Просто продолжай

      Иногда Ингильмундру приходилось бродить по потайным ходам, спрятанным между серых стен замка. Он знал каждый скрытый путь до покоев короля: разбуди его посреди ночи и он скажет, через сколько шагов правая нога провалится в вечно влажную чавкающую глину, и спустя сколько минут в чёрной пустоте забрезжит свет из комнат Этельстана.       После одной такой небольшой прогулки приходилось чистить сапоги и бороться с остатками страха тесных замкнутых пространств, но это стоило того.       Каждый раз это стоило того.       Лунный свет бил в окна, проникая сквозь толстое стекло, и подсвечивал молочным сиянием полуобнаженное тело, раскинувшееся на широкой кровати. Отблески огня в камине и свет луны, соединяясь, создавали причудливый контраст: сплетали между собой серебро и золото, тепло и холод.       Этельстан не спал. Он лежал на кровати, утопая в подушках. Его белая кожа, озаренная лунным светом, сияла и искрилась. Веки были прикрыты, темные кудри рассыпались по подушке, а сам он, отбросив богобоязненность, ласкал себя — его пальцы блуждали под тяжелым красным одеялом.       Ингильмундр сглотнул наполнившую рот слюну. Король Этельстан, его друг и любовник, ласкал себя, утомлённый тяжестью минувшего дня. Бокал доброго вина, что он выпил за ужином, помог ему расслабиться — руки двигались лениво, плавно, неспешно.       Ему было хорошо. Ингильмундр знал это наверняка: Этельстану всегда было хорошо, если он прикусывал губу, откидывал голову назад, приподнимал бёдра, ерзал и извивался на простыне, и дышал так часто-часто, что грудная клетка вибрировала, вбирая и выпуская воздух.       Ингильмундр наблюдал, стоя возле двери, скрывшись за ней лишь наполовину. Если Этельстан вдруг заметит его, он не будет прятаться. По правде говоря, ему хотелось, чтобы Этельстан увидел его. Но он не видел — он продолжал трогать себя, всё сильнее и сильнее зарываясь спиной в подушки, и сбивал одеяло ногами, оголяя грудь.       Этельстан великолепно выглядел в начищенных доспехах и тяжелой кольчуге, с кровью своих врагов на лице, со спутанными от грязи волосами, с измазанным в копоти лицом. Не менее прекрасно он смотрелся в массивных накидках, подбитых бурым лисьим мехом, с золотой короной на голове, усыпанной изумрудами. Но больше всего Ингильмундр любил обнаженного Этельстана. Беззащитного и открытого, не спрятавшегося за деревянными щитами и дорогими одеждами. Любил синеватые вены на его руках, виднеющиеся сквозь фарфоровую кожу, любил его искусанные алые губы, которые сам мгновением ранее сделал таковыми. Любил его серо-зеленые глаза, темнеющие в миг наивысшего удовольствия.       Ингильмундр шагнул вперёд, обойдя дверь, и лунный свет выхватил его силуэт в темноте. Этельстан шевельнулся, будто бы почувствовав движение, но руку не убрал, только слегка сменил позу, сбивая одеяло вниз. Оно сползло к ногам, открывая не только грудь, но и подтянутый живот, косые мышцы и…       Ингильмундр вцепился в завязки на вороте и смочил горло вязкой слюной. Этельстан предстал перед ним почти полностью обнажённым. Он был похож на Бальдра, каким его изображали в книгах, пользующихся спросом у религиозных лицемеров: так же мерцал и сиял в свете луны и огня, и казался божеством, спустившимся на землю из своей небесной обители. И этой ночью Ингильмундр готов был ему поклоняться.       Но сначала он хотел ещё немного посмотреть.       Этельстан вздохнул, и этот звук, еле слышный сквозь грохот крови в ушах и треск догорающих поленьев в камине, пронзил грудь Ингильмундра. Этельстан был поразительно красив: кудри, разбросанные по подушке, приоткрытый на выдохе рот, пухлые влажные губы, крепкая шея, зацелованная и обласканная Ингильмундром за месяцы их близости, плоский живот, опускающийся вверх и вниз, пальцы, усеянные множеством колец с драгоценными камнями. Колец было несколько — золотое, бронзовое, с изумрудом, аметистом, плоское, широкое. Они крепко сидели на его пальцах и слабо бликовали, поглощая свет комнаты. Ингильмундр заметил, что больше всего колец было на той руке, которая лениво двигалась на члене.       Взгляд плыл дальше: невесомо огладил ноги, запутавшиеся одеяле, и вновь вернулся к лицу. Этельстан не спал, но и не бодрствовал, находился где-то на границе между сном и явью. С одной стороны его лицо облизывали оранжевые языки каминного пламени, с другой — синевато-молочные блики лунного света.       Этельстан задохнулся, когда его собственные пальцы сильнее обхватили член, и облизал губы. А потом открыл глаза.       Ингильмундр дёрнулся: в паху свело от колючего возбуждения. Огромные глаза Этельстана, наполнившиеся ужасом, впились в него, прорываясь под плотную одежду. Этельстан тут же завозился, приподнялся на подушках, потянулся к сбившемуся в ногах одеялу. Шея его была покрасневшей, хотя Ингильмундр не мог сказать точно, отчего — то ли краска стыда придала ей такой оттенок, то ли свет от огня.       Ингильмундр мог бы засмеяться над попытками Этельстана сделать вид, что ничего особенного тот не делал, но смеяться не хотелось — только не тогда, когда собственное возбуждение лизало затылок, а кровь приливала к паху, почти причиняя боль.       Бросив испуганный взгляд вперёд, Этельстан увидел то, что нужно: Ингильмундр касался себя сквозь ткань штанов. Этельстан надрывно вздохнул, и его голая грудь, лишённая волос, подпрыгнула. Он поспешил отвернуться — смущение жгло его кожу, покрывая грудь красноватыми пятнами.       Наблюдать за тем, как обычно собранный и серьёзный король нервничает и пытается вернуть себе контроль, было забавно… и возбуждающе. Этельстан вдруг замер, прикрыв наготу внизу углом одеяла, и осторожно вернул взгляд на Ингильмундра. Он походил на нашкодившего юнца, укравшего фамильный меч, чтобы похвастаться перед сопливыми мальчишками; или на щенка, который стащил со стола хозяина кусок дымящегося мяса.       Этельстан замешкался, зашевелился и, кажется, захотел встать с кровати. Ингильмундр увернулся от невидимой пощёчины, даже сделал шаг вперед, вскинув руку.       — Нет! — В ночной тишине звук казался почти что криком. — Просто… просто продолжай.       Этельстан удивленно моргнул, смахивая остатки сна с век, но шевелиться прекратил — замер, сидя на краю кровати, схватившись за угол одеяла как за единственное весло в лодке. Его разрывали сомнения, Ингильмундр знал это точно, — Этельстан жевал губу изнутри, а кудряшки, упавшие на лицо, трепетали. Блестящие от слез глаза светились, и Ингильмундр готов был кинуться вперед, чтобы слизать с его щеки соленую слезу, если та все же вздумает пролиться.       — Пожалуйста, продолжай, — повторил Ингильмундр.       Когда Этельстан моргнул еще раз, а потом откинулся на подушки, Ингильмундр возликовал.       В обычной жизни Этельстан нередко ему отказывал. Он морщил лоб, переваривая сказанные Ингильмундром слова, смотрел вдаль, скептически закусив губу, перебирал пальцы и крутил кольца, обдумывая предложенное.       В постели же Этельстан бывал очень покорным, что приводило Ингильмундра в восторг: только на ложе он мог просить своего короля о чём угодно, и тот всегда его слушал. Разрываемый противоречивыми желаниями, он задыхался, когда слышал очередную просьбу, но дрожал от возбуждения и следовал за Ингильмундром, отдаваясь страсти так легко и естественно, будто был рожден не для управления страной, а для любви.       Этельстан послушал его и в этот раз: откинул одеяло и обхватил пальцами опавшую плоть. Он вздохнул, когда прикоснулся к себе, и прикрыл веки на мгновение, чтобы тут же впиться взглядом в Ингильмундра — тот стоял, прислонившись плечом к двери, замер, не дыша. Рука Этельстана ритмично двигалась на члене, а вторая лежала на кровати, рядом с обнаженным бедром. Этельстан поморщился и дернул плечом, засомневался, но, тихо прошептав что-то, положил свободную руку на живот. Он гладил себя одной рукой, ласкал член второй, и Ингильмундр задохнулся сам, ныряя рукой под завязки штанов.       Ничего красивей этой картины не существовало — только лишь желанное тело, всполохи света, шорох постели, тихие стоны, украденные у ночи. И чужой неразборчивый шёпот, обращённый к неправильному Богу.       — Постой. Подожди, — попросил Ингильмундр, когда ласки Этельстана ускорились. Свободной рукой он сжимал и крутил простынь в нетерпении, и недовольно нахмурился, услышав просьбу.       — Но ты ведь сам просил… — прошептал Этельстан.       Ингильмундр не ответил. Он разулся, приблизился к кровати и опустился на нее коленями — мягкая перина тихо шуршала, прогибаясь под весом его тела. Он подполз к Этельстану, замеревшему с рукой на члене, и прижался к его теплому боку. Этельстан медленно выдохнул и прикрыл глаза. Вены на его шее взбухли. Он трогал себя, но едва-едва касался, подчиняясь просьбе.       Ингильмундр обхватил щеки Этельстана рукой, отвернул от себя и прикоснулся губами к горячей соленой шее. Ингильмундр мог бы часами целовать его шею — кусать, оставляя отметины, на которые у него не было права; вылизывать любимую родинку справа, заставляя Этельстана выгибать спину от наслаждения.       Этельстан это и сделал — выгнулся, приоткрыв рот. Бархатные ресницы затрепетали, и он разомкнул веки. Радужка его глаз тонула в черноте, и Ингильмундр увидел в ней всполохи рыжего пламени, когда оторвался от влажной зацелованной кожи.       Ингильмундр потёрся грубой тканью камзола об обнажённое тело Этельстана и придвинулся ближе — опустил руку на его член и проглотил вздох, слетевший с искусанных губ.       Этельстан завозился и накрыл руку Ингильмундра своей.       — Что-то не так? — спросил Ингильмундр, всматриваясь в глаза напротив.       — Нет. Просто… Просто продолжай. Быстрее, — попросил Этельстан и упал на подушки, задирая лицо к позолоченным балкам. Свою руку он не убрал: упрямо ждал, когда Ингильмундр ускорит ласку.       Долго ждать ему не пришлось.       — Как прикажет мой король, — согласился Ингильмундр и вновь припал губами к шее Этельстана, воруя новый полувздох-полустон.       Только оставаясь наедине вдвоём, Ингильмундр чувствовал почти что магическую связь с любовником. Только в королевских покоях они всегда сходились во мнениях, укрывшись темнотой ночи.       Потому что подчиняться на любовном ложе любил не только Этельстан.