Мост

Студенческие будни становятся смазанным пятном, на которое совсем не хочется даже обращать внимание. Леви следует за Хисторией по пятам мрачной тенью от лекции к лекции, от семинара к семинару. Нависает хмурой тучей, когда она в перерывах или после занятий готовит домашку в библиотеке или маленькой уютной кофейне, проклиная все сущее за это наказание, на которое он сам себя обрекает. Единственная вещь, которая его радует, как никогда — все преподаватели осведомлены, что он не студент и не обязан выполнять задания и получать баллы. Хоть это в его обязанности не входит. Мелкий дождь противной изморосью затягивает все пространство, и Аккерман уныло глядит в огромное панорамное окно, пытаясь отвлечься чашкой чая от противного скрежета карандаша, которым мисс Рейес уже второй час пишет заметки. Она читает что-то из обязательной литературы, отвлекаясь время от времени на то, чтобы с энтузиазмом пересказать ему очередную главу, натыкаясь лишь на мрачность и угрюмость в ответ. Леви ее болтовня неинтересна, но он молчит, не подавая вида. Скрипит зубами и осматривает периметр каждые несколько минут. Анализирует каждого вошедшего, пытаясь по одежке и внешнему виду составить портрет человека. Его это забавляет с юношества: угадывать характеры людей, пересказывать их действия, подмечать нюансы. Это на протяжении долгих лет помогает ему выжить, становится весьма полезным следствием его печального детства, когда приходилось точно узнавать по интонации опекуна или очередного социального работника, что тебя ждет. Этот навык спасает, а сейчас помогает развеять скуку. — Ты всегда слишком напряжен, — бросает Хистория, отвлекаясь на свой приторно-сладкий кофе. Леви уже жалеет, что сам позволяет ей разговаривать с собой на «ты» и называть по имени. Это звучит инородно и действует на нервы. К нему никогда не обращаются по имени, за исключением, может быть, Эрвина Смита, которого он знает сто лет. В армии у него был позывной, который намертво к нему приклеился, да так, что сослуживцы до сих пор так его называют. — А ты чересчур болтлива, — хмуро бросает он в ответ. — Домашку можно делать и молча, а не вовлекая меня в этот процесс. Я здесь не твой личный репетитор. — Всего лишь мой личный зануда. Леви закатывает глаза в уже привычном жесте. Этот разговор у них повторяется, как мантра, изо дня в день, и его уже почти не раздражает брошенное ей «зануда». Потому что он и вправду зануда. — Закажи себе что-нибудь поесть. Может, это сделает тебя более сговорчивым и терпеливым, — ухмыляется девушка. — В конце концов, я не стану мучить тебя больше положенного. Можешь сдать меня Майку сегодня пораньше. Он куда более милый. «Потому что у него пустая башка», — думает Леви, но не произносит ничего в ответ. — Как прикажете, — шутливо кланяется он, устремляясь к кассе, где один из их новых однокурсников подрабатывает по вечерам. Хистория бросает ему вслед смятую салфетку, возвращаясь к книге с максимально негодующим видом. Ей не нравится, когда перед ней выслуживаются, а Аккерман слишком мелочный и, видимо, незрелый, раз не может отказать себе в удовольствии немного поиздеваться над ней. Он быстро уясняет границы дозволенного в отношениях с новой подопечной и понимает, что говорить можно, а что не стоит. Где следует придержать язык, а где очередная порция острот может снять напряжение и сделать их совместную рутину чуть менее невыносимой. —О, Леви, вы опять тут с Кристой учитесь? Мне кажется, вы тут каждый день зависаете, — приветливо бросает долговязый парень за кассой; его светлые волосы лезут ему в глаза, а приветливый тон действует Аккерману на нервы каждый раз, стоит пареньку открыть рот. — Тебе как обычно? — Да, — кивает он в ответ отстраненно. Аппетит не то чтобы чувство, которое посещает Леви часто. Он ест из потребности, совершенно не наслаждаясь вкусом еды. Пища давно уже становится для него частью обязательной рутины, когда он заставляет себя пропихнуть кусок в глотку по часам, чтобы иметь силы функционировать дальше. Иногда выходит лучше, а иногда хуже, и тогда он сидит без еды целый день, пока мерзкая тошнота и головокружение не начинают напоминать ему о базовой человеческой потребности. Вот с напитками — по-иному. Он обожает чай, может пить его буквально каждый час, разбирается в сортах, традициях и различиях в формах чайников. Сложно сказать, когда эта привычка становится пристрастием. В годы его счастливой юности с Аккерманами? Или в пыльных буднях в Афганской провинции, где из напитков были только вода и чай? Стук фарфоровой тарелки о барную стойку выводит из размышлений, и Леви тянется к сэндвичу с курицей, который берет здесь каждый день. Это то, что он, по крайней мере, может в себя запихнуть. — Хорошего дня! — приветливо бросает знакомый кассир. Армин, кажется? Мужчина ничего не отвечает, лишь машет рукой и возвращается к своей подопечной, от которой не отрывал взгляда ни на секунду. Леви старательно просовывает каждый кусок, ощущая, что привычная усталость накатывает на него под вечер, а голова уже на периферии где-то начинает гудеть приближающейся болью. Колоссальное нервное напряжение дает о себе знать, потому что он ни на секунду не забывает, что он при исполнении. Кобры и ремни портупеи, туго и до покраснения сжимающие его тело, не дают ему забыться. — У нас завтра семинар, не забудь подготовить очередную порцию чуши с интернета, за которую получишь «отлично», — Хистория захлопывает книгу, убирая все свои принадлежности в рюкзак, потягивается, разминая затекшие мышцы, и устало трет глаза костяшками пальцев. — Было бы круто, если бы все могли учиться, как ты. — Я не учусь, в том-то и разница, — пожимает он плечами, вытирая рот салфеткой так чопорно, что Хистория не может сдержать хохота, который, впрочем, остается без внимания. — Мне эта чепуха ни к чему, я свою профессию уже получил. — А зря, ты рассуждаешь здорово. Мог бы книгу написать или строчить интересные статьи в независимых изданиях. Она втягивает его на какой-то из лекций в рассуждение, вовлекая в беседу с преподавателем и всей группой, и Леви просто не может отделаться от назойливых студентов вокруг. Он высказывает свое мнение о базовых инструментах журналистки, подмечая какие сейчас актуальнее. Ему невдомек, что среди того несусветного бреда, который он несет, таится мнение, за которое он получает похвалу от профессора. Тот подходит к нему после занятия и украдкой спрашивает, не реальный ли он студент, на что Леви лишь ухмыляется пожилому мужчине. — Получи и распишись, Майк. Она вся твоя. Леви передает Хисторию своему товарищу, кривясь от того, что даже в мыслях эта фраза выглядит неправильно. Ему не нравится говорить о ней, как о вещи, но по иному размышлять не получается. Как бы не хотелось разглядеть в ней человека, прежде всего, она его «объект». А сам этот термин приближает ее к чему-то более неодушевленному. И так проще думать о своей работе. Не проявлять эмоционального контекста. Смешно, что именно Аккерман думает об эмоциональности, поскольку уверен, что подобного испытывать не может. Исчерпал свой лимит, не ощущает ничего годами, кроме жуткой дыры в груди, засасывающей все глубже. Его внутренний мир всегда звучит где-то на периферии, он слишком отстранен от него самого, будто заперт на замок где-то так глубоко, что уже и не докопаться. Потому что Леви проще не чувствовать. Это помогает трезво мыслить. Это защищает его от лишних тревог, которых в жизни и так полно. Его психотерапевт говорит, что это нездорово. Аккерман считает, что любые средства для выживания в этом поганом мире хороши. В помещении библиотеки затхло. Бесконечный запах пыли, влаги и бумаги сливается в единый аромат чего-то старого и немного подгнившего. Тусклые лампы скудно освещают бесконечные полки и раскиданные то тут, то там столы. Несколько сонных студентов корпят с усердием над своими тетрадями и ноутбуками, издавая такие привычные и одновременно раздражающие звуки учебного процесса — клацанье клавиатуры и шелест бумаг. Почему ноги приводят его сюда, становится очевидным, когда Леви понимает, что который день не может нормально уснуть. Привычная доза снотворного плохо справляется с кошмарами и абсолютным нежеланием закрывать глаза. Приходится развлекать себя чтением книг или просмотром неинтересных фильмов по кабельным каналам. И то, и другое жутко действует на нервы, особенно, если под руку попадается какая-то книга Хистории по одному из учебных предметов, которые он таскает для нее. Будто не телохранитель, а лакей, ей-богу. Но в цитадель знаний его приводит жгучий интерес, который саднит незатягивающейся раной где-то внутри. Леви проводит пальцами по пыльным папкам с газетными вырезками, выуживая нужные ему, ориентируясь на номера, выписанные из библиотечной базы. Он сегодня здесь, чтобы насладиться писаниной одной из его преподавательниц и залатать брешь в своей голове, которая называется «Ханджи Зое». Эта необычная мадам не оставляет его в покое который день. Недели, если быть откровенным хотя бы с самим собой. С того самого дня, как он оказывается в первый раз в ее лектории, в Леви поселяется неутолимое желание найти ту самую ее статью, про которую она говорила. Ему хочется надеяться, что там найдется ответ на его вопрос, который он почему-то не озвучивает ей напрямую, а ищет в мелком тексте на выцветших бумажках. Как она выжила? Это ведь так просто, подойти и спросить, что ему это стоит? Но почему-то Аккерман ловит ступор каждый раз, когда видит ее перед собой, и старается вылететь из аудитории как можно раньше, если только Райсс не заставляет его остановиться на несколько лишних минут, чтобы перекинуться парой слов с профессором. Это оцепенение при виде нее действует Леви на нервы. Он не из тех, кто тушуется перед другими людьми, ему свойственна грубая прямолинейность, выходящая ему, чаще всего, боком. Но к профессору Зое он не подступается. Потому что где-то глубоко внутри него живет ощущение, что он не должен ее беспокоить. Тот факт, что он не может перестать винить себя в ее смерти три года совершенно не означает, что она не пережила этот момент и не идет дальше по жизни. Или что она вообще его помнит. Многие вещи стираются из памяти, потому что хранить в себе столько острых воспоминаний, раздирающих тебя в клочья, невозможно даже для Леви. Нужная статья находится не быстро. Приходится перечитать несколько ее заметок разных годов о горячих точках по всему свету, чтобы убедиться — она чокнутая. Погружаясь в каждое новое слово, до Аккермана медленно, но верно доходит тот факт, что профессор Зое пишет о конфликтах не голословно. Она бывает почти в каждой стране, которую упоминает. Берет интервью у местных, причем чаще всего у каждой из противоборствующих сторон. В ее словах много философских рассуждений об этносах и проблемах культурных различий разных народов. О религиях и о том, как концентрация конфессионального разнообразия на маленькой территории неминуемо приводит к кровопролитным последствиям. От ее заметок голова идет кругом и когда Леви добирается до той самой статьи, то тяжело вздыхает. «Три дня пыток». Яркое название, завлекающее читателей, обожающих остросюжетную историю о страданиях и спасении. Люди любят такое, их завораживает читать про ужасные вещи, которые происходят с кем-то иным. Леви же видит опыт человека, проходящего через животный ужас и выражающий свое видение ситуации так холоднокровно и спокойно, словно он пишет не о себе самом, а о вымышленном персонаже. Не может никто с такой обыденностью описывать подобное. Журналистка повествует отстраненно о том, как мужчины хватают ее рано утром на пустынной улочке, когда та идет на рынок. Как увозят в неизвестном направлении, надев что-то на голову. Как бросают, словно мешок с картошкой в тот самый подвал, и как приходят несколько часов спустя, чтобы начать «разговор». Зое скрупулезно сосредотачивается на каждой мелочи, дотошно вдаваясь в подробности о том, как два террориста в попытке выудить подробности о плане и расположении местной воздушной дивизии армии США, поочередно оставляют порезы на коже. Аккерман рефлекторно морщится. Картина истекающей кровью Зое тут же услужливо подбрасывается ему его же сознанием. В какой-то момент у него так сильно начинает гудеть в ушах, что Леви понимает, что не сможет прочитать больше ни строчки. Несмотря на то, что ему важно узнать конец истории, ведь он начинает читать лишь ради этого, он просто не может. Опрометчиво переоценивает собственные силы и способности переносить такие эмоции. Его психотерапевт явно по головке его не погладит за то, с каким садистским усердием он провоцирует самого себя на очередные приступы паники и болезненных воспоминаний. Ему требуется закрыть глаза и сделать десять глубоких вдохов, прежде чем он может разжать пальцы и выпустить, наконец, из рук огромную папку с газетными вырезками. Та падает с глухим звуком на стол, привлекая внимание немногочисленных посетителей библиотеки, но Аккерману уже все равно. Он старается вызвать в голове позитивные мысли, чтобы буквы, только что им прочитанные, не начали вновь в его сознании складываться в болезненные образы. Это вызывает в нем слишком много эмоций, а Леви давно разучился их нормально переживать. Что хуже — он не понимает, почему ощущает себя так дерьмово. — Ку-ку! Что это вы забыли так поздно в библиотеке? Уже почти полночь! Этот до скрежета зубов веселый и задорный голос тут же вызывает очередной приступ мигрени, и мужчина хмурится, пряча лицо в ладонях. Ему нужно мгновение, чтобы взять себя в руки и взглянуть на свою внезапную гостью так, чтобы не испепелить ее одним взглядом. — Готовлюсь к семинару, профессор Зое. Она в ответ удивленно вскидывает бровь и присаживается на край стола, скользя взором по пыльной папке перед ним. Если она что-то и понимает, то предпочитает никак не комментировать. Лишь нацепляет на себя широкую улыбку, от которой тошнит, и тихонько хохочет, стараясь не отвлекать окружающих. Выглядит она не лучше, чем главные герои фильмов про зомби: драные джинсы, растянутый свитер, из которого торчит столько ниток, что нестерпимо хочется их все повыдирать, чтобы придать более опрятный вид. Волосы торчат из кривого хвоста во все стороны, неаккуратная челка лезет в глаза, скрытые толстенными стеклами очков. Несуразица, а не человек. Тем более не преподаватель. Она ведь и на лекциях в таком виде предстает перед студентами. — Занимательно… — женщина постукивает пальцем по подбородку, явно пытаясь что-то вспомнить. — Было бы занимательно, если бы вы были студентом. Но вы ведь не студент, мистер Аккерман. Удивительно, что это доходит до нее целый месяц. Леви посмеивается над ней все это время, принося в качестве домашних заданий какой-то откровенный бред, как и для всех остальных преподавателей. Это не его забота — он просто печатает первую страницу поискового запроса, вот и все. Хистория же недовольно высказывает ему каждый раз, стоит только начать неудобно ухмыляться. Она даже порывается подойти к Ханджи и растолковать ситуацию, объяснить, почему он такой непутевый студент, но Леви запрещает. Ему просто интересно знать, как долго этот цирк может длиться. — Вы совершенно правы. Не студент. — Я не читаю рабочую переписку, — быстро отмахивается она, словно пытаясь оправдаться. Соскальзывает со стола на стул, усаживаясь совсем близко к своему собеседнику. — Мне абсолютно некогда вдаваться в подробности и ту скуку, которую нам рассылают по внутренней почте. Этим занимается мой лаборант Моблит, а письмо о вашей персоне почему-то пропустил. Занимательно. Ханджи вновь принимается раздумывать, и это слишком заметно каждому, у кого есть глаза. Ее тики настолько раздражающие, что Леви хочется схватить ее, прижать чужие руки уже куда-нибудь, чтобы она перестала дергать ими во все стороны. Забавно, ведь его мыслительный процесс сопровождается полным оцепенением; он сам застывает каменным изваянием, ни одна мышца не дергается. Может оттого эта гиперактивность женщины напротив действует так раздражающе? В любом случае, Аккерман не предпринимает ни одного действия, держит себя в руках, как и всегда. — Может теперь вы отстанете от меня с домашними заданиями? — Леви складывает руки на груди и бросает внимательный взгляд на нее. — Как вы понимаете, это не моя работа. — Я так и не увидела ни одного достойного эссе. Ханджи закатывает глаза и пожимает плечами. Жест выходит неуклюжим, полностью соответствующим ее персоне. — И не увидите, — Леви зеркалит ее жесты, выдавая на лице гадкую ухмылку. — Мне за это не платят. — Жаль, из вас бы вышел хороший журналист. — О, нет. Не вышел бы. Я не из тех, кто придумывает истории и рассказывает их людям, которые готовы все воспринимать за чистую монету. Пару мгновений она выглядит растерянно, а затем оборачивается к Леви так резко, что пара бумажек со стола падают на пол. Он видит, как Ханджи мрачнеет, как сводит брови на переносице и нервно поправляет очки указательным пальцем. — Журналисты — не сказочники, мистер Аккерман. Конечно, среди нас множество нечистоплотных специалистов, которые опускаются до выдумок и промывания костей со страниц желтых таблоидов, но истинная суть профессии состоит вовсе не в этом. Она становится похожа на фурию, начиная читать очередную лекцию, коих Леви слышал за последний месяц множество. Он не улавливает слов, потому что не может еще больше забивать свою голову этим информационным потоком. У него в жизни итак много забот, он не желает прибавлять к ним еще и волнения по поводу каких-то оскорбленных журналисток. Хотя стоит признать, что ее статьи кажутся ему вовсе не сказками. Она пишет увлекательно и, что самое главное, правдоподобно. Такие, как она, так славно владеют слогом, что могут написать любую чушь, и люди будут читать это с упоением. Ее статьям веришь, от них кровь стынет в жилах и, как уже Леви понял, у таких искалеченных персон, как он, они даже вызывают очередной болезненный приступ вязкой тревоги, накатывающей внезапно волнами. — Так что стоит проявить уважение к профессии, — подытоживает она свой монолог. Щеки ее краснеют, покрываются алыми пятнами, будто какая-то аллергическая реакция проступает на коже. — Не имел намерений вас оскорбить, профессор, — обращается к ней излишне мягко Леви. — Просто ваша профессия не для меня, а нахождение в университете — это работа, где я всегда должен быть начеку. Извините, мне просто некогда думать о лекциях, безопасность моей клиентки превыше всего. Это сказано слишком снисходительно, будто ему приходится разжевывать очевидные вещи взрослой женщине. Впрочем, Леви уже давно кажется, что за фасадом из непоколебимых знаний (в которых нет смысла сомневаться) скрывается совершенно незрелая личность. Ханджи словно в подростковом возрасте застывает, и излишне зрелого и хмурого Аккермана это приводит в бешенство. «Сноб», — проносится в голове тихий голос Хистории, и Леви лишь хмыкает. — О да, мисс Ленц… — Зое задумчиво проводит рукой по волосам, будто это способно убрать то гнездо, которое у нее на голове. — Славная девочка. Старательная. В ней есть хватка и огонь в сердце. Этого вполне достаточно при должном усердии, чтобы стать лучшей. Он обязательно поделится с Хисторией мнением ее кумира — это ей, безусловно, польстит, но Леви знает, что горящего сердца не всегда достаточно. Это не гарант успеха; это может выжечь изнутри, не оставив ничего за собой. Эти свои мысли он, кончено, оставит при себе. Ни к чему топить окружающих своей желчью. — И все же, мистер Аккерман, — вкрадчиво произносит Зое, наклоняясь к нему ближе. — Что вы делаете ночью в библиотеке с подшивкой моих статей? Ее наблюдательность для Леви становится шоком, и он застывает в немом удивлении на пару секунд. Ему нестерпимо хочется ударить себя по лбу за опрометчивость, потому что на корешке папки едва заметными буквами красуется ее имя и несколько цифр, обозначающих годы выхода статей. Это настолько очевидно, что даже слепой бы заметил. А может эта женщина не так проста, как кажется? Возможно, Леви просто слишком самонадеян, раз считает ее такой уж непутевой. — Отбирал статьи для Кристы, — прочистив горло, бросает он первую ложь, приходящую ему в голову. Какое жалкое и совершенно неправдоподобное вранье. Еще более жалко то, что Леви просто не может сказать, что читал ее статьи из личных интересов. — Это, значит, в ваши обязанности входит? — Делаю это на добровольных началах. — А я надеялась, вам просто стала интересна моя писанина. Она что… флиртует? Нет, показалось. Эта странная женщина буквально говорит то, что ей вздумается тоном таким, будто перед толпой выступает. Нет в ней ни грамма кокетливости или очарования, присущего обычно женщинам. Ханджи целиком соткана из неуклюжести и озорных ухмылочек. Хотя проницательности ей не занимать. Ему ведь и вправду эта «писанина» стала интересна. Как человеку, который бывал на первой линии фронта, который шкурой своей ощущал все ужасы, которые так емко вписываются в одно простое слово — «война». Для него этого всегда было недостаточно, чтобы описать тот кошмар, который приходилось видеть. А вот Ханджи с этим справляется блестяще, достаточно лишь пары беглых взглядов по строчкам, вышедшим из-под ее пера. — Ваши статьи впечатляют, — все-таки выдавливает он из себя. — Хотя я и не фанат военной документалистики. — Личные мотивы? Это попадание в яблочко второй раз за вечер, и Леви нервно ведет плечами, пытаясь сбросить дрожь. — Вроде того. Больше люблю желтые газеты и колонки рецептов. — Вообще не соответствует вам, — хохочет она, прикрывая рот рукой. Мужчина вдруг замечает, что Зое сидит слишком близко. На соседнем стуле, наклоняясь корпусом чуть вперед. В свете бьющей в глаза лампы он может разглядеть каждый изъян на ее смуглой коже, коих множество. Бледный зарубцевавшийся шрам, который тем не менее бросается в глаза отчетливо, проходит от левой брови вниз до самой скулы. Будто кто-то рваным неаккуратным движением пытается выколоть ей глаз, но не выходит. И в ее статье наверняка это описано, но Леви прочтет это в другой раз. Когда будет более собран. На щеках много мелких порезов, заживших неглубокими шрамиками, и он может просто догадываться, что при взрыве очки все-таки треснули прямо на ее лице. Удивительно, что она все еще видит. Вся ее наружность не оставляет Аккермана равнодушным, потому что он просто ненавидит искать и находить в людях следы войны и насилия. Для него это лишнее подтверждение человеческой жестокости, и какая-то внутренняя потребность защищать всех, кто слабее его, просыпается, стоит завидеть эти отметины. За ними скрывается боль — это он точно знает. — Я полон сюрпризов. — Не сомневаюсь, — улыбка на ее лице вновь становится слишком широкой и пугающей. — Сюрпризом было встретить вас на Арлингтонском мосту поздней ночью. Помнит, конечно же. В своем нахождении ночью на мосту он не видит ничего странного; для Леви это ритуал, место, помогающее очистить сознание, или, наоборот, погрузиться в пучину раздумий, из которой нет выхода. Гораздо более занимательно — зачем кому-то ходить по парапету, испытывая судьбу? — Очевидно, я ждал, пока кто-то пройдет мимо по парапету и свалится в Потомак. Это происходит каждую ночь. — Я вас там больше не видела. Леви озадаченно вскидывает голову и нервно сжимает руку в кулак. Он и вправду ни разу не приходил туда после того дня. Просто не имел сил после выматывающих смен с Хисторией и этими бесконечными, нудными часами скучных лекций, во время которых он должен был еще и оставаться сосредоточенным и видимость бурной студенческой деятельности создавать. Дневные отчеты до поздней ночи, чтение бумажек от Майка с его докладом о прошедшей смене, составление графиков для других телохранителей. У него голова кругом идет от количества информации. Будучи человеком дела, он не привык копаться в бумажках — это не его стихия. Поэтому времени совершать длительные прогулки до центра Вашингтона у него нет. — В любом случае буду рада пересечься снова! — она хлопает себя по груди и бедрам, пытаясь в карманах отыскать телефон. Время показывает за полночь, и Леви лишь удивляется тому, что во всей библиотеке нет ни одних часов. Издевательство для бедных студентов, которые могут и до утра тут проторчать. Ханджи машет рукой на прощание и просит как можно бережнее убрать папку с ее статьями на место, хихикая между каждым словом. Откуда в ней столько энергии — непонятно, но это оказывается весьма заразительно. Впервые за долгое время Леви ощущает себя живым и полным сил. Ему не хочется спать, и только лишь мысль о раннем подъеме гонит домой в объятия мягкой постели. Перед уходом он снимает копию злополучной статьи и сует ее в задний карман брюк. Просто потому, что Леви надеется, что в течение следующей недели найдет в себе силы прочесть эти строки и выяснить, наконец, чем закончилась операция, о которой у него так мало воспоминаний. И фактических данных. Почему ее засекречивают? Что такого было в пяти пленных гражданских, что дело получило гриф почти тут же? Сомнительно, конечно, что удастся отыскать правду в словах Ханджи. Удивительно, как чинуши вообще дали ей опубликоваться со столь скандальными подробностями. Голова привычно гудит, наливаясь свинцом тяжелых мыслей. Это преследует годами, каждую ночь, так что мужчина и бровью не ведет, когда очередная вспышка боли простреливает висок, будто острый гвоздь вогнали со всей силы в черепную коробку. Его внутренний ураган не смолкает ни на секунду, но в последнее время Леви все больше кажется, что его сменяет самый настоящий шторм. Подходя к машине, Леви машинально выуживает тонкую сигарету из портсигара, понимая, что это первая за день. Его личный рекорд. Оттого доза никотина ощущается куда острее, и он лишь блаженно запрокидывает голову, выпуская дым в небо и прикрывая глаза. Момент долгожданного спокойствия длится так болезненно мало, что это слишком жестоко. Серые будни окрашиваются всевозможными цветами тревоги, и Аккерман совершенно теряется в этом водовороте событий. Даже не находит времени на печальные мысли и приступы самобичевания. Забавно. Раньше его рутина состояла целиком из этого. Он едет домой в полной тишине, прерываемой гулом улиц и свистом ветра из открытых окон. Леви еще не знает, что дома его ждет смс-ка от Майка о том, что за домом Хистории обнаружена слежка. Ему невдомек, что это обернется бессонной ночью, наполненной литрами крепкого чая и бесконечными созвонами с Эрвином и командой поддержки, с которой они работают. Проваливаясь под утро в забытье, Леви ставит пять будильников, чтобы через сорок минут очнуться и успеть сходить в душ. Он молится всем богам, чтобы четверть часа сна, ледяная вода и ненавистный кофе сделали из него человека, но все надежды его тщетны. Встречая утром Хисторию возле ее дома, мужчина улыбается ей приветливо и расслабленно настолько, насколько может. Он не имеет права вызывать у нее подозрений, чтобы не пугать. Но глаза, скрытые стеклами темных очков-авиаторов, сканируют пространство слишком пристально, обводя каждый угол здания, каждое деревце и каждого встречного. Левы пытается подавить зевки, осознавая, что его ждет просто невыносимо длинный и напряженный день.