Какая погода – такие и глаза

Почему-то это сильно удивляет Петю – когда он обнаруживает, что у Игоря Грома глаза голубые. Хазину казалось, они должны быть темно-карими или черными, вроде как и типаж подходит, но догадки майора оказываются неверными, а предположения разбиваются о льдистую корочку в ясных, ни разу не карих, а вполне себе голубых, с темной окаемкой, глазах. За окном воет ветер, бьет поземкой в стекло – конечно, сквозь герметик стеклопакетов холод не проникнет, в участке топят исправно, но Петя фантомно ежится и поправляет рукава водолазки, натягивая их до конца. Холодно не снаружи, а где-то внутри. Непринятие – первое, что характеризует их отношения. Гром сразу обозначил все возможные границы одним своим «а я просил подкрепление?». Петю это не то, чтобы обижает или задевает – после десятилетий жизни и работы с отцом он и не к такому привык. Но все-таки думалось, надеялось, хотелось, чтобы его хотя бы формально приняли. Чтобы рукопожатие не сопровождалось этим холодным колючим взглядом. Хазин – человек не из пугливых, а из ебанутых. Поэтому в ответ на заведомую пассивную агрессию отвечает агрессией уже совсем не пассивной, а вполне себе активной, яркой, зубоскрипящей – даром, что между ними сантиметров двадцать роста, да и кулак у Грома потяжелее будет. Зато Петя легкий, верткий, быстрый – и вот уже Гром распластывается на асфальте перед участком, ударяясь задницей о ледяную корку наста на ступеньках. Петя нарочито заливисто хохочет, даже голову запрокидывает, хоть у самого из носа кровь течет – прилетело. Но вид запутавшегося в собственных километровых ногах майора и этот кристально-дерзкий, пронизывающий взгляд, похожий на сосульку, если бы та воткнулась в темечко, стоит того. А вот взгляд виноватого щеночка – это что-то новенькое. Когда Прокопенко, игнорируя их, оказывается, близкие с Громом отношения, чехвостит обоих, как детсадовцев, за позорную драку на крыльце участка, Хазин думает не о выговоре и штрафах, а о том, что здоровущий майор Гром, оказывается, то еще дитя. Губы дует, брови супит, глазами зыркает на Федор Иваныча, будто просит помолчать и не позорить еще больше. Руки засунул в карманы и чуть ли не ногой топчет, да ему пять, а не тридцать пять, досье нагло врет. Глаза темнеют от подступающей обиды, и Хазин готов поклясться, что сейчас Гром шмыгнет носом и покажет Прокопенко язык. Но, конечно, такого не происходит. Выйдя после профилактической словесной (пока что) порки от Прокопенко, Петя протягивает Игорю руку. – Отличный удар. – Отличная подсечка. – Благодарю. – И тебе не хворать. – Слушай, а… Че мы сцепились-то? – … – … – Да хрен знает. Ты пиво пьешь? Петя снова смеется. Он действительно не помнит, какое именно из взаимно брошенных оскорблений спровоцировало очередной прилет по и без того горбатому хазинскому носу. Но, кажется, больше никакая часть тела майора страдать не будет. По крайней мере, не от руки Игоря. За окном – грозовое темное небо, начало мая выдалось по-тютчевски непогодным. Что там поэт любил в этих мрачных тучах и хлестких каплях ливня, Хазин не знает и выяснять не хочет. Особенно сейчас, с дырочкой в правом боку от огнестрела. Петя морщится, вставая в кровати – он хороший мальчик, ему уже можно, но осторожно. Перебирая ножками, как гейша, топает было в уборную, но останавливается: из коридора доносятся крик, голоса, ругань какая-то и топот ног. Хазин почему-то уверен, что это по его душу, и ему хочется оперативно сныкаться где-нибудь под койкой или вообще у старшей медсестры – она женщина строгая, ни один шпион не пройдет мимо. Но Петя стоически ждет, и вот – дверь распахивается. Гром мечет молнии. Вернее, его глаза. Темные, глубокие, иссиня-черные, сейчас действительно кажется, что Петя прав был в изначальных предположениях – громовские зенки должны были быть черными. Голубой цвет – мутация, ошибка генов, не иначе. И боится их Петя ничуть не меньше, чем бушующей за окном непогоды. Игорь, кстати, под дождь попал – кожанка и джинсы мокрые, мокрый и халат, который на него кто-то явно в спешке накинул. Хазин отступает на шаг и гулко сглатывает, не в силах отвести взгляд. Грозовое небо, его персональный шторм, в два шага заходит в палату, тесня Петю к койке. – Живой? – Рычит не хуже раскатов за окном. В палате светло, на секунду вспышкой – еще светлее из-за молнии. Она бликует в глазах Грома, и Петя читает спектр эмоций, ему непонятных: тут и злость, и беспокойство, и страх, и обида какая-то, и что-то еще, что пока только неприятно-приятно щекочет под рёбрами. – Как видишь. Только ссать хочу. Ещё секунда – и вот буря стихает. Гром хмыкает, ухмыляется, улыбается, отступая на шаг. Тучи рассеиваются, и Петя видит чистое голубое небо с прожилками перистых облаков. – Иди тогда, – Игорь дает Пете пройти. В палате словно бы становится просторнее на пару десятков квадратных метров. Петя тихо смеется и уходит по делам. Правда, когда он возвращается, палата пуста, только на столике стоит мятая коробка рафаэлло. Хазин окончательно размазывается и почти запрыгивает на койку, хватая коробку и улыбаясь, как идиот. Игорь вообще заставляет его улыбаться много и до боли в щеках широко. Хазин слышал, а теперь убедился на собственном опыте, что бывают такие люди – они просто входят в твою жизнь, незаметно, но нагло, как коты, располагаются в ней, и ты уже не можешь представить себя без них. Это как жить без воды, хватит лишь на пару дней. Соленая лазурь отражается в лучистых игоревых глазах, с мокрой челки вода капает на загорелые, чуть облезшие щеки. Они наконец выбрались в отпуск, пусть это и пресловутый Сочи, но Пете все равно, честно. Солнце, воздух, море, вкусная еда, интересные люди и места, куча сувениров, дурацкие футболки, а главное – ИгорьИгорьИгорь, каждый день, час, минуту рядом. Не только на фото, но и в жизни. То норовит взять за руку, то приобнять за плечо, то утянуть за собой под воду. В этом большом ребенке энергии и энтузиазма хватает на пятерых семилеток – Хазин едва успевает отслеживать, куда майор устремячил на этот раз. С каждым днем Гром загорает все сильнее, а глаза все ярче лучатся на его лице. Ясные, добрые, теплые, как ласковый прибой, и светлые-светлые, лазурные прямо, Петя не может наглядеться. Смеющиеся и нежные, эти глаза преследуют Хазина даже во сне, так что поутру он первым делом лезет обниматься и целоваться, как большой недоласканный кот. Игорь его потребность удовлетворяет с лихвой – и дело даже не только в сексе (после которого, конечно, Пете приходится себя собирать по молекулам, настолько все охуенно). Просто Гром такой же недолюбленный ребенок, которому обниматься, как дышать – необходимо. Они греют друг друга уже полгода, и Петя все никак не может наглядеться в эти голубые глаза. Особенно Хазина мажет, когда они темнеют, как волны на закате, стоит Пете небрежно скинуть с себя полотенце после душа. Он проходит, нарочито плавно ведя бедрами, мимо растянувшегося на кровати Грома, садится на свою сторону и начинает намазывать вечно сохнущую кожу рук вкусно пахнущим кокосовым кремом. Еще через секунду – Петя не успевает сообразить, где верх, а где низ, – назначение крема резко меняется. Вредность Хазина, который собирается – и не может – откомментировать стоимость сего продукта, вышибается двумя длинными ловкими пальцами, которые без сопротивления скользят в разгоряченном и еще с утра раскрытом теле. Петя вцепляется в подушку, стонет-хнычет-бормочет-умоляет, а ведь это всего лишь третий палец, даже не член. Да, они занимаются любовью регулярно вот уже полгода, но Хазин все никак не устанет петь дифирамбы этому чуду природы. Ровный, крепкий, здоровый, идеально распирающий, с рельефом венок и жил – его и в рот, и в задницу принимать Петя готов круглосуточно и в любых позах. Но больше всего он любит так, как сейчас. Оплетая талию Грома ногами, скрестив их на пояснице, обняв за шею и глядя-глядя-глядя в темные глаза, в этот омут бесконечных любви, желания, нежности и страсти. Хазин дрожащей рукой находит свой член, пытается двинуть, но ему не дают, укладывая на спину и целуя соленую от пота шею («снова придется мыться» – вылетает из головы начисто, стоит Игорю шепнуть короткое «люблю»). Петю ломает на постели, он кончает, выгибаясь, как гимнаст на арене, тяжело дышит и, обдолбанно улыбаясь, хрипло (сорвал горло, пока стонал) сипит ответное: – Люблю. Осень укутывает Петербург в серый кашемир облаков, а Петя кутается в игорев растянутый свитер и греет руки о чашку с чаем. В старофондовой, но безмерно любимой и дорогой обоим квартире снова отключили отопление. Мерзлявый Петя, который только-только отболел ангиной, снова шмыгает носом, пока Игорь ищет все теплые вещи, что у него есть. А есть не так и много – сам Гром горячий, как печка, и почти не болеет. Так что все, что имеется в его вооружении, это пара свитеров, носков, рейтузы, прости Господи, да банный халат. Гром садится рядом, почесывая макушку, с очередной чашкой чая наготове. – Извиняй. Купим тебе с получки. – Да нормально. Петя прибивается к Игорю, смотрит в серые в таком свете ласковые глаза. За окном накрапывает мелкий дождик, больше похожий на водяную пыль. Но глаза Игоря похожи на тот самый свитер, который на три размера больше Пети. Они согревают, и Хазину хочется пропасть в них навсегда. – Обними меня. Сильные крепкие руки бережно обвивают талию Пети. Игорь устраивает его на своей груди и поглаживает по животу. По телеку бормочут что-то про непогоду и холода, но даже без отопления Пете сейчас тепло. Тепло, видимо, до того, что мозг тает в кисель, и Хазин произносит: – Давай поженимся? Ответом служит тишина, и Петя, решив, что даже и к лучшему, что Игорь, скорее всего, принял это за шутку, задремывает и не чувствует, как Гром где-то там копошится. – Петь? – М? Хазин приподнимает тяжелые веки и тупо моргает, глядя перед собой. В бордовой коробочке на белой подушечке перед ним – кольцо, простое, но точно из серебра, с небольшим камнем какого-то шоколадного цвета. – Это че? – Домкрат, блин, - привычное ворчание в метре над ухом. – Ты ж сам хотел. – Чего хотел? – Он откровенно издевается, мгновенно седлая бедра Грома, чтобы смотреть ему в глаза. – Ну… Пожениться, – бурчит Игорь – краснеющий! – Гром. – Да, – хихикает Петя и наклоняется, целуя своего майора. Глаза Игоря могут быть какими угодно – черными, синими, голубыми, да хоть серо-буро-малиновыми в крапинку. Для Пети важно лишь одно. Это его любимые глаза.