Под контролем

У Гоуста такое выражение лица — той его части, что оказалась открыта, когда он закатал балаклаву, — что кто угодно навалил бы кирпичей. Они больше не целуются; теперь лишённая перчатки широкая ладонь перекрывает Соупу кислород, лишая возможности дышать, и перед глазами у него всё плывёт, как бывает за несколько секунд до потери сознания, а Гоуст не ослабляет хватку и не убирает руку, будто бы проверяя его на живучесть. Ничего из этого, в общем-то, не объясняет того, как сильно и как больно у Соупа на него стоит. Как он дрожит, как скулит, как издаёт глухой невнятный стон, тут же переросший в хриплый вскрик: теперь Гоуст впечатывает его в стену, прямо в ледяную плитку, и наваливается сверху, вжимается, бёдрами к бёдрам, на мгновение отпустив его шею. — Б-блядь, — полузадушенно сипит Соуп, жмурясь до рези в глазах и до невольных слёз. — Бля-адь, элти, ты… Давится кашлем — Гоуст снова смыкает пальцы на его горле. Толкается — рвано, зло, с размахом. Впечатывается в него всем телом, притирается, проезжается своей ширинкой по его, Соуп всхлипывает и ёрзает в попытках почувствовать больше. Это настоящая пытка — ощущать твёрдость и жар чужого члена, твоего охренительного члена, элти, знаешь, с каким удовольствием я опустился бы на колени, и отсосал тебе, и позволил спустить мне в горло, через два плотных слоя ебучей ткани. Соупу, оказывается, нравится, когда его пытают. — Этого ты хотел? — голос у Гоуста ровный, но глаза — глаза чёрные и злые, такие же сумасшедшие, как и каждое безжалостное движение его бёдер, имитация толчка, полубезумный мучительный петтинг. И, когда Соуп только глухо стонет сквозь зубы вместо ответа, пальцы Гоуста впиваются в его шею до синяков. Вместе с ледяным, отрывистым, наотмашь: — Я. Задал. Вопрос. — Д-д-да, — Соуп почти орёт в голос, почти задыхается, почти вырубается. — С-су… су-у-ука… этого. Я хочу… — каждое слово — бой с самим собой, с этой рукой, рождающей в нём ощущение удушья, трата последних крох кислорода, которые Соуп мог бы потратить на лишний вдох, — твой грёбаный… член. Во… во мне. И я бы… знаешь, элт-ти… я бы хотел, чтобы ты… Выдох. Нервный удар сердца в рёбрах. И — в самые его губы, приоткрытые, тёплые, влажные после поцелуя: — …кончил в меня. Хватка на его горле ужесточается до предела, Соуп воет, Соуп кашляет, Соуп хрипит. А потом Гоуст отдёргивает руку с глухим: — Твою мать, Джонни. И дёргает его к себе за ворот футболки. Соуп не знает, каким именно образом они преодолевают коридор; похоже, он всё-таки отключается, теряется, путь остаётся в памяти набором смазанных мокрых поцелуев, сдавленных выдохов, ругательств и прикосновений. Лёгкие у него горят, шея пульсирует тупой болью, разбитые губы ноют. Твёрдый член давит на ширинку, и больше всего на свете, больше, блядь, чего угодно ещё Соупу хочется подтянуть Гоуста к себе за шлевки и снова ощутить его толчок, его движение, его возбуждение. Почувствовать, что Гоуст его хочет. Когда его опрокидывают спиной вперёд на узкий диван, Соуп оказывается способен только на беззвучный протестующий возглас — но тяга к сопротивлению умирает в нём, как только Гоуст опускается сверху. Он тяжёлый и горячий, и вдвоём на этом несчастном диване им будет тесно, но… …кто сказал, что Соуп возражает? Тесно — это многообещающее слово. Он обнимает Гоуста руками и ногами, оплетает всеми конечностями, сжимает коленями его бёдра, царапает короткими пальцами его широкую спину. Скулит, всхлипывает, вымаливает близость. И Гоуст даёт ему — Гоуст, блядь, даёт ему всё. Он опирается на одну руку, схватившись за подлокотник, пока пальцы другой воюют с ширинкой Соупа. В таком положении это непросто, и Соуп помогает ему вытряхнуть себя из джинсов, а потом… Когда его пальцы берутся за пуговицу на армейских штанах Гоуста, тот замирает и еле слышно произносит: — Это необязательно. Соуп почти физически ощущает, каких усилий ему стоит это мгновение неподвижности. Он и не знал, что это может быть так приятно — видеть, как теряет голову тот, кто привык контролировать себя и других во всём. И знать, что это происходит с тобой из-за меня. — О, да пошёл ты, — хрипло отвечает Соуп вслух, вжикая молнией. — Знаешь, сколько я об этом… бля-а-а. Ему приходится неудобно вывернуть руку в запястье, чтобы скользнуть ладонью в расстёгнутые брюки, в боксеры, ожидаемо чёрные, кто бы, блядь, сомневался. Чтобы обхватить кольцом пальцев горячий толстый ствол, просто охуительный, ну и какого хера ты так долго не позволял мне сделать это? Гоуст сжимает зубы с такой силой, что на скулах у него пляшут желваки. Но сегодня Соуп не собирается помочь ему обрести самоконтроль. Совсем наоборот. — Господи, блядь, боже правый, — частит он, облизывая солёные от крови губы и вновь проворачивая запястье в неуклюжем движении по всей длине. — Ты просто… сука… И — раньше, чем Гоуст успел бы что-то сказать или остановить его — выдыхает: — Дай мне… я хочу увидеть его. Не дожидаясь разрешения или ответа, Соуп дёргает плотную ткань ниже, стягивает с крепких бёдер, покрытых светлыми волосками, штаны и боксеры. Освобождает большой толстый член, с тяжёлыми яйцами, жарко пульсирующий в кулаке. Сглатывает. Захлёбывается глухим стоном нетерпения, повторяя кончиками пальцев очертания рельефных венок. По всей длине. До розовой головки. Член Гоуста дёргается в его хватке и влажно шлёпает Соупу по животу, когда тот опускается на него всем весом и двигает бёдрами, вколачиваясь в его кулак. А потом… А потом Соуп издаёт какой-то нечленораздельный звук, похожий одновременно на стон, рыдание и вопль, когда ладонь Гоуста накрывает его собственную, направляет, заставляет обхватить оба их члена. Когда Гоуст жарко и ломано выдыхает в его беспомощно приоткрытый рот: — Давай, Джонни. Это мягкое поощрение похоже на то, что Гоуст произносит, когда Соупу удаётся снять нескольких противников одной серией выстрелов; думать об этом сейчас — просто, блядь, сумасшествие, но разве Соуп не тронулся уже давно? Определённо, мать его, тронулся. Определённо. я ни о чём не жалею ты только не переставай ну же пожалуйста потрогай меня ещё потрогай н а с о б о и х это так горячо что я сейчас просто ёбнусь Теперь Гоуст опирается на локоть, его рука в считанных дюймах от раскрасневшегося лица Соупа, его член прижимается к его собственному, господибожетвоюжмать, приходится широко развести колени, чтобы получилось втиснуть его в себя до предела, Гоуст задаёт ритм, жадный и торопливый, как всё, что он делает, он всегда такой, он так целуется, он так дерётся, он так стреляет, он так трахается, и это поцелуй меня дай мне выстонать твоё блядское имя в твой блядский рот просто с-с-с-сука какой же ты охренительно. Соуп скулит, Соуп всхлипывает, Соуп елозит голой задницей по дивану, ему нечем дышать, может, от веса Гоуста, но скорее — от сумбурного неловкого темпа движений их ладоней, иногда невпопад, иногда резковато, почти насухую, впрочем, смазка им не нужна, Соуп убирает руку, Гоуст дёргается, приходится удержать его на месте, схватившись за крепкое плечо, на ощупь — сплошные узлы мышц и шрамы, мне так нравится тебя трогать, Соуп подносит пальцы ко рту, Соуп любуется тем, как расширяются и как темнеют до состояния чернее самой черноты чужие глаза, Соуп сплёвывает себе на ладонь, на коже остаётся розоватый отпечаток слюны вперемешку с кровью, этого достаточно, хватит — чтобы облегчить скольжение, чтобы почувствовать сильнее и ярче, чтобы… Чтобы заорать в голос, когда Гоуст набрасывается на него чередой жалящих поцелуев-укусов, когда стискивает его запястье до хруста костей, должно быть, лишь чудом не сломав ему руку, когда проезжается своим членом по его, когда помогает себе ладонью, когда вколачивает его в диван каждым размашистым, рваным, бешеным движением, это, блядь, практически больно, ещё немного, и кто угодно попросил бы прекратить, но Соуп не попросит — вот в чём штука, ты зря боялся напугать меня или навредить мне, больных ублюдков здесь целых два, элти, так хватит сдерживаться, твою налево. И Гоуст не сдерживается. Соуп ощущает это: в ярости его толчков, в беспрестанном потоке его злых поцелуев, оставляющих по себе вспышки боли и следы языка и зубов, в загнанном дыхании зверя, которое Соуп ловит губами и разбавляет мешаниной получеловеческих звуков, которые издаёт сам, нет ни-хе-ра от самоконтроля. И ещё — в том, как чужие пальцы собирают их общую, одну-на-двоих смазку, как касаются внутренней стороны его бедра, тут же покрывшейся мурашками, как… ох-х-х м-мать твою Гоуст замирает. Их глаза встречаются. Соуп почти уверен в том, что сейчас Гоуст даст заднюю, передумает, снова начнёт это своё блядское «нам не стоит» или «я могу причинить тебе боль»… Но Гоуст лишь вгрызается в его губы очередным жалящим поцелуем, вталкивая первый палец. Теперь он опирается только на согнутое колено — обе его руки заняты делом, заняты мной, знал бы ты, как это охренительно ощущается, давай, с-с-сука, продолжай, мне так… Слюны, крови и предэякулята недостаточно, это, блядь, даже не смазка, проникновение выходит почти насухую, ещё немного, и Соуп заорал бы, ещё чуть-чуть, и Соуп бы кончил, в низу живота всё тянет и пульсирует, а Гоуст, с-сука, медлит, и ему приходится вильнуть бёдрами, прорычать, задыхаясь этой тупой болью с отголосками удовольствия: — Н-ну же. Что-то вспыхивает в самой глубине чужих глаз. Соуп не успевает понять эту эмоцию — ярость? раздражение? возбуждение? Гоуст на пробу сгибает палец в его теле, и Соупа прошибает волной дрожи. Его хриплый стон, оборвавшийся, как только Гоуст усиливает давление на его горло, наверное, слышали все соседи лейтенанта Райли. Как же восхитительно Соупу на это сейчас похуй. Вместе со вторым пальцем приходит глухой полузадушенный вой, который Гоуст топит, перекрывая ему кислород; новое движение крепких бёдер, членом по члену, до вопля и до скулежа; рваный, грубый, практически болезненный толчок — внутри. мне нравится что ты не спрашиваешь в порядке ли я что ты не тратишь время на эту сопливую херню что ты просто берёшь и делаешь бляблябля знал бы ты как долго я этого ждал Соуп задыхается, Соуп всхлипывает, Соуп ёрзает задницей на узком диване, насаживаясь на пальцы, ниже поясницы всё пульсирует, больно, больно, как больно и как нереально хорошо Гоуст вжимается своим лбом в его, Гоуст смотрит, жадно, нетерпеливо, глаза у него бешеные, как же Соуп любит, когда у него делается такой сумасшедший взгляд, Соуп тянется за поцелуем, игнорируя предупреждающе сжавшиеся на его горле пальцы, Соуп кашляет, Соуп хрипит: — Я так… с-с-су-ука… часто представлял… — Что? — голос ровный, а взгляд — сумасшествие, взрыв, гражданская война. Как у Гоуста выходит совмещать? — Т-твои пальцы, — сипит Соуп, почти теряя сознание; перед глазами пляшут чёрные мушки. — Твои… грёбаные пальцы. Во мне. Тебе… нравится? Последнее слово — даже через спазм — выходит до того неуверенным, что Соуп замирает. Гоуст, наоборот, вплавляется в него новым грубым движением бёдер, и, когда Соуп обхватывает оба их члена трясущейся ладонью, чёртов лейтенант Райли рычит: — Проклятье, ты это всерьёз? И — в самую шею, прямо поверх собственных пальцев, кусая, кажется, и их, и участок кожи под кадыком: — Нравится ли мне, какой ты узкий и горячий, Джонни? Толчок. Движение этих безжалостных и изумительных пальцев внутри. Всполох боли, всплеск удовольствия, пелена перед глазами. — Нравится ли мне, — почти рявкает Гоуст, остервенело вбиваясь в его ладонь, в его тело, в его шею, — думать о том, как ты будешь ощущаться на моём члене? сука сука сука ну что ты творишь что ты со мной делаешь что ты Соупа трясёт, переламывает и переёбывает, он весь мокрый, от висков до спины с прилипшей к ней футболки, они даже не разделись толком, так, приспустили с бёдер штаны, это — тоже горячо, ещё одна волна жара, очередной спазм в животе, Соупу так хочется заорать, а выходит один только полузадушенный скулёж, Господи, как же ему хуёво, Господи, как же ему охуенно. — С-саймон, — выдыхает он, сражаясь с перекрывшим ему кислород стоном, застрявшим в горле; неловко двигает ладонью, проворачивая руку в запястье; царапает пальцами свободной руки чужую спину, пробравшись Гоусту под толстовку, пытается вонзить коротко подстриженные ногти как можно глубже, заставить вжаться, вникнуть, вплавиться в себя, а получается только жалобный скулёж. — Саймон… я… сейчас. — Да, — взгляд у Гоуста расфокусированный и бешеный. — Да, я тоже. И — со следующим толчком, из-за которого чужой член проезжается по его собственному, по бедру, по напряжённо подрагивающему животу, со следующим движением внутри, со следующим кусачим поцелуем в подбородок — хрипло: — Давай. Это не оргазм нахуй — это остановка сердца. Соуп, кажется, всё-таки кричит, по крайней мере, голосовые связки отзываются болью, но он нихрена не слышит, нихренашеньки, кроме пульсации крови в ушах, перед глазами всё белое, в груди — взбесившаяся часовая бомба, дышать нечем, почему так трудно сделать вдох, мне кажется, я сейчас сдохну… Но проходит секунда, вторая, третья, а Соуп не сдыхает. Медленно-медленно он приходит в себя. Осознаёт, что всё ещё лежит на диване, полуобнажённый, с ватными ногами. Что его дрожащие колени всё ещё фиксируют крепкие бёдра Гоуста. Что сам Гоуст лежит на нём, вжимаясь мокрым даже через балаклаву лбом в его висок, и это его загнанное сбитое дыхание опаляет горячим потоком воздуха левое ухо Соупа. Что задница у него пульсирует, а живот и пальцы влажные и липкие. Что Гоуст тоже кончил. Соуп издаёт рваный смешок, и Гоуст поднимает голову. — Что-то не так? — голос у него, господи, блядь, боже, охрипший, мне нравится, Саймон, я хочу слышать его почаще. Соуп мотает головой. Вжимает его в себя, сильнее, ближе, крепче, игнорируя лихорадящее сердце, ноющие бёдра и отказывающуюся работать диафрагму. И бормочет, смазанно целуя его куда-то в скулу: — Стоило довести тебя до ручки и получить в морду, чтобы заставить трахнуться со мной по-нормальному. Учту на будущее. Гоуст смотрит на него, опасно сузив глаза, и на целую бесконечную секунду Соупу становится страшно, что сейчас он скажет что-нибудь безжалостное, навроде «О каком это будущем ты говоришь? Мы совершили ошибку, и этого не повторится». Но вместо этого Гоуст опускает ладонь на его шею, прощупывает, наверняка повторяя следы от собственных пальцев. И вдруг ужесточает хватку. Вновь лишает возможности дышать. Соуп хрипит и давится глухим «какого хрена», а Гоуст склоняется к самому его лицу и произносит, чётко, холодно, по слогам, видимо, успев полностью оправиться после оргазма: — В следующий раз я просто убью тебя. Вместе с твоей сучкой. Ты меня понял? — Д-да, — сипит Соуп, отчаянно цепляясь за его плечи, и лейтенант Райли разжимает пальцы. — Хороший мальчик, — мрачное удовлетворение мешается в его интонации с отголосками недавней разрядки. — Ты просто… ёбнутый на всю тыкву, — каркает Соуп, с изумлением обнаруживая, что сорвал голос. Гоуст склоняет голову набок и сухо осведомляется: — У вас с этим проблемы, сержант? Соуп ухмыляется и прижимается к его подбородку в мокром поцелуе. Есть масса способов дать чёткий ответ, не прибегая к озвученному вслух «никак нет, сэр».