Антон открывает глаза.
Он смахивает капли влаги со щёк, но пелена перед глазами не исчезает. Шаст пытается из неё вырваться, но та утаскивает его под толщу воды, откуда он уже не выберется. И вдруг... сквозь наваждение угадываются заваленный рабочий стол и колышущиеся на ветру занавески. Солнечные лучи медленно, но настойчиво гонят кошмарный сон прочь в глубины подсознания. Оттуда он выползет только следующей ночью: сожмёт его лёгкие в прочную хватку, заставит задыхаться и молить о том, чтобы всё это поскорее закончилось, а пока... Дзыньк. Дверной звонок недовольно звякает. Мозг в черепной коробке лениво ворочается, не в силах понять, кому он может понадобиться в свой законный выходной. Отчаявшись догадаться, Шаст тянется к смартфону: пять пропущенных. Доставка же, блин! Дзыньк-дзыньк. — Иду! — кричит он, уверенный, что его не слышно — просто для собственного успокоения. Антон подскакивает с кровати, натягивая джинсы и худи одновременно, и чуть не падает, запутавшись и в том и в другом. В прихожей Шаст кидает в зеркало быстрый взгляд и тормозит, недовольный внешним видом. Пока пытается пригладить ворох кудряшек на голове, его настигает ещё один звонок. Дзыньк-дз.. Звук обрывается на таинственной недосказанности, и Антон застывает у зеркала, сталкиваясь со своим испуганным взглядом. Такие неожиданные сюжетные повороты ничего хорошего не предвещают. В горле встаёт ком, а солнечное сплетение хватают когтями и тянут на себя, пытаясь вырвать. Может, не так уж ему и нужна эта посылка? Может, просто пойти и сделать завтрак? Но в страхе застывшие внутренности подсказывают: «хоть из окна сбросься, то, что случилось, случится ещё раз». И, только чтобы в этой иррациональной надежде разувериться, Шаст открывает дверь. У его голых ступней застывает кровавое пятно. Пятно растекается на грязном полу подъезда красным нимбом. Оно блестит и переливается, сбрызнутое осколками стеклянного плафона. Кровавая лужа обволакивает кусок крепления, тоже рухнувший с потолка, и добирается до курьерской формы. Материал жёлтой толстовки плотный – он от себя кровь отталкивает, и тогда она струится дальше, пачкая пальцы и ногти с красивым маникюром. Шаст переводит взгляд на лицо мёртвой девушки — на нём маска полного безразличия к происходящему. Антон делает шаг в квартиру. Антон закрывает дверь. Антон опускается на тумбочку в прихожей и смотрит прямо перед собой.Это реально, что ли, с ним происходит?
Первое слагаемое: курьеры приезжают к нему каждые несколько дней — минимум сто восемьдесят два курьера в год. Второе слагаемое: в квартире он живёт уже пятый год, значит, к нему в дверь звонили минимум девятьсот курьеров. Итого: девятьсот курьеров стояли прямо перед его порогом, протягивали ему пакет с едой, электроникой или бесполезными штуками с маркетплейсов, он пикал картой и спешно прощался, а потом забывал их навсегда.Никаких эксцессов. Никаких неожиданностей. Никаких плафонов.
Значит, это теоретически невозможно. Значит, это просто галлюцинация. Антон поднимается с тумбочки и снова открывает дверь. Прямо у его ног лежит мёртвая девушка. Шаст опускается на корточки и кончиками пальцев касается нимба — те сразу окрашиваются в красный. Тёмные волосы намокли и собрались в прядки. Рот приоткрыт в беззвучном разочарованном «о», будто сокрушаясь о такой дурацкой смерти.Это же всё ещё может быть просто кошмар, правда?
Антон зажмуривается так сильно, будто именно от этого зависит, сможет ли он развидеть случившееся. Но, когда открывает глаза, девушка всё ещё здесь. Её стеклянный взгляд всё ещё здесь. И его ржавые кончики пальцев тоже. Он смотрит на капилляры на кончиках пальцев, а в те уже впечаталась кровь. По папиллярным линиям кровь спускается вниз, переплетается с линиями на ладонях, чтобы потом сомкнуться вокруг его запястья сковывающими наручниками.Ты в этом моменте останешься навсегда.
Антон спешно отводит взгляд, снова утыкаясь в пятно на полу, от него во все стороны ползут кровавые лучики. Кое-где в эти «лучики» попадают комки пыли, и тогда кровь сворачивается вокруг них красными комочками. «Как будто ягоды в варенье» — до чего дурацкая ассоциация. — Хотите попробовать варенье? Шаст поднимает глаза и сталкивается с двумя льдистыми осколками. Взгляд голубых глаз через всё его тело разрядом проходит. Потому что лёд — это вода. И потому что о воде все его кошмары. По крайней мере были до недавнего времени. — Что? — Говорю, хотите проехать в отделение? Мужчина в синей форме смотрит на него устало и озадаченно. В его взгляде Шаст читает: «ты очередная ебанутая загадка этого города, от которых меня уже тошнит». Антону вдруг хочется сказать, что его тоже тошнит: и от города, и от загадок, и от голубых глаз, которые в него внимательным взглядом вцепляются. Но вместо этого он поднимается на ноги и делает шаг обратно в квартиру. Голые ступни оставляют на ворсе ковра кровавые следы, когда он проходит на кухню. За следователем в квартиру проходят несколько коллег, и Шаст слышит их тихие перешептывания. — Слушай, а вдруг он из этих… ну, петлевых? — слышит он глухой голос, безошибочно определяя, что это не голос следователя. А что, если он и правда теперь «из этих»? Что, если его крепость, его дом, многие годы защищавший его от интервенции, всё-таки принял беду. И не просто принял, а встретил с распахнутыми объятиями прямо с самого утра. — Я должен по протоколу спросить… В какой раз вы проживаете этот день? Шаст вскидывает глаза, рассматривая следователя. Вокруг глаз у него собираются морщинки, а рот искривлён в сочувствующей улыбке. Антон этой улыбке не верит и даже злорадно думает: «почему умерла она, а не ты?». Или почему не оперативник, ворчащий в коридоре? Почему не его сосед Димка, который вечно нудел на этот плафон? Или почему не бабка, которая живёт в квартире напротив и вечно жалуется на громкую музыку? А потом вдруг спохватывается — умер-то его соул! С Димой он как-то примириться сможет, с ворчащим оперативником тоже найдёт точки соприкосновения, да, может, и с бабкой придумает что-то. Но смотреть в эти ярко-голубые глаза кажется практически невозможным. — Давайте так, — продолжает следователь, понимая, что ответа не последует. — Мы сейчас в коридоре проведём следственные действия, осмотрим всё, камеру в подъезде проверим. А завтра я подъеду и ещё раз с Вами поговорю, хорошо? Антон кивает, как болванчик: вверх - вниз. Он решает не говорить, что камера в подъезде — муляж, а по нимбу мёртвой девушки уже прошлись все его коллеги. — Не уходите никуда и не уезжайте, — просит следователь, прежде чем скрыться в коридоре.А он теперь никуда и не уедет.
Липкое предчувствие карабкается по позвоночнику, пересчитывая позвонки. Когда оно подбирается к горлу, Шаст, шатаясь, бредёт в ванну. Вода из крана течёт рвано, будто на что-то натыкается. Шаст её холода касается с наслаждением и предвкушением. Он брызжет себе в лицо, закрывая глаза. Капли оседают на веках, скатываются вниз на щёки и там крадутся под воротник худи. На несколько мгновений в воде испаряются все его переживания, и он пытается вдохнуть полной грудью, но вдруг… Не может выхватить даже клочка воздуха. Лёгкие сдавливает, он хватает воздух ртом, но туда заливается вода. Он пытается открыть глаза, пытается сделать шаг, но его движения в воде размываются и растворяются. Его тянет ко дну, и Антон почти с этим смиряется, а потом… его вдруг выталкивает на поверхность.Антон открывает глаза. (1)
Он оказывается в своей постели, а перед его глазами такая же солнечная дымка, как и несколько часов назад. Шаст пытается нащупать телефон, но тремор в кончиках пальцев заставляет его промазать мимо корпуса. Когда Антон, наконец, хватается за него, то долго таращится в дисплей, изображение на котором расплывается. Он выдыхает и медленно вдыхает, и почти видит цифры даты, но… Дзыньк. С первой нотой его с кровати подкидывает. Он сваливается с неё плашмя, запутываясь в худи и джинсах, но даже не думает их надевать. Лишь на секунду его посещает мысль, что девушка от его вида охренеет, но он тут же отмахивается от неё рациональным: «Всё лучше, чем истекать кровью». Дзыньк-дзыньк. В коридоре он нарочито отводит взгляд от зеркала, юркая мимо него на полусогнутых. Перед входной дверью не позволяет себе замереть даже на мгновенье, открывая её с налёта. У девушки округляются глаза. Девушка шарахается назад. — Ой, я лучше… — но Шаст хватает её за кисть и дёргает на себя. Бдзыньк. Плафон разлетается на осколки с тихим звоном, и Шаст их переливы рассматривает в косых лучах солнца. Без кровавого обрамления выглядит даже красиво. Антон поворачивается к девушке и встречается с двумя широко открытыми глазами. Но с таким искренним удивлением она рассматривает не плафон, чуть не убивший её, а единственную деталь одежды, которая есть на Антоне. Синие трусы с рыжими котами. Шаст думает, что абсурднее ситуацию представить сложно, но всё-таки делает попытки вывести её в комическое русло: — Я вообще люблю домашних животных. Девушка делает рывок, выворачиваясь из его захвата, и только тогда Антон понимает, что руку её так и не отпустил. Ещё секунда — и её тёмные локоны мелькают в дверном проёме. Несколько секунд Шаст оторопело смотрит ей вслед, слушая стихающие шаги на лестнице. По его лодыжкам крадётся холод из подъезда, кусая и царапаясь. Ему хочется крикнуть ей вслед что-то обидное или хотя бы правдивое: «Я же тебя спас вообще-то», но он только хлопает дверью. Антон возвращается в спальню, раздражённо ворча себе под нос. Его бесит, как прошло это спасение. Это же человек, с которым он мог бы связать свою жизнь. В смысле, наверное, и так связал, вряд ли девушка этот эпизод когда-нибудь забудет — он, в трусах с рыжими котами, и разбитый плафон. Шаст забирается на кровать с ногами и открывает поисковик.Как понять, что я спас соула?
Первая страница встречает его многообразием рекомендаций на тему того, как нащупать у человека пульс и проверить степень его жизнеспособности. Тогда Антон меняет запрос.Как понять, что я спас именно соула?
Ещё до того, как увидеть результаты, он пытается понять, что же его насторожило. Ну, то есть, он, очевидно, вёл себя не слишком адекватно (совсем неадекватно), но разве его соула бы это оттолкнуло? Было бы странно попадать в петлю из-за человека, который даже твои трусы с котами принять не способен. Шаст пролистывает результаты поиска, но теперь они, наоборот, отсылают к каким-то метафизическим уровням познания, рекомендуя прислушиваться к внутренним ощущениям. Ну вот сейчас у него живот от голода крутит, оно? Дзыньк. Шаста на кровати от этого звука подкидывает. За два дня в петле он заработал ПТСР, а если бы он тут на неделю остался? Антон натягивает худи и джинсы, лениво раскручивая мысли: «Могла ли девушка сюда вернуться? А если вернулась, то может ли она умереть по-другому? А если может, то сколько раз он её должен спасти?». Он кидает быстрый взгляд на себя в зеркало, и там выпорхнувший из-за облаков лучик солнца его по зрачкам режет. Шаст встряхивает головой, и кудряшки рассыпаются копной — ему кажется, так он выглядит милее. Хотя, для девушки, наверное, милее то, что он в одежде. Но на пороге стоит вчерашний следователь и разглядывает его испытующим взглядом. — Меня ваши соседи вызвали. Говорят, вы плафон скинули. И голый по подъезду ходите. «Бабка», — понимает Антон. Может насчёт того, что они могли бы найти общий язык, будь она соулом, он погорячился. — Но я не голый, — резонно замечает парень. Следователя этот ответ почему-то веселит. И, когда он улыбается, Шаст видит на его щеке ямочку. «Милая ямочка», — между делом замечает он. — «У той девушки даже такой ямочки не было». — Из-за плафона никто не пострадал? — продолжает опрос мужчина, возвращая себе серьёзность. Шаст головой качает, рассматривая форму следователя — хорошо выглаженная, прямо по фигуре, только рукава рубашки чуть коротковаты. Небрежно переброшенный через локоть служебный пиджак его умиляет — как будто штрих личности в этом идеальном образе. Но и то, что у следователя вокруг головы кровавое пятно не растекается, уже здорово к себе располагает. — Я пострадал, — неожиданно для себя Антон выпаливает. — Я вроде в петле… был. Или есть, ещё непонятно. Шаст подсознательно ожидает какой-то сверхэмоциональной реакции, вроде «ой, как интересно» или «ой, какой кошмар», но следователь только чуть вскидывает брови: — Так мы знакомы? — Ты вчера описывал труп на моём пороге, — пожимает плечами Антон. — Такой себе повод для знакомства, — усмехается следователь, но тут же подбирается и протягивает руку. — Ну раз всё в порядке, тогда… хорошего дня? Шаст вкладывает свою ладонь в его и пожимает руку. Подушечки пальцев касаются папиллярных линий, мажут по руке, и Антон вдруг чувствует, как они вспыхивают теплом. Это тепло течёт вверх по запястью, касается локтя, а там перекидывается на грудную клетку. На несколько секунд мир вокруг них замирает. И в каждом осколке плафона на полу Антон вдруг отчётливо различает их силуэты, чуть коснувшиеся друг друга, задевшие по касательной, но ему рисуется (наверное, всё это искажение, но всё-таки), что они тесно друг с другом переплелись. И что это касание — только начало. Напуганный эти смыслом, он вдруг шарахается от человека напротив, и время отмирает. Он упорно отводит взгляд в сторону, чтобы не смотреть в голубые глаза напротив, но ему всё равно кажется, те — в каждом осколке стекла на него вопросительно смотрят. И, даже когда дверь закрывается, он не может эти глаза-осколки перед собой развидеть. Чтобы отвлечься и чтобы успокоить заходящееся сердце, скулящий желудок и тремор рук, Антон тащится на кухню и щёлкает чайник. Пар поднимается вверх кольцами, и по потолку расползается белёсыми облачками. Шасту хочется на цыпочках подняться и их коснуться, но он так и остаётся стоять, вперившись взглядом в окно. Там лето сходит на нет: серые тучи подхватывают с листьев оставшиеся листья и из стороны в сторону швыряют. Скоро их разноцветный ковёр укроет все воспоминания о лете, сохраняя для самых холодных вечеров. Антон в такие вечера заворачивается в кокон из одеяла и работает прямо из кровати. По карнизу заряжает дождь. Из-за просвета в облаках иногда выглядывает солнечный луч и их подсвечивает, тогда те на секунду вспыхивают светом, перед тем как разбиться об окно. Стук капель вдруг прерывает завывание «Скорой помощи». Шаст открывает окно в неожиданном порыве, будто навстречу этому режущему звуку. Он подставляет ладонь каплям, и те сразу же собираются в небольшую лужицу. Он прикрывает глаза и загадывает: «Пусть «Скорая» успеет». Капли от ладоней стекают ниже, сначала обхватывая запястья, а потом касаясь локтя. Они щекочут кожу, и Антон этому ощущению сначала даже усмехается. Но потом капли вдруг перепрыгивают на плечо, по ключицам добираются до шеи, и вокруг неё плотно сжимаются кольцом. Шаст, испугавшись, пытается их смахнуть, но движения выходят смазанными, тело его слушается с опозданием на несколько секунд. Он пробивается через толщу воды, выбивая себе ещё хотя бы несколько секунд, но дыхания перестаёт хватать.Антон открывает глаза. (2)
Солнечные зайчики прыгают по комнате, отскакивая от мебели, скользя по одеялу и щекоча его щёки. Он хватает воздух урывками, ему кажется — того всегда мало, и сердце заходится как бешеное. Петля и наступление нового дня для него на второй план отходит. Петля — это хотя бы то, что случается с большинством. О них есть много исследований (которые Шаст так и не удосужился прочитать). У неё понятный механизм (ну, или почти понятный) и цель её тоже ясна (продемонстрировать соулу свои трусы с котами, да ведь?). Его сон — иногда пропадающий на месяцы или даже годы — то, что всегда возвращается. Но зачем он возвращается.Зачем ты возвращаешься?
Дзыньк. Антон стонет и снова закрывает глаза — именно этого блядского «дзынька» ему не хватало. «Получается, всё ещё петля», — резюмирует он и садится на кровати. Он подтягивает ноги к себе по-турецки, одновременно нашаривая худи под диваном. «Получается, дело в воде», — делает он дурацкий вывод, пока натягивает джинсы. В таком случае, если он каждый день будет начинать с умывания, то его день будет длиться две минуты? Шаст фыркает, раздражённый тем, что даже дурацкое сравнение с сексом ему привести не для кого. Дзыньк-дзыньк. Он хмыкает сам себе, когда представляет, как оттащит девушку и ей эту шутку озвучит. Она пока что даже не оформляется во что-то внятное, но Антон уже пытается придумать, как привязать к ней свои трусы. «А ты знала, что трусы с котами продлевают секс на одну минуту за каждого целого кота и на полминуты — за кота, который попал в шов, и видно только его половину?» Дзыньк-дз… Его приподнятое настроение обрывается третьим звонком. В коридоре Антон покачивается с носков на пятки, не решаясь заглянуть в глазок. Он не хочет видеть лужу крови. Не хочет видеть стеклянные глаза девушки. И, тем более, не хочет смотреть на осколки, в которых вчера видел отражение прильнувших друг ко другу их со следователем силуэтов. Он опускается на тумбочку и поднимает с пола свёрнутые в клубок белые носки. Натягивает их нарочито медленно, представляя, как прямо сейчас его соседка вызывает полицию. «Да, представляете, он скинул на девушку плафон силой мысли!» Носки все в дурацких катышках. Если выйти в коридор — окрасятся и носки, и катышки, и его кожа. Эта мысль никуда его не приводит, и он так и продолжает крутить слово «катышки» на языке, пока оно не теряет смысл. И пока он не вспоминает, что такие катышки — комки пыли, измазанные в крови — похожи на кусочки ягод в варенье. Дзыньк. Шаст вскидывает глаза на дверь и поджимает губы. Может, не открывать? Если от предвкушения встречи с кровавым нимбом его тошнит, то при мысли о голубых глазах у него грудную клетку в тиски сковывает. Но колени разгибаются; туловище наклоняется вперёд против его желания, чтобы не потерять равновесие, а ладонь ложится на ручку двери. Нет, наверное, всё-таки невозможно столько всего сделать вопреки самому себе? Шасту хочется, чтобы следователь иронично заметил: «Вчера-то ты получше выглядел» или «Реально? Девушка, которую ты спас, не твой соул?», да пусть даже бросил язвительное: «Ну чё, как из петли вырвался?». Но вместо этого мужчина коротко ему кивает и холодно констатирует: — У вас девушка под дверью. Мёртвая. Антон выглядывает из-за его спины — на кровавом пятне отчётливо проступают протекторы ботинок — и пожимает плечами. Он хочет фыркнуть: «Может, косвенно я и виноват в её смерти, но твои коллеги её нимб истоптали», но вместо этого делает шаг назад, впуская следователя в квартиру. За ним гуськом проходят другие мужчины, оставляя кровавые следы на ковре. Пока следователь принимается их отчитывать, припоминая какие-то правила и инструкции, Шаст проходит на кухню. Ему бы кто какую инструкцию предоставил. Он следит за разбивающимися о стекло каплями и чуть снова не порывается открыть окно. Только в этот раз он не просто вытянет вперёд руку, а выпрыгнет из него нахер. — Слушайте, я по протоколу должен задать вопрос… — Петля, — кивает Антон, не оборачиваясь. В стекле не видно голубых глаз следователя. В стекле виден только размытый силуэт, который за ним качается, как призрак. Антон отводит глаза, замечая, что следователь достаёт из портфеля кипу бумаг. — Ну, это на первое время, — кивает мужчина, и его чёлка спадает на лоб. Он убирает её быстрым привычным движением, а потом поднимает глаза на Антона. Шаст рассматривает его, нахмурив брови, и следователь кивает на бумаги, мол, читай, давай.ОБЩИЕ РЕКОМЕНДАЦИИ ПО ВЫЧИСЛЕНИЮ СОУЛМЕЙТА
Антон пробегается глазами по первым строчкам и мученически стонет: — Я узнаю его по специфическому чувству в районе груди, серьёзно? Следователь кивает и подходит чуть ближе, вкрадчиво спрашивает: — А вы что-то чувствуете? Шаст сглатывает, когда с его взглядом встречается. «Я чувствую, что в твоих глазах могу найти утешение». «Чувствую, что стоит тебе коснуться, внутри всё теплом взрывается». «Чувствую, что если бы я появился перед тобой в трусах с котами, ты бы не сбежал». Но вслух Антон выдыхает только: — Конечно, меня тошнит. Следователь поджимает губы и кивает, Шасту кажется, он ложь в его словах считывает. — Слушай, есть специальные органы, которые помогают с ситуацией в петле разобраться и… — А ты не органы что ли? — раздражается Антон. Он заявляется на его порог, стоит над телом его не-соулмейта и смотрит своими яркими радужками, которые от одного только взгляда его под толщи воды возвращают. — Я ничего не знаю о петлях, — терпеливо поясняет следователь. — Я расследую преступления против личности. — А я не личность, что ли? — Шаст вскакивает и над собеседником нависает. — Я в этой петле уже третий раз! И каждый грёбанный день, едва я открываю глаза, эта девушка уже стоит под моим порогом. И у меня только два, сука, варианта: спасти её и снова найти завтра мёртвой или забить хер и найти мёртвой сразу. С последним словом эмоции отпускают. Он делает судорожный вдох, хватая воздух, и стреляет в следователя раздражённым взглядом: «А на эту тираду что скажешь, умник?». Но тот не торопится что-то говорить. Мужчина выдерживает его взгляд и неожиданно протягивает к нему ладонь. Антону хочется от этого касания отшатнуться, и к нему же хочется прильнуть, поэтому он просто застывает на месте, происходящим загипнотизированный. Следователь кончиками пальцев касается его лопаток и поглаживающим движением скользит вниз-вверх. — Я знаю, что тебе херово, — тихо говорит он. — Прости, но я правда могу только распечатки дать. Шаст почти выпаливает: «Неправда, я же чувствую, что ты можешь. Я просто не знаю как». Ладонь по его спине так и скользит, и Антон это движение прервать не решается. Он покусывает губы и отводит взгляд в окно, горло вдруг пересыхает. Когда касание исчезает, вместе с ним исчезает тепло. Антон почти останавливает его, почти за ним тянется, но разве это правильно? С чего бы ему тянуться за человеком, которого он видит всего третий раз в жизни и который в этой петле даже не умирает. От мысли о том, что этот человек мог бы стать его соулом, тело прошивает разрядом с ног до головы, но Антон его выдерживает стойко. Следователь ничего не говорит перед тем, как уйти. Молча отворачивается, и его шаги стихают в коридоре. Шаст не провожает его взглядом, впивается взглядом в окно, где дождь заряжает с новой силой. Когда дверь хлопает, и он остаётся в квартире один, спина всё ещё горит ощущением чужой руки. И всего на секунду он допускает идиотскую мысль: «Может это он?». Потому что ощущается это именно так. Антон машет головой, пытаясь от этой идеи избавиться, но она под его кожей расползается разрядами, готовая остановить сердце, если он ещё раз с ним встретится взглядом.Ему нужно начать заново. Нужно попробовать ещё раз.
Шаст проходит в ванную и выкручивает кран с горячей водой, добавляя совсем немного холодной. Волны друг на друга накатывают, и свет от лампочки на них прыгает солнечным зайчиком. В глубине, на дне, вспыхивают два льдистых осколка и тут же пропадают.А что, если это ты?
Он задаёт себе этот вопрос на разные лады и громкости, но тот неизменно возвращается к нему без ответа, отражаясь о водную гладь. Когда Антон стягивает худи, вопрос бьётся внутри замкнутого пространства птицей, неизменно ударяя его в солнечное сплетение. Антон так хочет его ещё раз увидеть. Только для того, чтобы убедиться, что он не его соул. Только для этого. Вода милостиво принимает его в свои объятья: по коже проходится шёлком и в себя укутывает. Антон откидывает голову на бортик ванны, и его кудри тут же намокают, прилипая ко лбу и щекам. Он закрывает глаза, и под веками вспыхивают два голубых осколка. Они смотрят проницательно и испытующе, и Шасту очень хочется с головой в их глубину нырнуть. Вот только края у них острые, и, когда Антон пытается за них уцепиться, пускают по его коже кровавых змеек. Змейки от его пальцев ползут вниз к запястьям, и вокруг них оборачиваются металлическим кольцом. Шаст выдыхает и как мантру повторяет: «это сон, всего лишь сон, он всегда тебе снится». Но лёгкие сжимаются в судороге, а потом коллапсируют, и воздух из них выбивает наотмашь. Оставшиеся клочки кислорода на несколько секунд продлевают ему жизнь, и Антон успевает заметить перед собой размытый силуэт. Он протягивает к нему руку, будто тот сможет его спасти, а потом перед глазами мутнеет, и тот исчезает.Антон открывает глаза. (3)
Антон вдыхает полной грудью и закашливается. Он обводит комнату взглядом и судорожно цепляется за знакомые силуэты: заваленный стол, развевающиеся занавески. Шаст снова закрывает глаза, дожидаясь, пока сердцебиение немного успокоится. Каждое погружение в воду кажется последним — предчувствие смерти по его кистям крадётся мурашками, сковывая руки. И каждый рваный неудавшийся вдох у него под веками отпечатывается: «А вдруг на этот раз не сон»? Антон скребёт пальцами по постельному, хватаясь за него, как за доказательство реальности мира. Дзыньк. И ещё одно доказательство. Главное. Антон садится рывком и косит взгляд в коридор. Там в зеркале видно кусочек обоев. Обои чуть подрагивают, будто от движений человека за дверью. Человека, которому через мгновенье на голову упадёт плафон. Дзыньк-дзыньк. Шаст не торопится подняться с постели. Он в рассеянном свете цепляется за очевидную мысль, которую не замечал раньше: «А если не я должен тебя спасти? Но тогда… кто?». Виновато поджимая губы, Антон натягивает худи, ожидая третьего звонка. Если, конечно, этот загадочный «кто-то» не соизволит появиться именно сегодня. Шаст потягивается и поднимается с кровати, выверяя шаги до последнего звонка: «Раз, два…». Дзыньк-дз… Обрывающийся звук подлавливает его в отражении зеркала. Антон блуждает взглядом по своему лицу. По глубине синяков под глазами пытается вычислить, сколько часов он уже провёл в петле. Мысли путаются, спотыкаясь о количество раз, в которое он видел растекающийся по полу нимб и количество раз, когда сам он растекался под чужим пронзительным взглядом. Шаст подходит к дверному глазку и выглядывает в подъезд. Кровавые ручейки затекают под дверь, и у него в голове неожиданно проясняется: «суммарно не больше двадцати четырёх часов». Несколько секунд он наблюдает, как кровь пропитывает форму, пачкает руки и окрашивает волосы в красный, но, почувствовав рвотный позыв, отстраняется. С каждый разом его от вида мёртвой всё больше мутит.А это ведь даже не его соул.
Он представляет, как с той стороны, аккуратно огибая кровавую лужу, к двери подходит следователь. Его коллеги пройдутся прямо по нимбу, и он будет их устало отчитывать. Неужели им реально настолько плевать? Шаст накидывает дождевик и обувается. Приоткрывает дверь, по сухой кромке пробираясь в подъезд.Мне не плевать на труп, и ему тоже — это прям обязательно значит, что мы соулы?
В свете нового дня предположение о том, что следователь — его соул, кажется ещё более диким и чужеродным. Ну окей, у него красивые глаза, но, мало ли, у кого ещё они красивые? «Но ты же что-то почувствовал», — возражает он себе, перепрыгивая кровавую лужу.Но ведь он даже не умирает.
«Или ты недостаточно внимателен, чтобы его смерть заметить», — фыркает он сам себе, спускаясь по ступеням. Он так и продолжает спорить сам с собой, трактуя одни и те же факты с разных сторон. Сейчас, когда у него есть несколько минут одиночества — это кажется простым: разобрать происходящее в петле на паззлы и крутить их, пытаясь составить единую картину. «Но ты же хочешь, чтобы это был он», — сдаётся его внутренний оппонент, и Антон не находит в себе сил, чтобы с этим аргументом спорить. Дверь подъезда открывается с противным скрипом, который теряется в звуках шуршащего дождя. Шаст прячется под козырёк и кутается в дождевик: не хватало начать новый день прямо сейчас. Во двор въезжает машина, и Антон почему-то сразу угадывает: «Он там». Он следит за тем, как следователь выбирается из машины, покусывая губу.Если это правда ты, то ты сегодня умрёшь. И уже умирал. Много раз.
Мужчина цепляется за Шаста взглядом и кивает — будто ожидал его здесь встретить. Антон знает, что это не так, что он его не помнит. На спине огнём вспыхивает вчерашнее касание, и позавчерашнее касание, и самая первая встреча глаз. А вот он этого никогда не забудет. — Я знаю, где совершается преступление, — ляпает Шаст первое, что приходит в голову. — Это не тут. «Совершенно точно не тут», — думает он, когда перед глазами вспыхивает ярко-красное пятно и стеклянные глаза девушки. Его точно вывернет, если он ещё раз туда поднимется. — А нам сообщили, что как раз тут «совершается», — хмыкает следователь. Между ними всего полметра, и, если Антон качнётся, то их силуэты снова коснутся друг друга. Но мужчина, не обращая внимания на их близость, достаёт сигарету. Он щёлкает зажигалкой и кивает Шасту, мол: «будешь?». Но тот только качает головой. Пока его коллеги копошатся в машине, они стоят рядом, почти касаясь плечами. Шаст чувствует, как способность логически мыслить снова его покидает, оставляя сердце скуляще сжиматься и набатом выбивать: «это оно». Но как только Антон решает облечь это «оно» в слова, подъездная дверь хлопает. — Держите его, он девушку убил! Антон по голосу узнаёт свою соседку по площадке. Неужели реально считает, что он может телепатически плафон скинуть? Он задерживает дыхание и замирает, ожидая реакции следователя. Но тот неторопливо тушит бычок и кидает в бак, как будто эта информация его не особо удивляет. Шаст даже проникается к его спокойствию уважением и несмело улыбается. — Я просто… — но его объяснения прерывает болезненный удар в солнечное сплетение. Антон сгибается пополам от боли, а его кисти крепко сжимают в тиски. Холодный металл касается кожи, и дежавю на него дует леденящим запахом скорой смерти. Реально, что ли? Следователь крепко держит его за плечо. Но тепло от касания, обида за такой беспардонный арест, и злость на бабку отходят на второй план на фоне предчувствия. Предчувствия, которые он не может облечь в слова, но которое его сердце сковывает страхом. — Вы задержаны до выяснения обстоятельств совершённого преступления, — ровным тоном поясняет мужчина, — вперёд, — ладонь на плече Антона коротко сжимается. Коллеги следователя наблюдают за этой картиной, посмеиваясь, и этот смех кажется Шасту зловещим.Вы знаете, что будет дальше, да? Мы умрём?
Когда Антон неловко пытается залезть на заднее сиденье машины со скованными руками, следователь устало вздыхает: — Пригни голову и боком. На мгновенье Шасту в его тоне слышится нежность, и она своим теплом его укутывает, позволяя вырваться из когтей страха. В салоне Шаст наблюдает за каплями воды на своей коже. Почему он не просыпается в следующем дне? Разве он не должен проснуться прямо сейчас? Следователь садится на водительское кресло и снимается с ручника: — Поедем в отделение, там пообщаемся. Шаст находит его взгляд в зеркале заднего вида и чувствует необходимым пояснить: — Я никого не убивал. — Разберёмся, — отмахивается от него следователь. Пока они выезжают из двора, Антон осматривает силуэт мужчины: очерченные линии скул, вихры волос, чуть-чуть завивающиеся на концах. Он лихорадочно пытается придумать, как начать разговор. «Мы через несколько минут умрём» — так нормально? — Мы с тобой уже встречались, — нейтрально начинает он. — Мы в петле. Мужчина высокомерно цокает, не торопясь отвечать. Шаст хмурится, задетый: «Я что, ему настолько не нравлюсь?». Когда он решает, что вообще-то и ему этот следователь не нравится — и глаза дурацкие, и вихры, и вены на руках ещё так по-дурацки вздуваются, тот продолжает: — Как думаешь, сколько раз я такое слышал от преступников? «Много», — разочарованно решает Антон. Наверняка это самый простой способ наладить контакт и убедить в невиновности. — А чего замолчал? — подначивает его следователь. — Ну, расскажи, как я умираю. Когда они выезжают на мост, Шаст смотрит, как капли дождя сталкиваются с поверхностью воды. Когда из-за туч выглядывает солнце, его лучи на воде серебрятся. В этих переливах Антон угадывает что-то знакомое. «Что-то», что он уже чувствовал: хваткой на шее, металлом на запястьях и сжимающимися лёгкими.А что, если?..
Но это «если» швыряет его в бок, прямо головой об оконную раму автомобиля. Дорожное полотно, ограждение и серебристая поверхность воды сменяют друг друга. Его подкидывает вверх, потом вниз, и всё это сопровождается пронзительным скрипом тормозов. Грудную клетку сжимает, металл врезается в запястье, но Шаст точно знает: это только первые предвестники конца. Когда всё вдруг затихает, вспышка боли заставляет его болезненно выдохнуть — что-то будто разрывает рёбра изнутри. Шаст всего на мгновение закрывает глаза, и его ступни обхватывает вода.Пусть наступит другой день. Он больше никогда в эту грёбаную машину не сядет.
Но вода набирается в салон медленно, с тихим шипением захватывает его щиколотки, и лижет колени. Она не приносит облегчения даже на мгновенье, и открыть глаза снова становится физически невыносимо. Следователь перегибается через переднее сиденье, не отстегнув ремень. Шаст хочет указать ему, на это, но тот коротко чеканит: — Наручники, повернись. Шаст сдвигается влево и наклоняет корпус. Его губы касаются воды, и по ней расходятся кольца воды. В этих маленьких волнах он читает: «Это он, это он, это он». Но вспышка радости тонет в тянущей боли в ребре и в осознании — вода уже касается рёбер. — Выбирайся, — кидает он мужчине, но тот и не думает его слушаться. — Сейчас откроется. Его подушечки пальцев бегают по запястью. В местах касаний кожа Шаста вспыхивает теплом, которое нервными импульсами до сердца добегает. Шаст хватает ртом воздух, но грудную клетку сдавливает от воды. — Вали отсюда, — орёт он следователю, но тот только сильнее в его руки вцепляется, не позволяя вывернуться. «Какой же придурок», — раздражённо думает Антон, когда чувствует, что оковы вокруг его рук вдруг ослабевают. — Говорил же, — фыркает мужчина и тянется отстегнуть ремень. Шаст видит, как его кончики пальцев под водой касаются кнопки, но та не реагирует. Он нажимает ещё раз, но ремень остаётся на месте. Вода подбирается к шее, и Антон вдыхает воздух клочками. Хотя знает, что это бесполезно. Хотя точно знает, что будет дальше. Следователь дёргает дверь, но ту уже прижало давлением. Губ касается холодная вода, и Шаст закрывает глаза. Он продолжает барахтаться, мечась по салону туда-сюда, и цепляется за что-то тёплое. Воздух заканчивается, рёбра саднят, но это тепло вдруг на секунду вселяет в него надежду: «А вдруг у него будет ещё один шанс?».Антон открывает глаза (4)
Силуэты перед глазами закручиваются сильнее, чем обычно. Шаста потряхивает, горло сводит судорогой — оттуда вырывается задушенный хрип, а боль в рёбрах затихает мучительно медленно.Он только что умер. Они только что умерли.
Он подушечками пальцев касается своей ладони: на той до сих ютится тепло чужого прикосновения. И только оно заставляет его сесть на кровати и начать новый виток петли. Дзыньк. Антон проводит ладонью по щекам, прикрывая глаза, и на секунду мир исчезает. А когда появляется снова, Шаст на кончиках своих пальцев видит влагу. Он тянется под кровать и достаёт худи, вытирая ей ладони и лицо, а после натягивает на себя. В штанины джинс он попадает только со второго раза. Дзыньк-дзыньк. Когда Антон поднимается на ноги, его качает из стороны в сторону. «Будто я до сих пор на волнах», — горько замечает он. В нескольких шагах от входной двери он вдруг замирает в страхе: эта девушка — всего лишь первое звено цепочки, в конце которой он найдёт себя задыхающимся под толщей воды. Дыхание учащается, и чем дольше он стоит, тем неизбежнее её смерть, но… Он просто закрывает уши. Закрывает уши, как последний трус, но даже сквозь ладони трель звонка прорывается. Дзыньк-дз… И снова тишина. И в этой тишине ему кажется, на его коже снова выступают капли — и те — то ли вода, то ли кровь, то ли малиновое варенье. Он отнимает руки от ушей, и те дрожат, будто он только что собственноручно скинул плафон девушке на голову. Но он же не скинул, правда? Он делает несколько шагов в одну сторону и тут же разворачивается, чтобы сделать в другую. И следователя он не убивал. Кто знал, что он, как придурок, попытается его наручники расстегнуть? Мог бы сразу отцепить свой ремень, и всё бы было нормально. «Да какая разница», — рыкает он сам на себя, запуская пальцы в волосы. Какая разница кто, где и когда виноват, если «все мы в конце утонем». Шаст срывает с вешалки дождевик, ныряет в кроссовки и распахивает дверь. Та не поддаётся с первого раза, и он толкает её сильнее, и его тут же пронзает чувство вины. В приоткрытую щель он видит россыпь стеклянных осколков, которые осуждающе на него поблескивают. Дверь упирается в бедро мёртвой девушки. В горле встаёт ком, а глаза начинает щипать. Он столько дней провёл с ней в петле. Они столько дней провели в петле, чтобы теперь он забыл про неё так же как полицейские. — Прости, блин, прости, — лепечет он, осторожно переступая её труп. — Я, правда… Я, правда, не хотел. Но он наступает в кровавое пятно, и его белый кроссовок тут же схватывается красным. Он торопливо сбегает на лестницу, но и там за ним следуют кровавые следы, от которых он не может оторваться.И от твоей смерти не убежал, и от его смерти не убегу, и от своей
Он повторяет эту фразу раз за разом, прыгая по ступенькам, и, когда он оказывается на первом этаже, та под его веками как лозунг. «Что ни пытайся сделать — ты не спасёшься». Подъездная дверь чуть не заряжает Шасту по лбу, он шарахается назад, но увидев входящего, тут же подаётся обратно. Он смыкает объятия вокруг следователя, и из того вылетает недоумённое: «М-м?». — Ты вчера умер, — тихо поясняет Антон в его шею. Шаст ждёт, что он отстранится и попросит его нормально объяснить, но этого не происходит. Его колотящееся сердце успокаивается, когда он наблюдает за тем, как от его дыхания колышутся пряди у мужчины на шее. Когда он заставляет себя сделать шаг назад, то сталкивается с растерянным взглядом голубых глаз. Шасту кажется, что он почти читает в них узнавание.А вдруг, правда, помнит?
Он подаётся вперёд, сам не зная, что собирается сделать, и так и застывает — чуть вытянувшийся на цыпочках вперёд. Следователь смотрит на него будто в ожидании: покусывает губу и хмурит брови. — Я… — начинает Шаст, но закончить не успевает. Дверь лифта открывается с громким лязгом, и в подъезд вываливается бабка с громким криком: — Задержите убийцу! Следователь выпрямляет спину, и заводит за спину руки. «Достаёт наручники» — догадывается Антон. Тяжесть воды, скованные запястья и ускользающий взгляд голубых глаз наваливаются на него разом, и он испуганно чеканит: — Я с тобой не поеду. Мужчина пожимает плечами, на его запястьях застёгивая наручники: — Значит, на такси поедешь. Антон фыркает, набирает воздух, чтобы заспорить, а потом вдруг ловит себя на мысли: «А почему бы и нет?».Или я просто трус?
Когда они выходят из подъезда, он продолжает с собой спорить. «Но в этот раз всё может быть по-другому. Феномен наблюдателя и всё такое»Или ты просто трус.
«А вдруг этот следователь вообще сам виноват? Вдруг он сам правила нарушил?»Но ты всё равно трус.
На улице у следователя завязывается спор с одним из оперативников, что-то насчёт наручников, его поездки в такси и порядка признания подозреваемым. Шаст не различает юридические термины за презрительным: «трус, трус, трус», и из разговора выцепляет только пренебрежительно брошенное оперативником: «Делай, что хочешь». Когда следователь помогает Шасту залезть в такси, придерживая его руки, парень шепчет: — Только не пристёгивай ремень. Мужчина останавливается на нём непонимающим взглядом и, тем не менее, кивает. И, только когда дверь за ним захлопывается, Шаст понимает: «Если он не пристегнётся, то умрёт ещё при падении от ударов». Капли громко стучат по стеклу, но в отражении Антон видит совсем другое. Смерть постукивает своей косой по окну и панибратски кидает: «Сегодня от боли умрёшь, тебе понравится». С каждым светофором, с каждой улицей у него сердце всё сильнее сжимается в тиски.Зачем он его отпустил одного? Ну зачем?
Шаст пытается машину следователя не выпускать из виду. Кажется, упусти он её — и больше никогда не увидит. Не будет ни падения, ни смерти, она просто растворится в потоке, а потом он проснётся в своей кровати. С мокрыми щеками и бешено стучащим сердцем в следующем дне, понимая, что больше они никогда не встретятся. Когда Шаст слышит визг тормозов, он наклоняется вперёд. Взглядом вцепляется в машину следователя, но та едет, как ни в чём не бывало. Тогда он переводит взгляд на встречную полосу и видит источник звука. Один из автомобилей заносит на мокром покрытии, и он виляет по полосе вправо-влево. Несколько секунд Антону кажется, что он ещё сможет восстановить контроль, его скорость падает, а потом… Его закручивает вокруг своей оси и выносит на «встречку». Момент столкновения он видит покадрово. На лобовое стекло такси падает капля дождя и разбивается брызгами. Автомобиль влетает в их полосу, делает один оборот. Ещё одна капля падает на стекло. Второй оборот. А потом врезается в бок машины следователя. Металл прогибается от удара, их тащит в сторону ограждения. Антон поднимается с сиденья, тянется вперёд, но за влагой ничего не видно — Включи дворники! — орёт он, а потом чувствует такую же влагу на своих щеках. Тогда он наклоняет голову, спешно вытирая веки о худи и возвращает взгляд на дорогу. Металлическое ограждение выбито. У края моста стоит одна машина, а вторая… Со всплеском воды его сердце останавливается, но он его собственноручно запускает заново одним только предложением:Он ещё может выжить.
Шаст пинает ногой дверь, и та охотно поддаётся. Он чуть не вываливается прямо на асфальт, но успевает упереться плечом в корпус машины. Худи тут же окрашивается в серый, дождевик сползает, но Антон выпрямляется и идёт к перилам.Пожалуйста, выплыви, пожалуйста, пожалуйста...
Он замирает в нескольких шагах от искорёженного ограждения, потому что видит машину. Кузов медленно погружается под воду: по нему барабанят капли, разлетаясь маленькими взрывами, а вокруг него стайками собираются пузырьки. И с каждым пузырьком у человека внутри машины всё меньше шансов выбраться живым. Когда последний кусок корпуса исчезает под водой, воздух вспарывает сирена «Скорой помощи». Шаст не может оторвать взгляд от водной поверхности, он часто дышит, но воздуха всё равно не хватает. Грудь сдавливает, наручники врезаются в кисти, и он прикрывает глаза, хотя знает, что это только усугубит ситуацию. Капли влаги на его руках собираются в ручейки, потом реками стекают вниз и вот уже окружают его щиколотку небольшим озером. Оно затягивает в себя, касаясь коленей, бёдер, подбираясь к ключицам. Шаст вдруг ловит на себе взгляд голубых глаз и шепчет ему: «Только не закрывай глаза, пожалуйста, не закрывай глаз». Но вода всё пребывает, над ними уже несколько метров. Вода становится мутной и тёмной. И последнее, что видит Антон, когда его выталкивает на поверхность — глаза-осколки, которые исчезают на дне.Антон открывает глаза (5)
Первое слово вырывается из него хрипом. — Нет… Но силуэты утренней комнаты обступают его, давая силы, и его голос крепнет. — Нет, нет, НЕТ! Потоки воздуха рвут ему гортань, ломают рёбра, а жидкость, попавшая в лёгкие, сдавливает их, не давая нормально вдохнуть. Но он продолжает кричать. Не может остановиться, даже когда слышит глухие стуки соседей, даже когда перед глазами полностью проясняется, но тут… Дзыньк. Шаст обрывает себя прямо на середине слова. Звук дверного звонка отдаётся внутри него искренним удивлением.Так это не с тебя всё начинается.
Звонок — всего лишь счётчик повторов, ведёт свой скучный счёт, разделяя один отрезок от другого. А его личный ад начинается и закачивается накатывающими волнами. Антон хватает худи в руки и вскакивает с кровати. Штанина джинс цепляется за его щиколотку, пытаясь утянуть на пол, и тогда Шаст бросает их прямо посереди комнаты. Дзыньк-дзыньк. В коридоре он не вписывается в поворот и чуть не теряет равновесие. Но в последний момент он цепляется за ручку и дёргает входную дверь на себя. Бдзыньк. Девушка стоит около двери его соседа, и удивлённо его рассматривает (наверное, опять не понравились трусы с котами). Но для Шаста удивительнее всего то, что она живая. — Я говорил, он кому-нибудь на голову свалится, — фыркает Дима, встречаясь с ним взглядом. На полу россыпь стеклянных брызг. Антон моргает, и поверх них растекается кровавое пятно, потом моргает ещё раз, и в них отражаются склонившиеся друг к другу силуэты. — А ты… чего здесь? — растерянно спрашивает Шаст, возвращая взгляд на соседа. — Ты орёшь как резанный, мы тут чуть не поседели. Катя вообще полицию вызвала, — кивает он на девушку. — Тоже познакомься, кстати. Антон качает головой вверх-вниз, пародируя понимающий кивок, хотя на самом деле ничего не понял. Он возвращается в квартиру и проделывает обратный путь до комнаты, по дороге натягивая одежду. А если бы он после каждого кошмара так кричал, девушка бы вообще не умирала? Упоминание смерти на его горле смыкается железной хваткой. Он вспоминает, как прощаясь со следователем, сказал ему не пристёгивать ремень. Господи, неужели он не мог дать ему какой-то более ценный совет?И что… теперь?
Он даёт себе несколько секунд отдышаться, сталкиваясь со своим отражением в зеркале. Губы искусаны, а взгляд напуганный и отчаянный одновременно. «Мы что-то придумаем», — уверяет он себя и снова проходит в коридор. Когда он выходит из квартиры, девушка уже смеётся над шутками Димы. Шаст юркает мимо ребят к лестнице незамеченным. Это так странно — он столько раз подряд встречался с ней в петле, считал соулом, обвинял себя в её смерти, а теперь… Она смеётся над чужими шутками и совсем его не помнит.Главное, чтобы ты помнил.
Раньше, каждую встречу он был убеждён в наступлении следующей. Но теперь, когда он наблюдал за его смертью в прямом эфире, разрывая себе сердце на куски… Теперь по его коже бежит леденящая дрожь. Он так и замирает на площадке между первым и вторым этажом, вперившись взглядом в площадку перед лифтом. Подъездная дверь скрипит, и он не решается двинуться дальше, боясь столкнуться с реальностью. Сначала появляется тень, а потом на него с любопытством смотрят два голубых глаза, мол: «Чего от тебя ждать?». И Шаст еле удерживается, чтобы не выдохнуть: «Всего». — Это я полицию вызывал, — прерывает Антон молчание, спускаясь вниз. — У меня сосед — придурок, но мы уже всё решили. Следователь смотрит на него оценивающе, но, видимо, не заметив в нём ничего подозрительного, пожимает плечами: — Заявление написать хотите? — А для этого в отдел надо ехать? — встречно интересуется Антон. — По-хорошему — да, — кивает мужчина. — Час времени есть у вас? Шаст поджимает губы, потому что: «Да у нас тобой меньше пятнадцати минут осталось», но всё равно кивает. Он больше не бросит его одного. На выходе из подъезда Антон понимает, что не захватил дождевик, и кутается с головой в худи, натягивая рукава на пальцы. Следователь, глядя на это, усмехается: — Воды боитесь? Как кот, что ли? У Шаста это сравнение вызывает такой дурацкий восторг, что он чуть не порывается сказать про трусы. Но всё-таки себя сдерживает. — Ага, а ещё никак не могу один клубок распутать. Я в петле, — тут же поясняет он. Но ответить мужчина ему не успевает, заводит разговор с коллегами. Шаст ныряет на заднее сиденье, и салон обдаёт его теплом. Но разморить его не успевает, потому что от одного взгляда на ремень безопасности его, как разрядом, прошивает. Антон несколько секунд крутит его в руках, но всё-таки пристёгивается. Когда следователь садится в машину, он сам возобновляет разговор: — Давно в петле? — уточняет он, снимаясь с ручника. — Целую вечность, — поджимает губы Шаст, встречаясь с мужчиной взглядом в зеркале заднего вида. — Но ты нашёл… — он медлит: — её? У Антона перед глазами проносятся не только улицы города, но и дурацкие гомофобные убеждения, которые вполне возможно могут у следователя присутствовать. Но он решает, что в случае чего разберётся с ними в новом дне и честно выдыхает: — Я нашёл тебя. Но мы умрём примерно через три минуты, — продолжает Антон, не давая следователю никак на его слова отреагировать. — Упадём с моста в реку, а там не сможем выпутаться из ремней безопасности. Он берёт всего паузу передышки, в которую мужчина тут же уточняет: — И что делать? Расстегнуть их. — Тогда можем умереть ещё при падении, — качает головой Шаст. — Или потерять сознание от удара. Он сам себе удивляется — насколько стройно он говорит и насколько логично рассуждает. Ему хочется встряхнуть себя за плечи и заорать: «Да ты же сейчас умрёшь!», но Шаст кидает короткий взгляд на следователя. Тот ведёт машину ровно, не виляя, будто новости о смерти — не такие уж и новости. И ещё Антон вспоминает, какими выверенными и чёткими были движения следователя, когда он его задерживал. И как он до последнего возился с наручниками, рискуя утонуть.Хочу быть с тобой.
Они въезжают на мост, и, когда Шаст скользит взглядом по серебристым отблескам, уверенность в нём зажигается с новой силой. — Разблокируй двери. Открой окна, — инструктирует Антон. — И попытайся отстегнуть ремень, как только мы коснёмся воды. Шаст почему-то ожидает, что мужчина начнёт с ним спорить, но тот только поджимает губы и скупо кивает. — Ты плавать-то умеешь? — спрашивает у него следователь, нажимая кнопки на панели. Антона обдувает поток встречного воздуха, и он, рассматривая волны на поверхности воды, вспоминает шёпот на коже: «Сейчас откроется». И думает, что его сердце не просто открыто, а вспорото этим человеком. Ответить он не успевает, воздух разрезает визг тормозов. Он замечает фары встречной машины, а потом его откидывает в бок. Мир вокруг закручивается в тошнотворном водовороте. Воздух, мечась в кабине, свистит. Шаст цепляется взглядом за черноту ограждения, но уже через мгновение перед лобовым стеклом только водная гладь. Машина ныряет в воду носом, но тут же выравнивается. Вода, заливаясь из окон, обхватывает щиколотки, и Антон ловит себя на панической мысли: «Не надо было их открывать». Следователь щёлкает кнопкой крепления ремня, и та легко поддаётся. Когда ремень с тихим шелестом сматывается, Антон выдыхает с облегчением. Когда Шаст тянется к своей кнопке, вода уже достаёт до колен. Но после первого нажатия ремень остаётся на месте. Грудную клетку вминает внутрь от страха, но Антон сам себе рявкает успокоиться и нажимает ещё раз. Ремень опять остаётся на месте. Следователь через сиденье перегибается, и Шаст чувствует, как его прядки щекочут шею.А если его прямо сейчас поцеловать?
Мужчина ударяет по кнопке ребром ладони, и та поддаётся. Ремень послушно скользит вверх, освобождая Шаста. Они переглядываются: — Через окна, — констатирует следователь, и Антон кивает. Этот спокойный тон и скучающие интонации противоречат буре в голубых глазах. И когда Шаст вылезает из машины, он ловит себя на дурацкой мысли:Хочу быть в центре этой бури.
Он цепляется за корпус машины, а тот под его руками уходит под воду. Антону хочется задрать голову, чтобы увидеть очевидцев на мосту. Чтобы увидеть самого себя вчерашнего и ему изо всех сил заорать: «У нас получилось!». Но худи противно липнет к телу, холодная вода царапает кожу, и он спешит скорее догрести к берегу. Теперь, когда они всё дальше и дальше от события, их столкнувшего, Шаст вдруг позволяет себе расслабиться. Расслабиться настолько, что рассматривает мокрые пряди волос, спадающие на шею впереди плывущего мужчины. И расслабляется настолько, что представляет, как отодвинет их кончиками пальцев и оставит там поцелуй. Когда они выбираются на заброшенный пляж, этот образ в его голове вертится по кругу, вытесняя любые рациональные беспокойства: о простуде, воспалении лёгких и переохлаждении. Они садятся рядом друг с другом, касаясь плечами, и поднимают головы к мосту, наблюдая за движением там. До них доносятся крики людей и гул остальной части города, которые об этом происшествии узнают только вечером из новостей. Из-за туч пробивается солнце, и его лучи, преломляясь в накрапывающем дожде, окрашиваются в нежно-розовый. — Ты же сказал, что как кот. — Что? — Антон вскидывает глаза, встречаясь с голубыми глазами. — Коты не умеют плавать, — поясняет тот, убирая чёлку со лба. — Умеют, если сильно приспичит, — хмыкает Шаст, роя носком кроссовка песок. Этот вечер они потом будут вспоминать, прижимаясь друг к другу холодными вечерами. Они пронесут его через годы, он обрастёт ключевыми деталями, которые всегда появляются у историй, которые остаются с тобой навсегда. Но Антон навсегда запомнит тепло в груди, когда он вдруг понял, как должен начать их знакомство. Он протягивает мужчине ладонь для рукопожатия и улыбается: — Я Антон. И на мне, кстати, трусы с котами. Синие. Его собеседник усмехается — вокруг его глаз собираются морщинки, а на одной щеке появляется ямочка. Он и не думает куда-то подрываться и уходить, он только сжимает его руку в ответ. Место касания вспыхивает теплом, и Шаст осторожно подушечками пальцев скользит по ладони, проводя по линии жизни. — А я Арсений, — мужчина по нему скользит изучающим взглядом: по щекам, шее, а потом вдруг тонет взглядом в воротнике худи. Ар-се-ний — накатывающие в холодной воде волны. Волны, которые его на протяжении многих лет каждую ночь на дно утаскивали. Большим пальцем мужчина оглаживает костяшки его пальцев — еле заметное проявление нежности. — У тебя глаза красивые, — выпаливает Антон, и, чуть погодя, добавляет. — Я в них сейчас чуть не утонул. Арсений фыркает и смеётся. На мост с громким завыванием въезжает «Скорая помощь». И под звуки этой сирены, всё ещё сжимая арсову руку, Шаст с замирающим сердцем констатирует: «Моё».