Ты

      У меня есть теория, что у каждого чёрного кота есть свой золотистый ретривер. Я — чёрный кот. Не пытайтесь переубедить меня.       У меня прямые волосы до плеч, которые вьются от влажности. У тебя волосы собраны в пучок. У меня волосы чёрные и всегда выглядят лохматыми и не расчёсанными. Я похожа на Сириуса Блэка, использовавшего утюжок для волос. У тебя каштановые волосы до лопаток, почти всегда одна и та же причёска — пучок, с короткими прядками на висках, которые ты заправляешь за уши. Как бы мне хотелось хоть раз сделать это за тебя…       На мне распахнутая отцовская куртка цвета хлебного мякиша и лонгслив в стиле Уэнсдей — в тонкую черную и белую полоску, надетый на голое тело. На мне нет бюстгальтера, потому что тебе нравится, обнимая меня, прижиматься щекой к моей груди, а бюстгальтер в этом уравнении определенно лишний. На тебе свитер с тонкими белыми, желтыми, розовыми и малиновыми полосками, ярко-красный шарф и белая спортивная куртка большого размера с яркими желтыми звездочками. Она висит на тебе как мешок на тростинке, но мне нравится как ты выглядишь в ней.       На мне облегающие черные джинсы, чуть расширяющиеся к низу. Я похожа на Трубадура из Бременских музыкантов. На тебе короткая джинсовая юбка алого цвета до середины бедра и бордовые колготки в крупную сеточку — в них ты выглядишь чертовски восхитительно. Настолько восхитительно, что мне хочется цепляться за ниточки сетки зубами и пальцами, облизывать каждый квадратик твоих стройных ног, поднимаясь всё выше, — к твоему чувствительному местечку, которое, как ты сама много раз признавалась, нужно поглаживать, едва прикасаясь, чтобы довести тебя. Я бы так и сделала. Только не рукой, а губами. Я бы целовала тебя везде, где смогу достать, вот только… Вот только ты — это ты.       На мне тяжёлые армейские ботинки. Тоже чёрные. Сегодня я в чёрном. Я словно закосплеила Уэнсдей Аддамс. На тебе белые кеды с рисунком арбузных долек. Ты как Энид Синклер. Яркая, броская, живая, общительная.       На мне черные прямоугольные очки. Я похожа в них на Джона Леннона, …если бы тот носил прямоугольные. У тебя линзы. Сегодня обычные. Вчера ты была в карих. Ты так часто меняешь их, что я начинаю забывать, каков настоящий цвет твоих глаз. Да, я вру. Твои глаза зелёные, и я не спутаю их с другими зелеными. Даже если мне покажут фотографии радужки сотни зеленоглазых людей, я безошибочно найду твои зеленые. Ты любишь долго смотреть мне в глаза, потому что знаешь, что я смущаюсь, когда зрительный контакт затягивается, и отвожу взгляд. А ты берешь меня за подбородок и сюсюкаешься со мной как с маленькой. И я обожаю тебя за это. Каждая твоя забавная ужимка, морщинки у глаз и на носу, улыбка — я люблю в тебе решительно всё.       Мне нравится смотреть на тебя, когда ты занята. Рисование, фотография, поэзия. Когда ты в деле — ты превосходна. Кисточка, карандаш, китайские палочки в пучке каштановых волос. Я люблю тебя любую. У тебя синдром кролика. Ты грызёшь карандаши, ручки и линейки. Я была у тебя дома, и не нашла ни одного целого карандаша. Ты даже сгрызла ластик, который я тебе подарила. Невероятно. Но я не обижаюсь. Я люблю тебя. …даже когда ты грызёшь всё подряд. Жаль только, что сказать не могу. Потому что ты — это ты.       Я смотрю на тебя, когда ты, раскинув руки, идёшь по парапету, балансируя как акробат на тросе. Ветер играет с локонами твоих волос и шарфом, превращая его в парус. Алый парус. Ты моя Ассоль. Я смотрю на тебя и думаю, как было бы круто обнять тебя прямо сейчас и отнести обратно, уложить в постель и греться под одним одеялом, сплетаясь конечностями в немыслимые узлы. А потом целоваться, пока губы не онемеют. И гладить кончиками пальцев обнаженные ключицы и грудь. Я люблю тебя.       Я провожаю тебя до остановки и жду с тобой автобус. Он ходит редко, и я прекрасно это знаю. Я намеренно задерживаюсь у зеркала, поправляя очки, когда ты собираешься уходить, чтобы ты пропустила автобус, и я могла дождаться его с тобой и подольше не расставаться. Мы ждём автобус уже полчаса и нам становится скучно. Я предлагаю сыграть в «Камень, ножницы, бумага» на щелбаны, и ты соглашаешься.       Я читаю тебя, как открытую книгу. Каждое движение мимических мышц я считываю безошибочно. Сейчас будут ножницы. Ты выбрасываешь указательный и средний палец. Я показываю бумагу. Ты «разрезаешь» мою ладонь и улыбаешься, встаёшь на носочки, а я послушно чуть наклоняю голову. Гляжу в твои глаза, пока ты смотришь на мой лоб. Твои горячие пальцы не приносят боли и даже малейшего дискомфорта. Мне приятно, когда ты касаешься меня.       Мы играем снова, и я проигрываю. Раз за разом. Я позволяю тебе победить, чтобы ты коснулась меня. Пусть на лбу будет красное пятно от щелбанов — я спрячу его под длинной чёлкой. Всё, что угодно, чтобы ты касалась меня.       Твой автобус приближается. Я раскрываю руки для объятий и смущенно смотрю себе под ноги. Ты крепко обнимаешь меня, зарываясь руками под мой лонгслив. Ты ощупываешь мою спину и удивленно вздыхаешь. Спрашиваешь, почему я без лифчика. Я пожимаю плечами и ты делаешь то, чего я не ожидаю — целуешь меня чуть выше соска, втягивая ткань в рот и оставляя влажную метку. Это нечестно. Запрещенный приём. Я не могу ответить. Или?.. Ты тянешь меня за угол дома. Зачем? Почему прижимаешь меня спиной к стене? Почему шаришь под одеждой горячими руками? П-почему касаешься моей груди?.. П-почему сдавливает меж пальцев…       Я запрокидываю голову к черному небу, жмурюсь и бьюсь затылком о стену, выбивая из себя всю дурь и задыхаясь.       Я моргаю. Ты крепко держишь меня в своих маленьких ручках. Отстраняешься, прощаешься и бежишь к автобусу. А я остаюсь одна с призрачным теплом твоего тела на моей коже и туманом фантазий в голове. Обида гложет меня уже четвертый год. Я так близко, что могу коснуться. Но каждый раз запрещаю себе это, потому что дорожу нашей дружбой. Я не позволю неправильному разрушить всё то хорошее, что было между нами… — Эй, — ты зовёшь меня, и я вздрагиваю, — я люблю тебя, детка.       Ты улыбаешься. Совсем не так, как обычно. Я недоумевающе вскидываю брови, наклоняю голову к правому плечу и вижу на твоих губах искры непривычной улыбки. Это запрещенный приём. Так нечестно. Не могу же я сказать, что…       Я подхожу и целую тебя. Глубоко и жарко, зарываясь пальцами в волосы, проникая в рот языком. Ты издаёшь удивленный вздох, который быстро становится стоном, вибрирующим у меня под кожей. Всё потому что я знаю, как тебе нравится. Я привлекаю тебя к себе и перемещаю левую руку на твою грудь. Она идеально умещается в моей ладони. Чуть-чуть сжимаю, и ты дрожишь в моих руках. Я покусываю твои губы, и ты впиваешься пальцами в мои бока — я чувствую каждый ноготок и едва стою на ногах. — Целуешься как дементор, Поттер. — ты смеёшься и легонько стукаешь меня пальчиком по кончику носа. — Мне пора, автобус сейчас уедет.       Ты идёшь к транспорту, и я выдыхаю едва слышно: — Я тоже тебя люблю.