Под контролем

— Охренеть просто. Это первое, что выдаёт кто-то из парней, когда они покидают вертолёт. Соуп мысленно солидарен с этим кем-то: разница между промозглым Лондоном и тёплым и сухим Менонге слишком очевидна. Рождеством здесь и не пахнет — в куртке моментально становится жарковато. — Не будем привлекать к себе внимания, — кратко инструктирует их Прайс, как только они разбивают лагерь неподалёку от городка. — Здесь около тридцати тысяч гражданских, и мы не можем рисковать их безопасностью. Открытых боевых действий на данный момент не планируется. Ройс раздосадованно вздыхает. Соуп, напротив, испытывает что-то сродни облегчению, когда их с Гоустом глаза встречаются. В чужих стынет вечная мерзлота, но Соуп до того привык к ней, что даже не вздрагивает. Городок на поверку оказывается совсем крошечным. С их временной базы открывается вид на все эти разноцветные домики и узенькие системы дорог. Спокойствие, вот что излучает этот тихий городишко; Соуп с трудом представляет себе, каким образом, а главное, где здесь мог бы разместиться Волк с предполагаемой оравой единомышленников. С другой стороны, им уже приходилось сталкиваться с невероятным. Первый день, как водится при любом задании, выдаётся спокойным и ленивым. Из всей команды, прибывшей на миссию, на разведку отправляется лишь двое. И не стоит удивляться тому, что… — Удачи, парни, — хлопает их с Гоустом по спинам Прайс. — Будьте осторожны. В этот момент подобное предостережение кажется воспрявшему духом от перспективы совместной вылазки с лейтенантом Райли Соупу нелепицей — ну, ради всего святого, какая подлянка может подстерегать их в этом сонном городке, больше напоминающем разросшуюся деревню? …но очень быстро выясняется, что стоило слушать кэпа. То есть поначалу-то всё идёт славно: они с Гоустом пробираются к границе городка, тщательно исследуя его периферию, обнаруживают несколько заброшенных бедняцких домишек с соломенными крышами, от вида которых у Соупа подкатывает к горлу ком… выясняют, где располагается рынок, на котором, очень может быть, ведётся сбыт контрабандного добра. Сейчас, поздним вечером, на улицах ни души, им повезло, что часовой пояс Анголы опережает британский всего на одну единицу; за всё время вылазки они не сталкиваются ни с одним местным, способным стать проблемой, так что Соуп даже обнадёживается. Он как раз говорит Гоусту, выглядывая из-за угла, чтобы проверить, чист ли путь к соседней улице: — Я так и думал, что нихрена мы тут не найдё… Когда его последнее слово тонет в чьём-то заполошном крике. Так кричит кто-то, кто угодил в беду. …и, по существу, сходить с маршрута они не имеют права. Даже если стали невольными свидетелями чьего-то ограбления или, упаси Господь, чего похуже. В уставе подобного рода действия значатся как нежелательные, читай: всю ответственность за последствия берёшь на себя лично. Это вполне логично. И, по существу, совершенно разумно. Он бы даже сказал, здраво. Но, стоит Гоусту сорваться с места и устремиться в узкий закоулок, из которого донёсся вопль, Соуп с глухим ругательством бросается за ним следом. Чёртов лейтенант Райли с его чёртовой жаждой вселенской справедливости. Крик повторяется снова, пока они мчатся по проулкам: Соуп — с отставанием в два шага. И этих двух несчастных шагов оказывается совершенно достаточно для того, чтобы, когда он, ускорившись, вылетел наконец к нужному тупику, всё уже оказалось сделано. Его глазам предстаёт весьма занятная картина: Гоуст, вжимающий в землю сопротивляющегося черноволосого мужика, рот которого надёжно зажат ладонью в чёрной перчатке; автомат, валяющийся в стороне — он определённо принадлежит не лейтенанту Райли; и — дрожащий тощий пацан лет пятнадцати, валяющийся в пыли в паре шагов от них. Губа у мальчишки рассечена. По подбородку змеится кровь: плохо различимая на тёмной коже чёрная полоса. — Проклятье, элти, — говорит Соуп, и смешок выходит нервным, — я не успел на представление. Мужик, распростёртый на земле, кряхтит, мычит, мотает головой и силится дотянуться до винтовки. Гоуст вжимает его лицом в асфальт, вдавив колено ему между лопаток, а Соуп, приблизившись к этой композиции, поднимает пушку. Стряхивает с неё пыль и частички песка. Щурится, силясь определить модель. И — ухмыляется: — Калаш. Да им сегодня везёт: сгоняли на разведку, а заполучили — информатора. Капитан будет доволен, а, элти? — Мальчишка, — рычит Гоуст сквозь зубы, и Соуп, очнувшись, оборачивается на спасённую от расправы жертву. Шагает к нему, и паренёк, отпрянув, врезается спиной в стену, сучит ногами, явно силясь отползти подальше. — Спокойно, — говорит ему Соуп торопливо, опускаясь рядом с ним на корточки и пристраивая трофейную пушку на коленях, — тихо, не бойся, мы тебе не навре… Но тот или не понимает, или не слышит его: он мотает головой, дёргается, лопочет что-то на своём непонятном языке — звучание смутно знакомо, а вот определить, что он говорит, не получается, — и Соупу приходится поймать его одной рукой за тощие запястья, чтобы привести в чувство. — Тихо, — повторяет он. Прижимает палец к губам: этот универсальный жест, по крайней мере, доступен носителям всех мировых языков. Мальчишка пялится на него в ужасе, но и в самом деле замолкает. Отлично. Соуп поднимается вместе с ним. Пацана на ноги приходится вздёрнуть практически силой: пока Гоуст возится с захваченным ими ангольцем, он сам заставляет парнишку выпрямиться и неустанно втолковывает ему: — Всё в порядке, приятель. Мы тебе не навредим. Понимаешь? Парень пялится на него огромными влажными глазами, поблёскивающими в сгущающихся сумерках. И, очевидно, не понимает, но силится понять — он снова заговаривает на этом своём языке, каком-то жутком и гнусавом миксе португальского и, наверное, местных африканских диалектов. Соуп нихера не врубается, что он там выдал. Он вообще-то не военный переводчик, ага? Так. Так, ладно. Португальский… португальский похож на… — Но энтьендо, — пробует Соуп, соскребая остаточные знания испанского. Поймёт же этот паренёк язык, так напоминающий его собственный? — Иди. Ба. Ля каса. Гоуст косится на Соупа молча, и в его глазах — не поддающееся расшифровке выражение, скрытое вечерней мглой. Он по-прежнему удерживает ангольца на земле. Информатор — их основной приоритет и главная цель. Но мальчишка может быть с ним заодно, может быть опасен, может играть на стороне врага. Вот только Соуп отчего-то уверен, что вот так испуг не подделаешь. И потом… Он ведь гражданский. Гражданский, угодивший в беду. Военный кодекс на их стороне, пусть даже здравый смысл — нет. Они переглядываются с Гоустом. Соуп вопросительно приподнимает брови. И тот коротко кивает. Это — одобрение, разрешение, чёткое «да» на все его «может быть». Поэтому, когда мальчишка не шевелится, Соуп легонько подталкивает его в спину, отпуская чужие худые руки: — Ба, эрмано. Парень косится на него в смятении. Затем переводит взгляд на Гоуста, заметно вздрагивает: белый рисунок черепа на балаклаве особенно заметен на чёрной ткани в тёмное время суток, крепкая фигура в сумраке выглядит ещё более внушительно. Есть чего испугаться. Есть на чём зависнуть. Потом взгляд мальчишки смещается на пленённого ангольца, и, обернувшись к Соупу, он что-то торопливо и тихо говорит ему. Соуп ничего не понимает. Он уже готов повторить это своё кривое «но энтьендо», когда парнишка, видимо, потеряв терпение, тычет пальцем в автомат, который Соуп по инерции держит в руках, и показывает две дрожащие ладони, зажав несколько пальцев на левой. Поднятыми остаётся шесть. Он здесь не один, не так ли? — Похоже, — медленно говорит Соуп, пока мальчишка продолжает повторять этот безмолвный спектакль, — к нашему приятелю в любой момент могут нагрянуть друзья. А значит, им следует убраться отсюда немедленно, если они не хотят переполошить всех повстанцев этого захолустья. Мальчишка смотрит на него выжидающе. Соуп бормочет, переходя теперь на шёпот: — Си. Си, энтьендо. И разбитые губы кривятся в слабой ухмылке. Парень кивает, пятится, делает один осторожный шаг, явно неуверенный в том, что его в самом деле отпускают. А когда Соуп не делает ни одной попытки остановить его, срывается на бег — и стремительной птицей ныряет в перекрестье соседних домов. Соуп подходит к Гоусту. Соуп помогает ему поднять ангольца с земли. Губы у того трясутся, глаза бешено вращаются, налившиеся кровью белки смотрятся жутко на фоне почти чёрной кожи. От крика или новой попытки бегства его явно удерживает лишь дуло штурмовой винтовки, вжимающееся ему промеж лопаток. Если Гоуст нажмёт на спусковой крючок, у мудака не будет ни шанса. И, кажется, вышеозначенный мудак вполне это осознаёт. — Пойдём, — говорит Соуп, — пора возвращаться. Ни один из них не обсуждает по пути, растягивающемся на добрый час из-за пленника, мальчишку, которого, очень может быть, им стоило бы захватить с собой тоже. Ни один из них не касается тех рисков, которые влечёт за собой решение отпустить пацана. Соуп не напоминает Гоусту, что высокий уровень преступности в Анголе — обычное дело, и не было никакой необходимости лезть в заварушку, которая могла обломать им всю операцию; Гоуст не сообщает ему, что подросток, которому он позволил сбежать, может переполошить весь город. И всё вроде как… обходится. До базы добираются без приключений. Дуракам везёт, получается. В своей краткой выжимке итогов вылазки для команды Гоуст не упоминает ни о каком мальчишке, которого они спасли и которого отпустили. Соуп пялится на него из своего угла и гадает, можно ли влюбиться ещё сильнее. Так или иначе, у него получается.