннадий напрягся. И нужно было оттолкнуть, уйти, бежать, бежать без оглядки, сметая всё на своём пути, чтобы уберечь её, уберечь в первую очередь от себя и от своего разрушающего присутствия в её жизни, но сил хватило лишь подумать об этом. И тут же упустить эту мысль, растворяющуюся в собственном желании и приглушенном женском стоне, когда Кривицкий, сам не замечая как, накрыл губы Ирины своими, жадно впиваясь в них с отчаянным поцелуем. Её попытки вырваться были настолько слабыми и безнадежными, что он почти не обращал на них внимания. Сходя с ума от сладкого дурманящего запаха, от мягких податливых губ, от горячего тела в своих объятиях, Геннадий, не отрываясь от поцелуя, на ощупь подтолкнул Иру к стене, вжимая в дверь, нависая над ней, желая раствориться в ней, в этом мгновении, в этом счастье, которое он больше не отпустит, не сможет. — Гена... Пожалуйста... Отстранившись от его губ, Павлова бессвязно лепетала что-то ему в шею, то ли прося его прекратить, то ли умоляя не останавливаться. Прижимая к себе, зарываясь пальцами в его волосы, пока он скользил губами по ключицам, запускал ладони под рабочую футболку, сминал тонкую ткань, проклиная лишние преграды. Торопливо проникающие под женские брюки и сдвигающие бельё пальцы позволили ему убедиться в том, как отчаянно Ира желала его. Почти также же как он сам, сгорая от нетерпения, проигрывая в битве со здравым смыслом и собственной гордостью. И оставалось только прильнуть к влажным губам в очередном поцелуе, только прижаться ещё сильнее, показывая всю степень собственного возбуждения, только гладить, ласкать, сжимать такое расслабленное и податливое тело в своих руках. И она принимала его ласки. Подаваясь навстречу, принимая его, вжимаясь в него, беспорядочно шаря руками по его спине, плечам, рукам, осыпая его лицо поцелуями и не сдерживая стонов то ли удовольствия, то ли отчаянья, когда он проникал ещё глубже, когда ускорялся и замедлял темп, когда касался её пальцами, быстро припоминающими, что нужно делать, чтобы свести её с ума... И сдерживаться больше не было сил. Продолжая вбиваться в расслабленное, горячее, влажное и такое родное женское тело, Геннадий не мог поверить, что это не сон, не мираж, не новогоднее видение, которое растает как дым, как только часы пробьют полночь. Что это его реальность — сладкая, нежная, заставляющая сердце сжиматься в почти болезненной истоме и биться, биться вопреки всему. Сделав пару последних рывков, Кривицкий шумно выдохнул в шею Ирины, прижимаясь к ней ещё сильнее, поддерживая её за талию, понимая, что сил держаться на ногах у неё просто нет. Понимая, что сам полностью обессилел. Отстраняясь от неё через пару долгих минут, заглянул ей в глаза, всё ещё замутненные пеленой страсти, пытаясь прочесть в них что-то, чему он пока не может найти названия, но сделает это потом, позже. В конце концов теперь у них есть впереди вся жизнь на то, чтобы говорить, обсуждать, делиться, понимать, любить. Оставив лёгкий, едва уловимый поцелуй на её виске, Кривицкий натягивал штаны, мысленно перебирая варианты, которыми можно закончить этот вечер. Поехать к ней. К нему. К нему нельзя. К ней... Ресторан? Банально... Гостиница? Пошло... А с другой стороны плевать, любой вариант, любое её желание, любая... — Ира? — недоуменно пробормотал он, растерянно глядя на то, как Павлова отворачивается от него, одеваясь и отводя взгляд. — Ир, всё в порядке? — Я выйду первая, ты позже. И сейчас же забудешь о том, что сейчас здесь произошло, — всё ещё не глядя на мужчину, Ирина приложила ладони к раскрасневшемуся лицу, выравнивая дыхание. А мир Кривицкого, казалось, разбивался на тысячу маленьких осколков прямо у него на глазах. Тишину нарушил громкий взрыв салюта где-то на улице, оповещающий о начале нового года. — Ира... — И больше никогда... — Павлова перевела на него взгляд, от которого Геннадий отшатнулся, будто от пощёчины. — Никогда не подойдешь ко мне. И не посмеешь... И даже не подумаешь... Не дав ему ничего возразить, Ирина вышла из палаты, впуская в неё звуки приглушённых голосов и звон бокалов коллег. Через секунду выключая их громким хлопком двери, оставляя Геннадия одного — растерянного, сломленного, разочарованного. Не верившего до конца в то, что случившееся минутами ранее не было всего лишь плодом его воображения. Убеждающего себя в обратном, ощущая запах женских духов в опустевшей комнате и покалывание в ладонях, ещё недавно скользивших по разгоряченной коже. Если бы Геннадию Ильичу предоставили выбор, как он будет встречать Новый год, этот вариант явно не значился бы в его списке. Но единственное, чего сейчас хотел Кривицкий — напиться до умопомрачения и вычеркнуть эту ночь из памяти. Или наоборот, запомнить её навсегда...