О солдате, которому я спас жизнь однажды зимой, и который отплатил мне ранней весной

*** 20 февраля 1944 год Горло рвало от беспощадного морозного ветра. Чёрные глаза со временем прикрывались от тяжести налипающего на ресницы снега. Он искал что-то. Что-то драгоценное и значительное. Водил взглядом по снежному покрывалу, выпускал клубы пара из приоткрытого рта, глотал колючие снежинки, и всё искал... Влад никогда не ценил собственную жизнь. Был готов поклясться, что ему все равно, умрёт он завтра, или не умрёт. Бесстрашно выходил к холодным во взгляде фашистам, без мучения совести давал им скисшее молоко. Говорил правду: корову увели, некого доить. И бесстрашно провожал солдат, пока сам переминался с ноги на ногу, отправив весь свой вес на трость. Провожал их зная, что вряд-ли они вернутся. Недавно немецкие солдаты увезли из деревни женщин и девочек двенадцати лет. Влад без единого намёка на страх спрятал в стоге сена девочку. И без единого угрызения совести поставил ей условия. За то, что он будет её прятать, девочка эта станет ему чем-то вроде маленьким посыльным. Она быстрая, шустрая, а до города не так далеко. На удивление, эти условия ей были по душе. Влад не ценил свою жизнь. Поэтому сейчас он остановился перед лежащим человеком, изо рта которого редко клубился пар. По форме можно было понять, что это советский солдат. В области живота у мужчины этого было бордовое пятно. Подстрелили, наверное. А что, если снайпер? И где-то сидит сейчас. Прострелит голову Владу, пока он стоит с каменным лицом над солдатом. И он упадёт рядом с неизвестным. Посмотрит в его глаза и умрёт. Забудет про то, что жизнь для него – что-то вроде обязанности. Обязанности каждое утро вставать с лучами солнца, есть, существовать. Ждать своего конца. И так изо дня в день. Влад смотрит ещё глубже. Рядом с солдатом нет ничего. Ни оружия, ни сумки. Ничего. Обокрали и бросили? Может, кто-то из деревни? Увидел, что лежит одубевший, беспомощный и раненый, поэтому забрал все, что этого несчастного было, и свалил. Впрочем, Владу всё равно. Он щупает ледяную шею мужчины, стараясь найти пульс. Нашёл. Бьётся медленно, почти редко. Священник выпрямляется, снимает пальто, оставаясь в одной только рубашке, кладёт на землю и переворачивает солдата на это самое пальто. А сам цепляет пальцами за край ткани и тащит. Влад не ценил свою жизнь, но активно спасал чужие. Девочка эта, которая работала у Влада почтальоншей, говорила, что батьку на фронт забрали, и вестей от него никаких. Примет не сказала, сразу в слёзы. Может, этот батька её? Влад сквозь боль в раненом колене тащит неизвестного, хрипло втягивая в лёгкие ледяной воздух. От дома до сюда пол километра. Влад держит солдата на своём пальто крепко, насколько может из-за холода, и считает шаги сквозь сугробы. Редко поворачивается назад, щурит чёрные глаза, и снова на дорогу. А когда до дома остаётся всего-ничего, падает на колени. Лёгкие разрывает, конца-края не видно, а немолодые ноги начинает сводить от холода. Тут же в окошке показывается смольная макушка, и меньше, чем за секунду исчезает. Кушель прибегает к Владу, держа в руке огромную, старую немецкую шинель, которой они хотели топить печь сегодня. Священник хмыкает. Девочка так яро спешит помочь, игнорируя то, что увязает в сугробах полностью. А когда доползает до Влада, пытается одеть ему шинель. — Не смей. Кушель останавливается в недоумении, прерывисто кашляя от набивающихся в рот снежинок. — Ни за что не надену немецкую хуйню, — хрипит Влад, — Разрой дорогу. Кушель кивнула. Привыкать к ненависти Влада к фашистам было тяжело. Ему было либо всё равно, либо нет. И не угодишь ведь: Когда немцы приходили в последний раз и дали ему целый мешок с сахаром, он ничего плохого про него не сказал, в тот же вечер пустил на чай. А сейчас отказывается от шинели, мол, не холодно. Девочка начинает активно разводить руками в стороны, пытаясь очистить дорогу хоть немного. Наваливается на сугробы всем телом, использует ту самую шинель. А Влад, набравшись сил, тянет дальше. И так до порога. *** Прошёл час с момента, как Влад оставил солдата на кровати у себя дома. Мужчина хмуро грел руки у печки, пока Кушель рядом подкладывала кусочки шинели в огонь. Когда со стороны кровати раздались болезненные стоны, мужчина встал и подошёл к солдату. Он опустил его одеяло до бёдер, сменил ткань от какой-то рубашки в чулане, которая закрывала кровотечение. — Кушель, метель стихла, сбегай к Кравцовым, — Влад подманил её к себе пальцем. Девочка безоговорочно подошла к мужчине, — Принеси бинты. А сейчас тазик с водой. Холодной. И аккуратнее, поняла? Кушель активно закивала головой, прыгнула в валенки, которые ей явно были не по размеру, накинула на голову платок и вышла из дому. А Влад повернулся на солдата снова. — Как зовут тебя? — Сластеслав...Болконский... — А по батюшке? — священник берёт ковшик с водой, подносит ко рту Сластеслава, и даёт ему выпить, пока второй рукой подбирает стекающие капли. Напившись, солдат отвечает: — Павлович. Влад улыбается краешком рта. Его чёрные глаза следят за состоянием раны Сластеслава. — Как же тебя так угораздило, Сластеслав Павлович? — он зажимает рану снова. — Шли с товарищем в эту деревню...Нужно было найти продовольствия...А тут раз и нету товарища. — Как это — "нет товарища"? — Голову ему прострелили, а я успел увернуться, когда к нему на колени упал. Мне в живот попали. — Печальная история, Сластеслав Павлович. — А Вас как зовут? Как я вообще тут оказался...— солдат начал осматриваться, пока Влад рассказывал ему, кто он и как притащил сюда. — Влад. Просто Влад. Я священник местный, — оно и было видно: повсюду были иконы, свечи...Как в церкви пахло, — Притащил я тебя сюда из леса час назад. Ты довольно тяжёлый для меня, если бы не почтальошна моя, не донёс. — Почтальошна? В этот момент в комнату вошла Кушель. В руках она держала тазик с ледяной водой. Девочка подошла к кровати, поставила тазик на пол, сунула руку в карман и протянула Владу добротный моток бинтов, а вместе с ним банку с почти закончившейся зелёнкой. — Баба Лиза дала мне зелёнки ещё, — девочка с любопытством посмотрела на солдата. Влад улыбнулся ей устало, и достал из кармана штанов конфетку. Отдал девочке, погладил её по голове. — Молодец, Кушель. Иди, ложись. Черноволосая кивнула. Она полезла на печь, пряча свой трофей возле подушки, к остальным. Хранила их для папы, когда он вернётся с фронта. Напоит чаем, даст конфет... А тем временем Влад смочил кусок ткани в холодной воде и приложил к ране Сластеслава. — Ты в каком отряде был? — Сороковой, разведка, – сдерживаясь от боли прошептал Слас. — Прям как мне лет отряд у тебя был, — посмеялся священник. — Вам сорок?...Вы неплохо сохранились. — Приму за комплимент, — Влад раскрутил крышечку от зеленки, и вылил её на рану. Болконский вскрикнул и резко сел. Владислав лёгким движением руки отправил солдата обратно на спину. Восклик солдата заставил Кушель выглянуть из-за занавески, за что Влад пригрозил ей пальцем. — Терпи, солдат. Тут никак иначе. Чтобы гниение не пошло. — Да какое гниение...Я же на морозе был... — Это на будущее, — мужчина начал перевязывать торс Сластеслава. — Сколько тут до деревни Осенко? У меня там штаб... — Понятия не имею, — не отвлекаясь от перевязки отвечал Влад. — Она находится за полем и озером, — ответила Кушель, которая снова высунулась. Влад недолго думая схватил с пола собственный ботинок и запустил в девочку с приказом спать. Она успела спрятаться обратно. — Вот как...— Слас не смог не улыбнуться, — Что же ты её так шпыняешь? — солдат по природе своей детей любил очень сильно, поэтому запреметив малюську, сразу же начал улыбаться. — Чтоб не несла много чепухи. Осенко не за озером находится. За озером Осиповка. А про Осенку я не слышал ни разу. Болконский снова прошипел, когда Влад переборщил с перевязкой. — Прости, — коротко выдал священник и расслабил бинты, — Если будет плохо — скажи. Я позову врачей. Тут живёт бабка одна. — А чего же ты сразу не позвал? — Я позову их только по экстренному случаю. Сейчас ты разговариваешь, в сознании, и живой. Уже неплохо. Влад поднял таз с окровавленной водой, прошёлся до выхода, но остановился перед печкой. Поднял занавеску и уловил, как брови Кушель свелись к переносице, а глаза закрылись. — Я тебе что сказал? — Я не могу уснуть: мне свет мешает! — надулась Кушель. — Не ной при гостях, — мужчина дал девочке щелбан и опустил шторку. Потом вышел на крыльцо и вылил воду на улицу. *** Утро встретило Влада не только щебетанием птиц за окном и светом в глаза из разбитого пьяными немцами окна, которое священник залил воском и бумагой. Мужчина еле как встал на локти, слушая голоса из кухни. Ему сегодня пришлось спать в небольшой комнатке, которая служила ему скорее всего кладовкой. Он уже спал здесь, когда фашисты останавливались на несколько ночей. Каменный матрас, не менее каменная подушка...Спасало только нежное одеяло и приятный шум за окном. Влад ценил эти моменты, как родную мать, которая погибла, стоило ему дожить до седьмого года. Сейчас священник вслушался в звуки и понял, что говорит Кушель и новый жилец их дома. — ...Из Ленинграда, да. Она очень добрая и ответственная, — раздавался приглушенный голос Сластеслава. — Красивая...Моя мама тоже была красивой...— Кушель что-то делала параллельно с рассказом о матери. Похоже, заливала воду в самовар. Влад слышал эту историю не один раз, и каждый раз закрывал уши. Нельзя ему было слышать это вновь. — Когда она узнала, что батю увезли на фронт, долго мучилась, страдала. А потом утопилась вон в той речке... В глазах священника вырисовывается тот самый луг с речкой. Стрекотание кузнечиков раздаётся в ушах. Безутешный вопль девочки и соседок. Когда отца Кушель увезли, ей было всего...Семь лет. — Я сама её доставала оттуда. Влад не выдерживает. Он встаёт с кровати, не жалея. Его ноги болят, как и раненое колено, но он без проблем (конечно, Влад не считает проблемой свою хромоту) идёт на кухню. Дверь скрипнула, и перед глазами у Владислава картина: Сластеслав обнимает девочку, которая держит в опущенной руке ведро. Рядом стоит самовар с открытой крышкой, в печке варится гречка, запах которой расползается по дому. Кушель не дрожит, как в тот день. Она спокойно стоит и кажется, безразлично смотрит на окно. Продолжает: — Я жду батю...Я познакомлю его с Владом, накормлю, обогрею. И когда война закончится, мы поедем в Ленинград. Если повезёт, я встречу тебя и твою невесту. И всё будет хорошо. Влад облакотился спиной в стену, глядя в пустоту своими умершими глазами. Хотелось вырвать и их, и уши. Не видеть и не слышать этого. Она молода для ложных надежд. Он стар, чтобы внушать ей, что война несправедлива. А Сластеслав...А что Сластеслав... — Мы обязательно встретим вас, — улыбается солдат, гладя девчонку по угольным волосам. Его проницательно мелкие глаза поднимаются на Влада, который медленно мотает головой. — «Не давай ей ложных надежд», — так и молит Влад, зная, что его не слышат. *** 6 марта 1944 год Влад повторял себе под нос, что Сластеслава он оставил из чистой жалости. Неделю назад произошли ужасные события. Тем утром Болконский ушёл на поиски своего штаба. Должен был уйти с концами. Влад и Кушель проводили его как настоящего члена семьи. Девочка подарила солдату свой вырезанный из дерева оберег. По её словам, отец подарил ей эту безделушку чуть ли не после рождения. А сама Кушель не помнит этого. Просто ходила всю жизнь с этим оберегом и всё хорошо. В то утро она повесила его на шею Сластеслава, когда он присел на колено перед ней. Они обнялись, а с Владом обменялись рукопожатиями. И клятвой писать друг другу письма. Влад даже пропустил шутку, что будет посылать Кушель с этими письмами в штаб Сластеслава и обратно. В то утро всё было хорошо. Влад потерял Кушель. Он сидел на крыльце, курил. Смотрел на то, как девочка уходит к соседям за крупой. Мысли священника были полны разного. В основном ему было интересно, добрался ли Сластеслав. Пока в уши не ударил рёв машинного двигателя. И немецкая речь. Они пели. Пели, твою мать. Мужчина поднялся тогда и как только мог дошёл до калитки, чтобы позвать Кушель. А Кушель не успела добежать до дома. Знала, что немцы не заберут её, но побежала тогда, когда на неё хотели наехать на этом грёбанном грузовике. Влад хотел ударить по колёсам своей тростью, чтобы у них лопнули шины, но не смог. За секунду до того, чтобы схватить руку девочки, могучие немецкие руки подхватили ребёнка над землёй и затянули к себе в кузов. Священник почувствовал, как неприятно у него закололо в груди, и откидывая трость, кинулся за грузовиком, как только мог. Кушель кричала и извивалась. Было видно, как тысяча рук немецких солдат задирают её юбку, рвут рубашку, цепляют за волосы и сами раздеваются. От одной мысли про то, что сейчас случится Влад ускорялся. По деревне раздался выстрел и Влад упал на землю, чувствуя ужасную боль в плече. Хотел подняться, но слабость не дала ему этого сделать. Он не молод, чтобы так бегать. Кисельная темнота обнимала его, а он сопротивлялся, чем делал себе хуже. Он стар для этого. А жужжание мотора удаляется далеко...Очень далеко. Кажется, Влад понял смысл этой штуки на груди у Кушель. Этот ебучий оберег в виде орла...В нём не было ничего особенного. Пока Влад не понял, что именно этот оберег тогда помог девочке не стать жертвой немцев раньше. Именно этот оберег не давал ей умереть с самого начала войны. А сейчас его нет. И Кушель у Влада тоже больше нет. — «Что мне скажет её отец...» Скорее всего, последняя мысль, которую пропустил Влад перед тем, как утонуть в темноте. Протягивать руки к свету и тонуть. Захлебываться в чёрной, густой смоле...Или это кровь? Влад ничего не видит, чувствует только то, что ему страшно. Он боится умереть. Он всё это время боялся умереть. *** Влад распахнул глаза и с хриплым выкриком вскакивает на кровати, болезненно сжимая челюсть. Тут же его принимают в незакрытые объятия могучие, крепкие руки. Священник допускает одну слезу, перед тем, как посмотреть на своего спасителя. — Павлович?...— шепчет Влад, когда из мыльного силуэта ему во всей красоте показывается Сластеслав. Его контур обводит свет от луны, который журчит за его спиной, мягко ложится на плечи, волосы, уши. Влад никогда бы не сказал, что Сластеслав красивый. До этого момента он думал, что не скажет. — Я нашёл тебя на дороге. Услышал выстрел, почувствовал неладное, и вернулся. Где Кушель? Влад сквозь пелену в глазах смог найти силы поднять их к потолку, заставляя слёзы боли вернуться обратно. — Нету Кушель больше. Её забрали. Слас замер. Он не смог найти подходящих слов. Потому что ему самому нужны были слова поддержки. Девочка была очень доброй, очень мягкой по отношению к обоим. Помогала им чем могла, никогда не замолкала, чем разряжала атмосферу. — Я не смог, — прохрипел Влад, закрывая лицо своей шершавой ладонью. Тут же Сластеслав убрал ладонь с его лица и наклонился, касаясь лбом лба. Он закрыл глаза, и дал мужчине знак закрыть их тоже. — Ты не должен был. — Нет, я должен... — Ты никому ничего не должен. Влад чувствует, как предательски летит слеза. Как же ему не хватало до этого этой самой фразы. Мужчина громко вдохнул воздуха, чуть ли не навзрыд. Он опускается лицом в плечо солдата, дрожа. Болконский гладил его по ссутулившейся спине. — Я никому ничего не должен. *** 11 июля 1950 год. Ленинград за долгое время был восстановлен лишь на половину. Но это не мешало Владу спокойно гулять подле Волги, прихрамывая. За это время произошло немало событий: Война была окончена, деревня, в которой жил Влад, пустила мужчину навстречу своей новой жизни в более высокого уровня городах... Как-то раз Влад встретил за калиткой одноглазого, кудрявого мужчину. Он спрашивал одно: — Вы Кушель воспитывали? Влад без раздумий отвечал, что да. Даже не думал извиняться за случившееся. Но каково его было удивление, когда солдат сказал, что Кушель передаёт ему спасибо. Как оказалось — это и есть названный отец девочки. Мужчина рассказал, что он ей не родной, что Кушель он нашёл возле вокзала, маленькую, и замёрзшую. И вместе со своей женой решил воспитывать. Влад узнал, что Кушель увезли в концлагерь, из которого она смогла сбежать вместе с другими его пленниками, и вскоре в лесу была спасена отрядом, в котором служил её отец. Влад смог выдохнуть спокойно. Но что на счёт того солдата, которому он спас жизнь однажды зимой, и который отплатил ему ранней весной? Священник узнал, что невеста Сластеслава была убита, и что сейчас он находится в больнице с тяжелыми ранениям. Тогда они как раз прорвались к спасению Ленинграда. Влад толкнул дверь в палату и шурша авоськой с мандаринами, да постукивая тростью, подошёл к койке больного. Болконский открыл глаза и устало посмотрел на мужчину. — Здравствуй, Сластёна. — Глупое прозвище, — с тёплой улыбкой отвечал солдат, прикрывая глаза.