Что-то вечное

– Вот ты где. И что ты здесь делаешь? Эи хмуро покачивает в руке нагинату, даже не думая убирать её перед лицом Её Превосходительства Наруками Огосё. Лицом, которое выглядит удивительно радостным и умиротворённым – так не должно выглядеть лицо безалаберной особы, пропустившей уже третью тренировку подряд! Руки Макото лежат на цитре, которую она держит на коленях. Тонкие пальцы взлетают и мягко касаются струн, рождая медленную, неторопливую мелодию, которую даже появление Эи не может прервать. Она не поднимает головы, пока не заканчивает игру – тонким, пронзительным звуком, который взлетает куда-то выше сводов Тэнсюкаку, выше, чем они обе могут себе представить. – Здравствуй, – Макото наконец поднимает голову, убирает с лица выбившиеся пряди и обезоруживающе улыбается. Эи слегка неловко от того, что она вот так ворвалась, нарушив течение музыки, но только слегка: в конце концов, у неё тоже срочное и безотлагательное дело! – Я играю. Сегодня прекрасная погода… – … да, для тренировки! – напоминает Эи, нетерпеливо покачивая оружием. Макото смотрит на неё с осуждением. – … и мы могли бы вместе полюбоваться цветами, – заканчивает она. Её пальцы задумчиво порхают над струнами, не касаясь их – словно она боится потревожить цитру неверными, неправильными звуками. – Между прочим, для самурая важно высокое искусство – оно развивает душу. Ты можешь думать о чём-то, кроме того, чтобы махать клинком? – Да, – Эи фыркает и бережно устраивает нагинату у стены, чтобы сесть на подушку напротив. – Я могу думать о том, как создать для тебя клинок, с которым ты перестанешь просиживать свои двенадцать слоёв кимоно в Тэнсюкаку! Макото качает головой и смеётся. В этом смехе нет ни обиды, ни упрёка – всё воинственное настроение Эи исчезает рядом с сестрой, и та это прекрасно знает. Пальцы Макото вновь опускаются на цитру, рождая новую мелодию – лёгкую-лёгкую, почти невесомую, как цветы сакуры в их саду. Можно не слушать, можно продолжать настаивать на своём – но Макото играет, склонив голову, и на её лице то самое выражение, которое Эи никогда не видела на своём; и в этот момент они такие разные, что Эи не узнаёт её, не узнаёт – но очень хочет стать хоть немного на неё похожей. – Выйдем в сад? – предлагает Макото, аккуратно прижимая струны, чтобы те не издали слишком надрывный звук. – Я обещаю потренироваться с тобой… завтра. Эи скептически хмыкает и протягивает руку, чтобы погладить маленькую розовую лисичку, свернувшуюся на подоле кимоно Макото уютным клубочком. Даже во сне Мико недовольно фырчит и отползает от её ладони. – Думаю, оба эти предложения недействительны, – усмехается Эи, и Макото виновато пожимает плечом. – Ладно, сестрёнка. Поразвивай мне душу, раз уж я всё равно здесь… Слушая, как Макото неспешно перебирает струны, Эи задумывается о том, насколько по-разному они понимают вечность. Вечность для Макото вся – в этом лёгком, ничего не значащем звуке, который растает и растворится, едва её пальцы оторвутся от струн; вечность для самой Эи больше похожа на крепкую сталь клинка, которому нипочём ни один бой. Что может быть вечного в игре на цитре, в уютно спящей розовой лисичке, в зацветающей сакуре, которую видно через окно, или в пиале уже остывшего чая?.. Что может быть вечного в той мимолётной красоте, которая заставляет сердце Макото сжиматься, и которую Эи часто пропускает мимо глаз, мимо сердца, пока летит к цели, как брошенное умелой рукой копьё, и на этом пути для неё незначительно – почти всё? А Макото – Макото тоже летит, но как лепесток сакуры, весело, играючи, танцуя какой-то свой неведомый танец. И что в этом – вечного? *** Эи вздохнула, нежно оглаживая по самому краю старую цитру, сохранившуюся в удивительно хорошем состоянии. Потянулась было к струнам – но остановила себя на полпути и отложила инструмент в сторону. Показалось – отложила вместе с ним и воспоминание, вставшее в полный рост, ставшее слишком осязаемым, причинившим странную, острую боль. – Ох, Макото… – она покачала головой, не в силах высказать все те чувства, что нахлынули на неё от одного взгляда на цитру. Словно злая насмешка, инструмент, на котором уже так давно никто не играл, которого никто не касался; инструмент, переживший гораздо большее, чем кажется на первый взгляд, инструмент, тоскующий по рукам, которые больше никогда и ничего не смогут коснуться… Подавив первое – детское, глупое, совершенно не присущее ей – желание разбить цитру пополам собственной же нагинатой, Эи снова протянула пальцы к струнам. Замерла на секунду, словно боясь потревожить что-то куда большее, чем просто дремавшую внутри музыку. Коснулась. Её пальцы, привыкшие к ловкому обращению с оружием, не слишком подходили для создания музыки. Струны жалобно всхлипнули, издав звук, похожий на железо, царапающее по стеклу. Повторив попытку несколько раз, Эи раздражённо хлопнула по струнам, заставляя их замолчать – не хватало ещё, чтобы кто-нибудь в Тэнсюкаку поинтересовался, где всемогущий сёгун взяла кота и зачем так сладострастно его мучает!.. Следовало бы убрать цитру подальше – туда же, где были надёжно спрятаны все её воспоминания. Туда же, где она хранила черновики стихов Сайгу, дневники Макото, тактические наброски генерала Сасаюри; всё, что почти не имело цены для Инадзумы, и было бесценно для самой Эи. Следовало бы убрать эту цитру подальше, туда, куда она просто не решалась заходить, хоть с каждым днём эта решимость всё убавлялась. Но Эи почему-то не стала этого делать. Так – небрежно прислонённая к стене в её аскетичных покоях воина – цитра создавала давно забытый уют, которого ей, возможно, здесь не хватало. Так она напоминала о Макото, и о том, что для самурая важно уметь не только замечать, но и создавать красоту. Напоминала о том, какой вечности пыталась достичь её сестра. Глядя на цитру, хранившую столько воспоминаний – о музыке, о смехе, о падающих цветках сакуры, об их совместных вечерах – Эи криво усмехнулась и стёрла ладонью слёзы, некстати собравшиеся в уголках глаз. Что в этом было вечного, Макото?.. Цитра – почудилось! – отозвалась едва слышным, жалобным всхлипом. *** Оставаться в Тэнсюкаку всё ещё было… непривычно. Первое время Сара чувствовала себя так, словно смеет расхаживать в самом непотребном виде по Великому Храму Наруками. Ей казалось, что она ступила куда-то, где не вправе находиться, да что там находиться – и думать о подобном прежде было нельзя! Эи недоумённо смеялась в ответ на все её извинения и поклоны, каждый раз объясняя Саре, что она сама пригласила её в Тэнсюкаку, что это теперь – их общий дом, конечно, если Сара того сама захочет… Со временем Сара освоилась – осваивалась она быстро – и начала считать Тэнсюкаку своим гнездом. И всё же старалась появляться здесь исключительно вместе с Эи, не оставаться в её покоях в одиночестве и не заходить в незнакомые помещения без приглашения. Это удавалось легко, учитывая, что генерал армии сёгуната почти всё своё время проводила в лагере Кудзё на Каннадзуке. Однажды это должно было измениться. И однажды наступило именно сегодня – когда Эи, принимая у себя вернувшуюся из лагеря Сару, попросила её подождать в покоях, пока сама не освободится. Спорить было некогда – по правде говоря, Сара ещё не научилась спорить со всемогущим сёгуном – так что теперь она просто расхаживала по небольшому помещению, разглядывая нехитрую обстановку. Можно было просто уйти в додзё и дождаться Её Превосходительство там – для этого нужно было всего лишь отодвинуть ширму. Сара хотела поступить именно так, пока её взгляд не привлекло нечто необычное. Нечто, чего раньше в покоях не было – и она понятия не имела, откуда этот предмет вообще мог здесь взяться. Старинная цитра, небрежно прислонённая к стене. Сара не слишком разбиралась в инструментах, однако с присущей ей наблюдательностью отметила трещинки, царапинки, сколы на некогда гладком дереве. Этой цитры касались множество раз – и этим она была красива. Неужели такая драгоценность может просто так стоять без дела? У всемогущего сёгуна, которая никогда не играла ни на одном музыкальном инструменте, предпочитая песнь клинков? Сара опустилась на пол и положила цитру перед собой – аккуратно, стараясь не уронить ненароком. Улыбнулась чему-то своему, проведя пальцами над струнами. Руки сами вспоминали нужное положение и нужный тон и, казалось, между этих струн притаились давние воспоминания… – Для воина владение клинком – первое из умений, – наставник клана Кудзё говорит, роняя каждое слово, словно небольшой железный шарик. – Но далеко не единственное. Будучи самураями Инадзумы и детьми клана Кудзё, вы должны уметь гораздо большее. Кудзё Сара, что есть лучшая тренировка для души? – Умение наслаждаться прекрасным, учитель. – И умение создавать прекрасное, – наставник кивает, глядя на слегка озадаченные лица детей Кудзё. – С сегодняшнего дня вас будут обучать изящным искусствам – как и любого самурая в Инадзуме… Сара издала короткий смешок, немного похожий на карканье. Надо же, какими глупыми детьми они когда-то были – она успела забыть и первые поэтические эксперименты Масахито, похожие больше на форменное издевательство; и первые неловкие попытки Камадзи изобразить каллиграфический почерк; и собственные мучения в попытке исторгнуть из цитры хоть один подобающий звук. Интересно, она ещё не забыла, чему училась? Разумеется, эта цитра принадлежит Её Превосходительству, и Сара совершенно не собиралась оспаривать это… Но она находится не под запретом, она стоит в покоях, которые сама всемогущий сёгун называет их общими, а значит, нет ничего дурного в том, чтобы использовать цитру для того, для чего она была создана. Она аккуратно коснулась пальцами струн, наигрывая простенькую мелодию. Расстроенная цитра отозвалась чем-то, весьма отдалённо похожим на нужные звуки, и Сара нахмурилась. – Кудзё– сан, – её наставница в области музыки в очередной раз качает головой. – Вы не на тренировочном плацу. Нет нужды пытаться обращаться со струнами так же, как с луком. Сара краснеет, опуская голову так, чтобы чёрные пряди заслонили выражение упрямого недовольства на её лице. Она недовольна всем – уроками музыки, которые заставляют её отвлекаться от воинского искусства, недовольна этой проклятой цитрой, этим бесконечным, почти издевательским терпением в голосе наставницы, но больше всего она недовольна самой собой. – У вас хорошее чувство ритма, – наставница в очередной раз садится рядом, демонстрируя верное положение пальцев, – уверена, что это помогает вам в бою, а значит – может помочь и здесь. Просто слушайте музыку – и повторяйте те движения, что мы с вами учили уже много раз… Интересно, сколько времени эту цитру никто не трогал? Саре пришлось напрячь всю свою память, чтобы настроить инструмент обратно – зато, когда она попробовала заиграть снова, звуки почти не резали ухо. Пальцы сбивались с непривычки, и мелодия лилась неровно, обрывисто: Сара прикрыла глаза, стараясь отпустить контроль и просто слушать музыку. Она знала, что руки помнят всё, знала, что когда пытается их контролировать, делает только хуже. Вместо слепого контроля она с усилием воскресила в памяти лицо их первого наставника, Камадзи, до ночи сидевшего над бумагами, Масахито, который мог репетировать каждый удар по несколько часов, пока он не станет идеальным. Вспоминала поместье Кудзё, которое она ещё могла – тогда! – называть своим домом, первые попытки держать меч, первые детские обиды и сожаления, первые радости и первые битвы… Музыка лилась сама по себе, рождаясь под пальцами Сары, которая безмятежно улыбалась, погрузившись в собственное прошлое. *** В коридорах Тэнсюкаку обычно царила тишина – такая тишина обычно бывает перед грозой. Огромный, запутанный, хранящий множество секретов, Тэнсюкаку прекрасно чувствовал настроение своей единственной полноправной хозяйки – и порой показывал своё собственное. Эи прекрасно знала, что его тишина может быть уютной, наполненной мелкими шорохами шагов и отдалённых звуков; может быть – напряжённой, почти угрожающей, может быть спокойной и дремлющей… Она знала любое его настроение и любые его звуки, особенно вдали от приёмных залов – и никак не ожидала, что в этот привычный ход вещей вторгнется что-то новое. Услышав тихий, будто неуверенный голос цитры, Эи поначалу решила, что ей послышалось. Но чем ближе она подходила к собственным покоям, тем отчётливее становилась музыка. На какое-то мгновение она отчётливо убедилась, что сходит с ума – или, может, ей приснился какой-то странный, долгий, запутанный сон? Может быть, сейчас она войдёт в покои, обнаружит там спрятавшуюся от надоевших тренировок Макото, которая мирно наигрывает что-то на своей цитре, которая точно не упустит шанса подколоть Эи за её увлечённость одним лишь искусством войны; может быть, не было ни пятисотлетнего заточения внутри собственной головы, ни изменившейся Инадзумы, ни сёгуна, ни войны… Ни Сары. Эи осторожно подкралась к собственным покоям и отодвинула бумажную ширму. Звук заполнил собой всё пространство. Это уже точно нельзя было списать на сумасшествие. Сара сидела прямо на полу, спиной ко входу, и наигрывала что-то на цитре, которую Эи так и оставила стоять у стены. Из груди Эи вырвался то ли облегчённый, то ли страдальческий вздох, который не проскользнул мимо чуткого слуха тэнгу. Музыка оборвалась. Сара обернулась и, прежде чем вскочить на ноги, бережно отставила цитру в сторону. – Ваше Превосходительство, – она поклонилась, даже сейчас не забыв про официальное приветствие, – Вы вернулись. Эи взмахнула рукой, не в силах передать собственные чувства. Сара растерянно следила за её лицом, стараясь понять, переступила ли она черту, когда взяла чужой музыкальный инструмент и стоит ли извиниться за это. – Нет нужды в таких церемониях, Сара, – выдавила Эи, понимая, что ей нужно сказать хоть что-то. – Я… могу я узнать, что ты делала? – Играла на цитре, – Сара смущённо отвела взгляд. – Простите, если… – Всё в порядке, – Эи нетерпеливо взмахнула рукой. Да, это было невежливо, но если сейчас они начнут раскланиваться друг с другом, она этого точно не вынесет! – Нет нужды в церемониях. Я только… Разве ты умеешь играть? Сара несколько секунд раздумывала, не стоит ли оскорбиться в ответ на такое странное предположение – но вместо этого только улыбнулась. Эи в очередной раз подумала, что любит её улыбку – такую редкую, предназначенную только ей одной, такую родную. – Я училась немного, пока проходила обучение в клане Кудзё, – она неуловимо-быстро склонила голову к плечу – птичий жест, который Эи тоже безмерно любила. – Для самурая важно высокое искусство. Оно развивает душу… Эи ошеломлённо моргнула. То, что Макото читала ей подобные нотации, она уже почти забыла, но услышать то же самое от Сары, спустя столько веков!.. – Мне не следовало трогать эту цитру без Вашего позволения, – Сара вздохнула. – Но я немного её подстроила и решила сыграть то, что могла. Не знала, что вы играете. – Я не играю, – Эи покачала головой. – Она… очень старая. Я нашла её в Тэнсюкаку. Наверное, её никто не трогал уже несколько столетий. Сара покосилась на цитру с таким почтением, что Эи готова была поклясться – она едва сдержалась от того, чтобы в очередной раз поклониться. – Сара, – Эи вздохнула и сделала шаг навстречу, окончательно уничтожая неловкость встречи между ними. Уткнулась Саре куда-то в плечо, почувствовала, как её без лишних вопросов обхватили сильные, тёплые руки. – Я рада, что ты вернулась. – Я тоже, – почти шепнула Сара ей на ухо. Эи улыбнулась, почувствовав щекочущее, тёплое дыхание на своей коже – и немного отстранилась, чтобы заглянуть Саре в глаза. – Сыграешь мне ещё раз? – мягко попросила она, надеясь, что Сара не расценит это как приказ. – Разумеется, если у тебя нет других дел… Сара молча вгляделась в лицо Эи, в глаза цвета вечерних сумерек, и в очередной раз разглядела на самой их глубине сияющие звёзды. Что ей оставалось – кроме как улыбнуться и кивнуть? Слушая, как Сара играет, положив цитру себе на колени, Эи одновременно вспоминала Макото – как она смешно хмурилась, когда сбивалась, как заставляла Эи подождать, пока ей в голову не придёт удачная идея – и радовалась, что всё произошедшее ей не приснилось. Конечно, Сара играла совсем по-другому, и Инадзума стала совсем другой, и Эи никогда в жизни не осмелилась бы сказать, что не скучает по Макото… Но сейчас, слушая игру на старой цитре, которую давно никто не брал в руки, глядя на Сару, с сосредоточенным лицом смотрящую на струны, она чувствовала давно забытое тепло. Как будто в этом было что-то большее, чем просто музыка. Как будто это было что-то вечное.