Есть люди на свете, которые пахнут «Богом». Ты их обнимаешь и тут же бывает легче. И если тебя такой человек потрогал, Зажгутся внутри огнями аромасвечи. На вид, как и ты, в толстовках, штанах и кедах. Но шлейф от таких какой-то невероятный. И взгляд, этот взгляд, до края залитый светом. В котором не видно и маленьких чёрных пятен. Они самобытны, странны и автономны, Под рёбрами умещая кусок вселенной. И души у них такие несут объёмы, Что даже минута с ними теряет цену. © Effect Placebo 3
***
Посиделки, душевные беседы, разговоры ни о чём — это всё невероятно согревает душу, особенно когда ты с тем самым человеком. С этим лучиком, с этим замечательным и драгоценным человечком, любой дерьмовый день без сомнений станет чем-то незабываемым, о чём с невероятной теплотой на сердце будешь вспоминать. Собственный дом покажется чужим, холодным, неуютным, одиноким, куда ни за что не захочется вернуться, а дом того ходячего чуда с фантиками от шепучек в карманах, в котором заключается твоя вера во всё хорошее, пропитан сказочным комфортом, обвалакивающей заботой, испечёнными сластями и ароматным заварным чаем. В нём чувствуется необходимая безопасность, ангельская защита, словно родные объятья матери согревают твое тело, заодно и душу. Здесь даже лучи солнца падают на стены и потолок как-то по-волшебному... Очаровательно. —Слушай... –Начал, немного колеблясь, Хёнджин, зацепившись туманным взором за крохотные, покрытые еле заметными поцелуями солнца, кисти рук Ёнбока, пытаясь не сказать дальше что-то, что смогло бы оттолкнуть младшего от него. Волнение постепенно превращалось в коварные цепкие нити, запутывающиеся надёжными узлами: сложно было собраться с мыслями, когда рядом с тобой буквально ютится сам ангел, и это ни капли не преувеличение. —Я давно должен был о кое-чём тебе рассказать: о чувствах к тебе... –Проговаривать это совсем неловко. Старший останавливается на мгновение, нервно жуя и без того истерзанную губу. Угольки мечутся куда угодно, но никак не на яркий лик феи уюта. Феликс внимательно слушает, не смея перебивать, медово-ласковым взором грея любимое лицо напротив. —Понимаешь, это совсем не правильные чувства, совсем не дружеские... Они явно отличаются от тех, о которых ты мог бы полагать. Наши взаимоотношения явно переросли в нечто большее, нечто сильное, и это делает меня уязвимым перед тобой, что по-немногу начинает пугать... И я не способен больше молчать о том, что пожирает меня изнутри ежедневно, если не ежеминутно. Ёнбоки... –Феликс чувствует, как его сердце изумрудно замирает с каждым словом Хёнджина, и, заметив его стремительно подступающее волнение, накрывает слегка подрагивающую ладонь своей ладошкой, успокаивающе поглаживая вмиг порозовевшие костяшки, неосознанно даруя крошку надежды на то, что всё в порядке и что старший может продолжать делиться своими мыслями. Феликс прекрасно понимает, что Хёнджин имеет в виду. Чуть ли не последние запасы кислорода выбиваются из, не менее порозовевших лёгких, ведь в воздухе свободно витает уже иная атмосфера. —Знаешь, ты такой очаровательный и прекрасный человек... Ты тот, кто всегда одаривал меня комфортом, всегда оставался рядом со мной не смотря ни на что, чему я бесконечно благодарен. При виде тебя, во мне распускаются сотни цветов, которые я готов подарить лишь только тебе. Каждый день, каждый миг, проведённый с тобою, заставляет биться моё сердце всё чаще, в ненормальном, непонятном для меня, ритме. Прогулки, разговоры с тобой дарят мне невероятное облегчение и не хватавшую, многие годы, свободу... Думаю, ты понимаешь, о чём я. —Хёнджин осмелился ещё раз утонуть в золоте котёночных глаз, и блеск их стал ещё более ослепительным: они ни за что не поменяли свой тайный смысл, от чего щёки хорька вспыхнули наливными яблоками. —Ты внезапно появился в моей мрачной жизни, неосознанно подарив надежду на лучшее, что, на самом деле, незаслуженно вовремя. –Мысленный гадлёж скомкался в неудавшийся рисунок, но зато он наконец смог начать этот разговор, застрявший в горле ещё вплоть до рождения лунной ласки. Волнение ослепло, нечаянно превратившись в тревогу, окутавшую разум ультрамариновым туманом, а мысли о скорой потери единственного солнышка, единственного счастья в этой жизни, гудят подобно пчелиному рою. Невероятно пугают. Секундная нерешительность. Слёзы внезапно скапливаются в уголках глаз, давая понять, что запирались они на слишком долгий срок, а дышать, сконцентрироваться на важном, становится невыносимо трудно... —Тебя просто так из головы не выкинешь: настолько ярко въедаешься в крылатые мысли, что в пасмурную, в самую отвратную погоду, можно незамедлительно подумать, что наконец выглянуло солнце. —Хван шепчет. —Невероятный. —Звёзды потухают одна за другой. —Не представляю ни дня без твоего исцеляющего бархатного голоса, без твоих тёплых объятий, да просто без твоего присутствия... Прошу, не оставляй м-меня снова наедине с собой, ты очень нужен мне. Я л-люблю тебя всем сердцем, и ... –Хёнджин начинает забывать как жить, совсем сбиваясь с, кропотливо выстроенного по песчинкам, ориентира. Прозрачные капли брызнули из потемневших озёр без разрешения: парень съёживается травмированным дитя, закрывая лицо горящими ладонями, ощущая кожей, как одиночество подступает стремительными шагами, звеня своими злобными колокольчиками на несуразных ботинках. Жутко стыдно, больно и страшно. Стыдно признавать свой, разъедающий изнутри, страх. Стыдно признавать свою потерянность в безвыходных коридорах различных, непонятных, противоречивых чувств. Больно от одной лишь прозрачной мысли, что тебя могут вновь променять, как бракованный товар, с всего-то одной, еле заметной царапиной, и тобой в очередной раз воспользуются как бездушной игрушкой, у которой безмолвно навернулись слёзы в глазах-пуговках... Наконец, имея возможность быть рядом с явно неземным, незаконно добрым, нежным, словно майское утро, чудом, ты вмиг можешь лишиться последней надежды на малейший намёк на добро: вера в лучшее, кажется, давно иссякла своё, впитаясь в землю остатками снега, а после рассказа об истинных будоражущих, трезвонящих ощущениях это вполне реально... Страшно вплоть до навязчивого писка в ушах, что твоим спутником вновь станет оглушающая, вынуждающая вывернуться наизнанку, тишина. Услышав в, совсем не пустых, не лишёных смысла, словах отчаянную боль, страх, потерянность — то, от чего перед глазами поплыло, и, самое главное, редкую гостью среди человечества — искренность, Феликсу ужасно горестно осознавать, что слишком драгоценное создание, съёжившись рядом беззащитным крохой, ненормальное количество раз подвергалось нездоровому, абюзивному, безрассудному отношению, от чего сердце заколотилось когда-либо быстрее: эти слова огнём опалили душу, почти сжигая её до предсмертного пепла. Кто же посмел оставить настолько глубокие, едва излечимые раны ? У Хёнджина определённо был отвратительный опыт, от чего теперь его терзают бесконечные, напрасные сомнения и самоанализы: о собственной уникальности, о поведении, о банальных словах, на самом деле, не несущие в себе тёмный посыл: они вообще могут нести в себе нечто обыденное. Боязнь просто раствориться в объятьях, подавляя беспричинное желание расплавиться кокосовой плиткой шоколада, боязнь быть собой: настоящим, без заученных глупых фраз, чтобы ни в коем случае не побудить людей в агонии бежать без оглядки, накрывает с головой подобно решительному цунами, от чего остаётся по ночам, с острой болью в, пылающем от несправедливости, сердце, терпеть свои бесконечно странствующие, по замкнутому кругу, нервные срывы, вновь и вновь пропитывая подушку лазурными слезами горестной безвыходности и, сопровождая траурные секунды тихими горячими вздохами, с трудом подавлять в себе мечту: закричать так, чтобы утром нельзя было издать и хрипа. Не Феликсу ли знать, сколько сил Хёнджин вкладывает, чтобы самосовершенствоваться? Порой кажется, что старший совсем себя не жалеет, требуя от себя невозможного, съедая себя без остатка, чуть ли не заворачиваясь в цифру восемь... Например в танцах, в рисовании, в отношениях с людьми: в этих трёх важных сферах, Хёнджин, зачастую, требует от себя чуть ли не каждодневных совершенствований. Он подходит к этим делам с невероятной чуткостью, трепетом, и орлиным вниманием, придирчиво приглядываясь к каждой ошибке, чтобы лишний раз не позволить себе оступиться на скользких, побитых временем, ступенях, а замечают это далеко не все. Конечно, созерцая изящный результат, кипящий жизнью и чем-то, что явно не от мира сего, натолкнуть себя на раздумья по типу: «А каким путём, каким трудом возможно достичь такого совершенства?», позволят себе лишь трудяги, подобно Хёнджину. Но те, кого сам Хёнджин любит безмерно, без выгод проклятых, относясь к ним со всей своей открытой, окрылённой душой бабочки по-вечернему тепло, обнажают кривые, окровавленные клыки, разворачивая плакаты с уродливыми планами по разрушению личности, давятся желчью от его невероятности, в последствии чего в агонии выливают на него ушат негатива, навсегда исчезая из поля зрения обиженными призраками: не понимают они столь ценного к ним отношения... Неблагодарные. Хёнджин — маленькая, но такая яркая звёздочка, стремительно пытающаяся указать путь ему подобным, но которой, к сожалению, самой безоговорочно нужна помощь, и Феликс ни за что не позволит ему погаснуть, теперь уже ему указав путь: путь к доверию. Звёзды, даже самые-самые яркие и удивительные, безмерно делясь с другими своим сиянием, вновь и вновь забывают о себе, о запасе сияния для себя, в последствии чего, их яркие улыбки приносят боль щекам, потому что смысл их, со временем, изнашивается, и они затухают, бесшумно исчезают из поля зрения, тихонько умирая от сжирающей изнутри пустоты... Феликс станет его обвалакивающим солнцем, по ранним утрам и приближающимся вечерам, незаметно для всех, согревая Хёнджина своими горячими лучами, вселяя в него непоколебимую уверенность, доверие, понимание, абсолютную, настоящую и честную любовь. Да, это так приторно и неправдоподобно на первый взгляд, но скажите, каковы ваши намерения, каковы ваши сложившиеся, со временем, взоры на настоящую любовь? Уверены ли в том, что они ваши? Какое любовь для вас имеет значение на самом деле? Достойны ли вы звания носителя той самой редчайшей частицы, в сказках, в кино, в романах которая является полярной звездой? Готовы ли вы поставить гештальт на вселенские страдания и принять взаимные, не менее бурлящиеся чувства по отношению к вам? Младший безо всяких раздумий притягивает старшего себе. Через объятья: уже иные, более нежные, обвалакивающие, как и обещалось, теплота парней постепенно становилась одной на двоих, накаляясь, согревая друг друга подобно июльскому жару, а бешенно колотящиеся сердца начинают с каждой минутой биться в унисон, мигом отгоняя тревожные тучи своими изумительными частотами. Гармония с чистейшей любовью сплетаются воедино, гремя переливающимися браслетами из бусин, и распускаются они изящными розами, нежные лепесточки которых чувствуют вкус долгожданной свободы: очень важно говорить о своих чувствах, пусть шипы-сомнения о плачевном стечении обстоятельств так и норовят терзать, ломать изнутри, безжалостно кромсать, нашёптывая о «напрасных» мечтаниях. Но кто сказал, что чувства обязательно будут отвергнуты? И так, тысячи хрустальных сердец, не сумев набраться храбрости, чтобы пламенно признаться, вынуждены долгое время чувствовать себя опустошенными блюдцами, брошенными во тьму, сгорая от совершённой ошибки сотый день, с хрипло посмеивающимся ощущением никчёмности. Очень хорошо, что у дуэта солнце-луна сложилась иная, чудно переливающаяся возможностями, судьба. С каждым тихим всхлипом старшего, в глазах солнечного дитя торопливо собирались слезинки: таковы повадки эмпата. Они совсем не стыдятся, рвясь из терракотовых чашек, скользя по разгорячённым клубничным щекам и показывая, что младший — существо настоящее, чуткое, живое... Феликс мигом схватывает это состояние с каждым тревожным содроганием старшего, с каждым удушающим вдохом: всё накопленное за проведённые года отчетливо ощущается, вплоть до мельчайших, незначительных деталей: солнце стирает из, утонувшей во тьме, головы пройденные тропинки тихого ужаса. Руки, обличённые в небесные рукава свитера, заботливо поглаживают дрожащую спину Хёнджина, от чего тот мелко дрожит, прижимаясь ещё ближе, нутром ужасно беспокоясь, что притаившееся чудо вот-вот испарится. Напрасно он, конечно, полагал раннее, что у него с Ёнбоком обыкновенная, вежливая, наивная дружба... Разве друзья держатся за руки с самого детства, проводят по порозовевшим коленкам пальцами-мотыльками? Разве проводят особыми ласковыми движениями по костяшкам рук, способны молчать слишком долго, ощущая вместо дискомфорта исключительную гармонию, неописуемую ни одним чудным словом? Друзья делают друг другу массаж, чтобы изгнать тревоги, панические атаки, чтобы подбодрить, успокоить? Они способны касаться друг друга настолько осторожно, трепетно? Разве друзья тонут в глазах друг друга, щепетильно рассматривают лица, ищут в них ответы на немые вопросы и разве желают они сотворить нечто экстремальное, будоражущее, причём без участия алкоголя? Друзья могут быть знакомы с давних времён и втихаря, хихикая, неуклюже учиться целоваться за рыжим уголком детсада, потому что тайком подглядывали, что смотрели их, собравшиеся однажды, родители? Друзья способны говорить откровенно, открыто ночами напролёт обо всём на свете, пусть и о глупых, о несуразных вещах? Друзья способны настолько бережно хранить ту самую сказочную любовь, способны нести её в хрустальных шкатулочках-сердцах сотый год подряд? Негодующая любовь, какую описать попытается лишь дурак, устала вечно прятаться в холодной тени, поэтому пришёл наконец её звёздный час. —Мой милый Джинни... –Слеза за слезой безмолвно скатывались, а Феликс с улыбающимися глазами, умудрившись уместить туда целый космос, продолжая бархатисто, нежно, таинственно мурлыкать на пылающее вишнёвое ухо. —Я также сильно люблю тебя, причём уже достаточно давно. Настолько сильно, что и не заметил как стал зависим от тебя... Ты невероятный человек, вызывающий у меня только восхищение и гордость за твой усердный труд. Ты так мил, так добр ко всем, стараешься к каждому находить подход, тем самым вызывая у большинства людей нечто невероятно тёплое. Это так драгоценно, ты даже себе предоставить не можешь... Ты явно заслуживаешь океаны любви, заботы и поддержки, и я готов дарить тебе всё это... И знаешь... –Ёнбок вытирает крупные капли, с неприятным зудом растворяющие шоколадные крошки на щеках. Хёнджин, затаив дыхание, внимательно прислушивался к отрывкам чистейшего восторга, почти не дыша, ощущая себя целиком и полностью на иной планете. Он не хочет просыпаться. —Когда ты чем-то увлечён, погружен с головой в любимые дела, у тебя так глаза загораются, наполняясь чем-то поистине удивительным, что, лично меня, вдохновляет на великие, действительно важные поступки. А как мечтающе застывают уголки твоих губ... —Младший восторженно вздыхает. —Мне нравится в тебе абсолютно всё. Слышишь? Абсолютно всё. Наше времяпроведения, долгие объятья — это так волнует, цепляет... Не думаю, что мне удастся вновь найти настолько удивительного, наполненного чудесами человека, как ты. Я это говорю не только исходя из своего опыта, но и из того, что происходит в мире. И... Это мне повезло найти именно тебя: такого настоящего, среди миллионов неживых. —Лучезарная улыбка, расцветая, освещает внезапно потемневшую комнату. Феликс чувствует каждой клеточкой своего существа, насколько дико сейчас Хёнджин смущён и благодарен происходящему. —Думая о тебе, я понимаю, что у меня есть причина жить, понимаешь? Я полагал, что думать о тебе так — это уже слишком, ведь я не хочу терять тебя, но... У искренней любви ведь не должно быть каких-либо ограничений, преград или срока годности. Без тебя я бы врятли стал бы тем, кем являюсь сейчас, поверь мне... Ты многое изменил в моей жизни и внутри моей души, чему я бесконечно признателен. И что бы не случилось, что бы не произошло, я всегда буду рядом. Рядом с тобой, Хёнджини. Люблю тебя, любовь моя. –Проговорив последние слова слишком ополяюще-приятно, закрепляющие пламенное вышеперечисленное, Феликс с осторожностью целует Хёнджина в лоб, не спеша перебирая смолянные пряди на затылке. Щёки Хвана полыхают, а новые чувства распускаются новыми майскими бутонами, о чудесных видах которых миру не познать и через века...***
Вечереет. Солнце почти ушло за горизонт, а алые и рыжие оттенки, словно в замедленной съёмке, не спеша сменяются на сапфировые ленты. Вдалеке, первые звёзды рассыпаются жемчужинами по постепенно темнеющему полотну: от дневной жары не осталось и следа, ведь на её смену прибежала прохлада. Спокойствие. Умиротворение. Последние лучи знойного дня. Казалось, уже прошла целая вечность с тех пор, как двое наполненных сердец сплелись воедино, погрузившись в такую же гармоничную симфонию тишины, но уже более интимную, но это никак не приносило неудобств, напротив. Хёнджин по-немногу успокаился, затих, а в душе потихоньку зарождалась уверенная надежда на нечто новое, будоражущее... Раннее волновавшие сомнения рассыпались в незначительные пески, а вечерний ветер, внезапно ворвавшийся через окно, унёс их в неизвестные дали. Феликс немного отстраняется, аккуратно убирает со лба слегка слипшиеся волосы от вод чуть не поглотившего старшего, страха, с заботой вытирает ещё не высохшие прозрачные капли, нежно обхватывает мордашку, начиная трепетно расцеловывать её и вкладывая в каждый поцелуй как можно больше любви. На самом деле, это следовало сотворить намного раньше, но ведь лучше поздно, чем никогда. Младший нежной россыпью поцелуев касается устами пунцовых щёк и порозовевшего носика. Тёплые губы ощущаются приятно и до чёртиков правильно, а от милых, смущающих до восторженного писка, действий, в районе живота сладко тянет. Губы-бантики прижимаются к манящим пухлым губам, и щёки Хёнджина вспыхивают ещё сильнее. Это мгновение обволакивает настолько, что кроме него совершенно ничего не заботит: он расслабляется, без сомнений отдаваясь ласковому солнечному котёнку. Оцеловав всё лицо, младший вновь возвращается к пухлым, жаждущим снова ощутить обжигающие касания, губам. Старший не властен над бушующими чувствами к этому неземному созданию, поэтому он перехватывает инициативу на себя, нетерпеливо повалив Феликса на диван: надвисает, требовательно впиваясь в кукольные уста. Младший хрипло стонет на столь быструю смену настроения парня, но отвечает на поцелуй, едва поспевая за ритмом старшего. Он сам дал понять, что любит любого Хёнджина, что чистейшая правда: все его странности и причуды, все его смены настроения не могли не вызывать неутолимое желание зацеловать его личико, уж больно похожее на мордашку хорька. И даже сейчас, резкий прилив энергии ничуть не смущает, ведь если любить по-настоящему, то полностью принимая человека с его чудаковатыми повадками, если, конечно, это никому не вредит. Волна эйфории неизбежно топит парней. Сердца отбивают бешеный ритм. Разумы, словно в алкогольном опьянении, отказываются трезво мыслить. Дышать, адекватно мыслить выходит довольно затруднительно. Хёнджин сминает податливые уста, с некой жадностью покусывая их. Казалось, что он стал настойчивей, но никак не грубее: грубость точно не в его стиле. Его язык скользнул в рот младшего — теперь их языки сплетаются в страстном танце, смешиваясь с новой симфонией: полустонами, полными наслаждения. Сначала не понимаешь: что такого в этих поцелуях? Почему людям они так нравятся? Но попробовав однажды, ты примаешь самый тяжёлый наркотик. Случившееся сравнимо с самыми крепкими веществами, неизбежно дурманищими разум, а после одного поцелуя хочется ещё, ещё, и ещё... Чтобы этот момент, доводящий до неописуемых и невероятных ощущений, никогда не заканчивался и доводил до самых недосягаемым пиков. Почти ушедшие на отдых рыжие лучи на мгновение падают на силуэты парней. Мокрые, возбуждающие звуки, негромкие вздохи с бархатно-мурчащими тонами, разносящиеся по комнате, обжигающее сбитое дыхание, родное тепло, родной дурманящий запах... Это мгновение можно считать недостающим паззлом: таким желаемым, таким правильным и необходимым сейчас. Слишком прекрасно для реальности... Никто не смеет возражать и нарушать ванильную идиллию. Хван с громким чмоком отстраняется от губ, затуманенными, бесстыжими угольками любуясь такими же затуманенными медовыми очами, понимая, что Феликс не лжёт и ни капли не жалеет о содеянном. Полосы солнца, едва смешиваясь с вечерней синевой, на мгновение падают на лица: веснушки перелились золотом, как и глаза младшего, а темно-карие очи блеснули янтарём. У обоих внизу живота тянет ещё сильнее, ещё более сладостнее... Между слегка опухшими порозовевшими устами образовалась тонкая прозрачная слюна, которая быстро оборвалась. Парни стали шумно и часто наполнять лёгкие воздухом, бесстыдно растворяясь в ощущениях, как и в глазах напротив друг друга. В принципе, они делают это чуть ли не каждый день, но именно этот момент... Эти пронзительные взоры, они... Они чертовски заводят, будоража внутри то, что не успело умереть... Вишнёвое дыхание становится одним на двоих. Они незаконно близко. Где-то щёлкнули рычажки, а нечто новое из ощущений пронеслось дурманящей волной по телам. Невозможно совладать с любовью, которой многие годы пришлось отмалчиваться о своём существовании, и сейчас пришло её время: мстить их владельцам и неконтролируемо вырываться. Налюбовавшись, Хёнджин, наполненный тёплой взаимностью и, будучи поглощённый порывом нежности, стал зацеловывать солнечное личико, при этом обжигающе шепча: —Мой Ёнбоки... –Нежные поцелуи в левую веснушчатую щёку. —Мой ангел... –Трепетные касания в россыпь созвездий, только в другую щеку. —Моё солнышко... –Поцелуй в кукольный носик. С каждым чудным словом, щёки младшего не переставали алеть. Веки предательски прикрывались, а улыбка невольно расцветала. Феликс и без того таял от старшего, а от такой любвеобильности, от такого открытого Хёнджина, вскоре от него ничего не останется. Это всё так ново, волнующе и, одновременно, так знакомо... Словно это мгновение уже происходило когда-то, но сейчас это ощущается в сто крат ярче. —Моя кроха... Бесконечно люблю тебя. Спасибо тебе за всё, что ты делаешь для меня. –Хёнджин с наслаждением чмокает губы напротив и, устало ложась рядом с парнем, хорьком прижимается к Феликсу как можно ближе, растворяясь в этом моменте, а изящные пальцы теряются в осветлённых локонах. Они держали взаперти потаённые желания и мысли ненормально долго. Слишком насыщенным выдался день, неделя, время ожидания сего чуда. Слишком долго они жили в странной пучине мыслей, в густом тумане сомнений, а сердца мучительно долго разрывались на куски, храня в себе океаны безграничных чувств, предназначенных только для них двоих... Усталость побеждает недавно накатившее возбуждение, а вымотанные нервы дают о себе знать. Спустя пару минут, сами того не замечая, парни засыпают с необычайной лёгкостью, с невероятным спокойствием на душе, наконец осознавая, что всё это время, они делили одну большую любовь на двоих. Наконец. Наконец всё разрешилось. Буря закончилась, моря душ спокойны как никогда, а дуэт уверен, что нашёл то, что искал долгие годы. Теперь они никогда друг друга не оставят. Никогда. «Ибо не многим из нас дано понять, что любовь — это нежность, а нежность, вопреки распространенному мнению, — не жалость; и ещё меньше людей знают, что счастье в любви — не сосредоточенность всех чувств на предмете. Любят множество вещей, и любимый является с тем, чтобы стать всех их символом. Для истинно любящего на нашей земле любимый —это распускание сирени, огни кораблей, школьный колокольчик, пейзаж, беседа незабытая, друзья, воскресенья в детстве, сгинувшие голоса, любимый костюм, осень и все времена года». ©Трумен Капоте