***
Забитая вещами комната. Шумящий в помехах телевизор. Уголок красного пончо, свисающий с дивана. Жучиная возня в карманах. Битлджус-Битлджус-Битлджус... Нахмуренные брови и большие жёлтые глаза, осматривающие с непривычным беспокойством, будто виновато, но в них читается облегчение. Глядишь на меня сверху вниз, с высоты своего истинного роста, ведь я, скорее всего, едва достаю тебе до плеча. И ты едва ли представляешь, что может быть иначе. "Детка, как же долго ты спала"* * *
16 октября 2023 г. в 00:49
С каждой нашей встречей ты не устаёшь напоминать о том, что они становятся всё реже. Говоришь это без какого-либо осуждения, легко и просто, будто сам определил, что так и должно быть. Но по тебе видно — это сложно не заметить, — как на кончике языка вертится тот самый вопрос, которого мы оба избегаем. Ты — по понятным причинам, хоть и странно полагать, что при твоей прямолинейности может быть страшно спрашивать о чём-то напрямую. Но у всего есть исключения, ведь и я сама в твоей загробной жизни — одно большое, лохматое, вымазанное синими тенями, главное живое исключение. И тебе хочется верить, что наша дружба — тоже исключительная, существующая вне времени и всяких перемен.
Ты не спрашиваешь — я не отвечаю. И мы оба делаем вид, что всё в порядке.
Эта проблема встаёт перед нами не в первый раз — с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать, тебе перевалило за вторую сотню (ведь свой возраст ты давно перестал считать, не так ли?), и ты начал замечать, что я гляжу на тебя не снизу вверх, как обычно, а стоя прямо перед тобой. Почти лицом к лицу — если подойти совсем близко, мы столкнёмся носами, ты обиженно скуксишься, тут же вырастешь до потолка и даже пробьёшь крышу, показывая, кто здесь великан. Ведь мы оба знаем, что ты не любишь проигрывать. Даже в самых незначительных вещах.
Но обгоняя меня в росте, ты всё равно проигрываешь времени.
Мои визиты в Междумирье стали реже — настолько, что даже твои соседи начали передавать «приветы», а при встрече со мной неподдельно удивляться, как я выросла, и с какой-то особой, не свойственной мёртвым сентиментальностью отмечать, как трогательно мы смотрелись вместе. Маленькая девочка в красном пончо, по грудь тебе, с волосами, собранными в высокий хвост, и щеголевато выряженный призрак в полосатом костюме, который с годами, в отличие от нас с тобой, ничуть не поменялся.
Я не вызывала тебя сначала неделю, потом две, затем месяц прошёл без наших свиданий, и всё, что ты сказал мне тогда при встрече, было: «Давно не виделись, Лидс».
У тебя завелась странная привычка — неловко смеяться с собственных шуток. Как и всегда, — сколько я тебя знала, — ты делал что-то дурацкое в уверенности меня повеселить, но твои шалости уже не могли вызывать прежней реакции. За годы нашей дружбы ты неплохо научился считывать эмоции, а потому, окинув меня взглядом, внезапно одёргивал себя, не доводя до конца начатое, и каждый раз это заканчивалось вымученным смехом, который должен был разыгрывать веселье, но звучал как извинение. За неудавшуюся шутку. За самого себя. За то, что ты, располагая почти неограниченными в своей магии возможностями, не знал только одного: что ты делаешь не так, если я уже не смеюсь, как раньше. В чём твоя ошибка.
Раньше я никогда не замечала того, чтобы ты менялся.
Обычно в дружбе взрослеют оба человека, но мы с тобой знали, что взросление обходит тебя стороной, потому как ты отказался от него наотрез, принципиально и с тех пор ни разу не изменил этим принципам. В моём детстве не было никого похожего, кто мог бы выглядеть как отец, а вести себя как ребёнок — такой же, как и я, разве что более капризный, но трогательный в своей вредности и в энергии неиссякаемый. Мы смеялись над одним и тем же, вместе сходились в любви ко многим причудливым вещам, и хотя ты редко вёл себя как старший, я чувствовала, что пока ты рядом — безопасно. Всё происходящее напоминало сон, в котором попросту нельзя бояться, потому что мы непобедимы. Всё — яркая фантазия и одновременно жизнь. А Междумирье — не полный чудовищ и опасности мир, а страна моего детства. Единственная в своём роде, как и ты. Мёртвая, но по своей сути — самая что ни на есть живая. Настоящая.
А теперь я вижу тебя, каждый раз снова и снова замечая за тобой, как ты медленно умираешь.
Ты бы сказал: мёртвому телу хуже уже не будет. Но способность принимать любые формы никогда не изменит того, что было внутри. Я думала, ты не способен к переменам, но это не так. Снова обращаюсь к тебе поздно вечером, когда после очередного утомительного дня сил остаётся только на то, чтобы совершить один звонок в Междумирье и прошептать в автоответчик: «Спокойной ночи, Биджей. Надеюсь, завтра ты ответишь». Специально не проговариваю имя трижды, чтобы ты не появлялся по заказу. Чтобы дать тебе возможность навестить меня, когда ты сам этого захочешь.
"Детка, я не виноват. Дел сейчас по горло, понимаешь?"
Ты начинаешь врать. Но я не виню тебя за это, потому что ложь у нас взаимная и совершается по обоюдному согласию. Мне сочинять особо не приходится, ведь дел и вправду много; человеческая жизнь может быть не менее захватывающей, чем любое из наших приключений. В неё уходишь с головой, иногда теряешься и бессильно пытаешься найти во всём этом порядок. Особенно сейчас, когда я на пороге взрослой жизни и многое приходится решать самостоятельно. Ты также знаешь, что у меня есть друзья и что с ними я провожу гораздо больше времени, чем уделяю его тебе. Что они могут рассмешить меня. Что они тоже называют меня «Лидс» и обещают то, что мне понравится.
Люди говорят на этот счёт следующее: всё когда-то заканчивается.
Но ты не веришь людям, их мудрости и тому, что хотя бы что-то, сказанное ими, может быть сильнее твоей собственной правды. Взросление — серьёзный враг, но ты легко противостоишь ему с тех самых пор, как умер. Взрослые — глупцы, недалёкие, как Мейтленды, озабоченные своим ничтожным мелким бытом. И, что самое главное, они вечно заблуждаются. Как мои родители, которые так часто верили мистеру Битлмену, сколько бы ты их ни надувал.
"Так с какой стати им быть правыми хотя бы в чём-то? Разве они имеют право говорить, что «всё», да ещё и «заканчивается», когда у них самих — лишь целое «ничего»?"
Ты снова бессильно злишься. И молчишь. Но что у тебя на уме — догадаться нетрудно. Оно читается в глазах, во всей твоей ссутуленной фигуре, в припухшей от досады физиономии и том, как ты нервно мнёшь подкладку пиджака, играясь с торчащими нитками. Мы снова говорим о разных вещах, подразумевая одно и то же, не находя, как к этому подступиться. Ты спросишь: зачем?
Зачем я вызываю тебя — опять, — если мы не пойдём после этого к тебе домой, не заведём Смертика, не влипнем вместе в неприятности, а после не выберемся из них, отметив это поимкой какого-нибудь редкого жука?
Ты ждёшь, затаившись, что я что-нибудь на это отвечу. Мы нашли друг друга тогда, когда оба нуждались в ком-то, кто заметит и решит остаться рядом. Это всё так банально проговаривать, но я вижу, как для тебя это важно. Как с каждым моим ещё не произнесённым словом ты будто вжимаешься в спинку кровати, бледнеешь, почти не дыша, хотя неживое сердце у тебя колотится как бешеное, и нездоровый блеск в глазах говорит о том, что вечно так продолжаться не может.
"Скажи правду, Лидс. Ну же"
"Пожалуйста"
Я никогда не видела тебя таким затравленным.
Биджей?
Больше всего на свете мне хочется снова стать маленькой и оказаться у тебя дома, перед телевизором, на старом диване, устроив голову у тебя на коленях. Это было так просто — помнить, что было вчера; знать, что будет сегодня, и догадываться о том, что будет завтра. А пока — просто быть рядом с тобой, вдыхать застоявшийся запах твоей комнаты и ни разу не стиранного костюма. Смотреть жуткую передачу с неизменным неестественным ведущим. Чувствовать, как ты за спиной улыбаешься, очевидно довольный собой, взяв за щеку очередного жука.
И это закончится прямо сейчас.
— Довольно, Битлджус. Ты прав. С нас хватит.
Конечно, ты не поверишь моим словам после того, как долго мы об этом молчали. Призраки не так-то легко меняются, в отличие от людей. Но и в людях кое-что остаётся неизменным. Ты скажешь, что я слишком, даже по-глупому, — нет, по-детски — сентиментальна. А я скажу, что мы оба дети и просто в этом деле запутались.
Что это значит, детка?
Я вызываю тебя, потому что хочу услышать, как ты это произносишь. Подбираюсь к тебе поближе, осторожно протягивая руку к тощему плечу, и совсем не хочу что-либо говорить. Ни тогда, ни сейчас, мне не хватало не серьёзных разговоров с тобой, а именно этого. Простой близости с тем, кто так внезапно отдалился, испугавшись, что взрослые хоть в чём-то могут оказаться правы. И что мы оба перед этой правдой будем беззащитны.
"Прости, детка. Я не изменился"
Кладёшь руки мне на плечи и, не спрашивая, молча прижимаешь к себе. Тепло и тесно, уткнувшись крючковатым носом мне в плечо, по-прежнему не говоря ни слова. Наша дружба всегда была особенна — не только безудержным весельем, но тем, что мы просто могли быть рядом. И, знаешь, Биджей, временами этого было достаточно. И даже со временем этого будет не изменить.
— Вернуть тебя обратно?
...