чернее солнца над пустошью

мы — абстракция, интертекст я — реакция, ты — рефлекс

— Вань, ну хорош уже в залупу лезть. — Иди нахуй, Карелин. Славка не идет. Продолжает стоять над душой, пока Фаллен суетно собирает вещи в походный рюкзак: сменная одежда, бутылка воды, пара сухпайков — на неделю не хватит, но что есть. Трамбует свои немногочисленные пожитки на днище, садится на край матраса, принимается перематывать ноги эластичным бинтом, упрямо не смотря на Карелина. — Вань, ну че ты как маленький, я же уже извинился, — Славка падает рядом, молча подает второй бинт. Светло сжимает зубы. — Извинился он, блядь, спасибо большое, аж на душе легче стало. Может, за меня еще проводником пойдешь? — Пойду. Только ты мне сам передал, что я там нахер никому не нужен, — Карелин тычет локти в колени, подбородок в ладони, смотрит долго и испытующе, как нашкодивший кот, который не уверен, можно ли уже вылазить из-под дивана. — Правильно, ты же, мозг, сказал, что это Ванечка Светло ходок за стены охуенный. Поэтому Мирон за тебя и не спрашивал, сказал тут сидеть. С детишками, — Фаллен дергает уголком губ, впихивает ногу в поношенный сапог, шнурует перчатки моднявые, до локтей почти, еще в Городе у карманников выменял. Слава угрюмо кивает, плечом притирается. — Прости. Я ж не думал, что Охра тебя с собой потащит. Накидку дать? Фаллен жмет плечом, и Славка резко подрывается, копается в куче шмоток в своем углу, извлекая оттуда пыльное недопончо-полуплащ. Нелепая хуйня, зато капюшон здоровый, хоть голову не напечет. — Я тоже не думал. С другой стороны, Янка ему не поверит, ты же знаешь ее, побрезгует, — Светло пакуется в безразмерную хламину, накидывает капюшон, выпрямляется. — Ну, как выгляжу? Славка лыбится как солнце полуденное, довольный ветхим перемирием. Да и хер с ним, что с него, дурака, взять. Фаллен не умеет держать обиды на близких. — Апокалиптичненько. Они смеются вполголоса, и на душе, в конце концов, действительно становится полегче. Заменяющая дверь шторка в проеме шевелится, и в комнату просовывается кудрявая голова Лии. — Там дядь Ваня пришел, — шепчет девчонка трепетно. Фаллен кивает кисло, подхватывает рюкзак, выходит вместе со Славкой в коридор, к дяде Ване, блядь. Охра в снаряге своей по брови, нависает грозовой тучей над группой детей, которые в рот ему едва не заглядывают. Побрился, лицом своим красивым улыбается так по-человечески, что даже не верится. Серьезно, и вот этот тип вчера ему хребет переломать обещал за любой косяк. И обещание, так-то, еще в силе, хоть и фигуральное. Фаллен подпирает бедром книжную полку, кивает то ли приветственно, то ли вопросительно. — Следишь, не сбегу ли я? До рассвета час еще. — Не сбежишь, я к детям, — сухо кидается Охра, лезет в карман рюкзака, достает пару цветных пачек с чем-то. — Пластилин принес. Дети облепляют его полукругом плотнее, но руки не тянут, воспитанные. — Дядь Вань, а что это? И Охра садится на корточки, открывает пачку и со всей серьезностью проводит детям ликбез. — Это как глина, только интереснее. — У меня ща ебало треснет. От умиления, — шепчет вполголоса Славка, давя в себе желание заржать в голос. — Оно у тебя от отчаяния треснет, когда мы свалим, — усмехается Фаллен, отводя взгляд от комичной картинки. — Ты к маме заходить будешь? — интересуется Славка аккуратно. Светло кусает щеку изнутри. Страшно все это. Но жить в неизвестности страшнее. — Попробую. Если вообще дойдем. — Только попробуй сдохнуть, я тебя сразу убью, — Славка тормошит волосы, улыбается так тонко, почти извиняющееся. — Заберешь записи, если что? Ну и там… что влезет. Тут с лабой совсем беда. — Пробирки не потащу. Но бумажки твои захвачу, если что. Славка кивает, кулак тянет. И Фаллен со вздохом отбивает. С обидой ходить всю неделю действительно не хочется. — Дядь Вань, чаек будешь на дорожку? — стебется Карелин. Охра, прекращая пачкать пальцы в пластилине, кидает на того убийственный взгляд. Или просто взгляд. Фаллен так и не научился пока отличать один от другого. — Ты готов? — не Славе, Фаллену. Светло кивает, поправляет лямку рюкзака на плече. — Физически, — подшучивает. — Тогда пошли, лучше выйти до рассвета. Карелин, спасибо за гостеприимство. Охра дергает массивную ручку на двери, шагает к лестнице до люка не оглядываясь. Фаллен спешно прощается со Славкой и детьми, нагоняет мрачную спину уже на выходе. Охра крепит маску, едва они переступают порог бункера, по щелчку возвращаясь к привычной ипостаси «осторожно, злая собака». Солнце настигает их уже в пустоши, моментально начинает плавить стылую с ночи землю так, что на горизонте виден только пар и искажающиеся металлические постройки то тут, то там. Они миновали вышку старого аванпоста, выжженное село Мирное, пару-тройку миль безлюдной засохшей глуши, которая по старым картам значилась как болотистая местность. Когда они со Славкой пару месяцев назад наткнулись на аванпост, сил рассматривать депрессивные пейзажи не было, ожоги жалили кожу, и думать о чем-то кроме них было сложно и больно. Фаллен плотнее кутается в безразмерный капюшон, но глаза продолжают предательски слезиться, привыкшие к темноте бункера за столько времени. Такими темпами капли для глаз уйдут еще раньше, чем они доберутся хоть куда-нибудь. — Так сколько, говоришь, идти? — подает голос, впервые, кажется, за пару часов. — Ты сам знаешь, — Охра кидает взгляд через плечо и немного сбавляет темп, сжалившись. — Да. В смысле, это мы брели сюда неделю. Думал, ты знаешь путь покороче. — Знаю, — неохотно отвечает Рудбой. — Но мы пойдем по длинному. До крайности логичный вопрос «нахуя» так и застревает где-то на корне языка. Вряд ли Охра просто хочет попытать его и себя по приколу в придачу. Фаллен слышал много баек, и про буйных грибниц, и про мародеров, торговцев людьми и тем, что от них осталось. На самом деле не вляпаться в подобное говно было пиком их со Славкой удачи, потому что из Города бежать пришлось с чем было — коробком спичек и ополовиненной пачкой сигарет вместо сухпайка в кармане. Повезло хоть цацки свои поменять смогли в селе на йод и алюминий для чистки воды. Грабежный бартер вышел, на самом деле, но лучше ходить в драных шмотках, чем сдохнуть от обезвоживания и радиации. На горизонте белеют накалившиеся от солнца металлические постройки, в которых Фаллен спустя пару мгновений узнает свалку техники. Об этой груде перекореженного металла, огороженного двухметровым забором посреди пустоши, слагали легенды что в Городе, что на аванпосте. Место культовое по своему значению, эдакий памятник амбициям тех людей из прошлого и одновременно красноречивое напоминание нынешним, насколько старые технологии бессмысленны в дивном новом мире. В паре миль отсюда должна располагаться промзона, не менее значимая в новой истории, яркое ржавое пятно на обуглившейся коже Земли. Когда-то промзона была одним из первых мест, в которых люди пытались приспособить навыки прошлых лет, но газовые трубы, прокладываемые не один год, не выдержали вспышки тридцать первого лета — в те дни пересохли даже озера — и в грустном остатке вся эта многогектарная территория была накрыта мощной взрывной волной. Остались лишь тонны железа, потихоньку растаскиваемые мародерами и ближайшими поселениями на бытовые нужды. Когда солнце вот-вот встает в зенит, Охра снова подает голос: — Переждем пекло на свалке. На, накинь. Тот выуживает из кармана рюкзака тонкую арафатку пыльного цвета, швыряется ей в Фаллена так, что тело едва успевает среагировать. Светло смотрит на этот внезапный подгон секунды три, а потом без лишних мыслей напяливает тряпку на лицо, закрывая его до воспаленных глаз. Охра натягивает тканевый тент между прогретыми балками, ковыряется в рюкзаке, выуживая полуфабрикаты и спрессованные в блок галеты. Они разводят костер на углях и уже через двадцать минут плотно перекусывают армейским пайком и очищенной водой из бутылок, которые к вечеру не помешало бы пополнить. — А где мы будем… — К вечеру дойдем до леса, — перебивает очевидный вопрос Охра, снимая челюсть с маски, но почему-то все еще закрывая половину лица. — Там заночуем, по темноте шарахаться опасно. Будто Фаллен не видел его блондинистую морду еще утром. И нахера, спрашивается, шифроваться при своих? Наверняка привычка или ритуал какой. Без своей пугалки на лице Рудбой ходил только по аванпосту, да и то на глаза показывался там настолько редко, что забыть черты лица не составляло большого труда. Фаллену хочется спросить. Прямо-таки чешется. Но вопрос мало того, что нетактичный, так еще и тупой. Ну мало ли у кого какие заебы. Кто-то жрет наркоту на ядовитых грибах, кто-то прячет лицо, кто-то бежит от прошлого, а потом снова бежит — но напрямик к нему. Фаллен не любит расспрашивать людей о прошлом, потому что у кого ни спроси — в новой реальности у каждого первого оно хуевое. Хорошим люди, как правило, делятся сами. А маска на пол-ебала уж явно не от хорошего. Светло лениво ковыряется в остатках еды, кивает в ответ, все думая, как скрасить это неловкое затянувшееся молчание. Но оно, походу, только его и парит. Охра дохлебывает свой суп из говна и палок, топчет тяжелым ботинком тлеющие угли, размазывая остатки по сухой земле, выглядывает на пробу из-под навеса. — Пошли, времени мало. — До чего? — в тупую спрашивает Фаллен. Серьезно, ну куда им торопиться, солнце только-только перестало палить макушку. — До заката, балалаечник. Фаллен кривится от очередного прозвища, натягивает на лицо арафатку. С учетом того, как торопится Охра успеть дойти до леса до заката — им еще пиздюхать и пиздюхать. Час спустя, не встретив ни единого препятствия, они входят в район промзоны. Тени заводов приятно остужают спину, и Фаллен чувствует себя почти расслабленно, почти в развалочку до тех пор, пока Рудбой не достает из-под куртки висящий на шее свисток. — Это че? Орудие для призыва мертвых? — подшучивает почему-то вполголоса. Охра кидает очередной взгляд, который припекает даже из-под плотной маски, неоднозначно жмет плечом, отвечает: — Да. Сейчас вызовем твоего прадеда, чтобы он нам в пути анекдоты травил. Фаллен от внезапной юморески даже теряется на секунду, а после тихонько прыскает. — А, так ты анекдоты хочешь? Сказал бы хоть, я же с радостью. — Потом расскажешь. Не шуми, я проверю кое-что, — командует Охра мягко, шепотом, а потом издает этой ебалой на шее такой премерзкий пронзительный свист, что аж уши закладывает. Фаллен запоздало прижимает ладони к башке, пытаясь спрятаться от душераздирающего звука. — Проверишь, блядь, выдержку барабанных перепонок? — шипит в ответ, ковыряясь в заложенном ухе. — Хоть бы предупредил. Охра усмехается вслух, тянет руку до чужого плеча, притормаживая. — Это и было предупреждение, — отвечает тихо, но с каким-то ублюдочным задором, садист ебаный. И продолжает посвистывать всю дорогу, двигаясь вперед, оглядываясь так, будто что-то выискивает. Фаллен не тупой. Понимает, что этой штукой выманивают диких животных, вот только не понимает, почему Охра двигается меж ржавых построек едва не в припрыжку, даже не заботясь о том, чтобы снять с предохранителя оружие. С виду — будто кайфует от происходящего, гнетущего напряженного ожидания, что за очередным углом послышится рык. Но рык не слышится. Слышится копошение. Они замирают посреди дороги, напряженно уставившись на один из полусгнивших бараков, откуда с шумом и кряхтением выкатывается… нечто. Лохматая тварь шипит в ответ на звуки свистка, а потом скрывается в ангаре напротив, протащив за собой неровный след бумажного мусора. — Это енот, — объясняет Охра, чуть оборачиваясь. Фаллен смотрит в ответ говоряще, вздернутые брови едва не срастаются с линией роста волос. — Спасибо, что уточнил. Светло лукавит. На самом деле, в комке мутировавшего организма сложно было определить хоть какой-то намек на вид, но казаться абсолютно беспросветным ньюфагом в глазах прожженного дорогой попутчика тоже не хотелось. Эта падла стебаться будет, Фаллен видел, действительно ведь умеет, когда не в лом лишнюю эмоцию показать. Вот только пресловутый енот оказывается не главной проблемой, и в следующей раз, когда Охра шуршит еле слышно: «замри», язвить уже вовсе не хочется. Стая бездомных собак жадно обгладывает чьи-то кости, а потом, как по команде, поднимает слепые морды вверх, принюхиваясь. Море волнуется три, блядь. Море волнуется три. Фаллен успевает набрать в легкие побольше кислорода, замирает в позе неудобной, в то время как Охра, делает пару шагов на пробу, будто принюхиваясь в ответ. Движения выходят бесшумными, игривыми, как у дворовой кошки — ростом в сто восемьдесят с копейками и в полувоенной снаряге, ага. Рудбой машет кистью вперед, и Светло, считывая молчаливый жест, продвигается вперед, затаив дыхание. Шаг, второй, третий — едва не срываясь на бег под звучное копошение животных в гниющей плоти. Петляя по застройкам, они выходят к забору, и, только завидев на горизонте мнимый выход, Фаллен наконец позволяет себе выдохнуть. Руки заметно потряхивает, и он силится спрятать их за слоями покрывшейся пылью одежды. — Бля, это было близко, — усмехается нервно, когда Охра наконец его нагоняет. Тот ведет плечом в ответ неоднозначно, будто стряхивая с себя прилетевшую в него фразу. — Бояться нужно людей, — советует Рудбой, а затем оттаивает. — Но согласен, встреча не из приятных. Тут бродяжек всегда навалом, лень на каждую патроны переводить. Охра чуть наклоняет голову, смотрит сквозь дыры в маске с прозрачным намеком, и Фаллен, доперев, смеется вполголоса… и хриплым, приглушенным смешкам вторит плохой звук. Утробный, доносящийся из пасти плотоядной твари где-то за спинами. — Не. Шевелись, — чеканит Охра. Краем уха Фаллен слышит рык, слышит снимающийся с предохранителя пистолет, но не позволяет себе сделать лишнее движение, обернуться на тревожные звуки и рассмотреть картинку целиком. Выстрела не слышно. Вместо него, на грани улавливаемых частот, проносится тоненький свист, а потом еще один. И еще. — Забор! — подает сигнал Охра, и Фаллен без лишних слов несется к покореженному куску литого металла. Руки цепляются за край, прорезая кожаные перчатки, пачкая жадную землю кровью. Но адреналин оглушает и делает свое дело. Уже наверху Светло позволяет себе обернуться. Стая слепых собак лежит на полу в разрядочку, подергиваясь от токсического шока. Какой херней стреляется этот псих? Мысль выбивает из башки крупнокалиберным, потому что Охра пропускает мишень. Валится на землю, вцепляясь пальцами в загривок бешеной псины, которая вот-вот норовит оттяпать кусок от шеи. Фаллен наощупь тянется к ножнам на штанине, вытягивает лезвие, понимая одно — руки больше не трясутся. И отцовский нож, кинутый под кривым прицелом, удивительно точно попадает в цель, окропляя собачьей кровью маску с хищным оскалом. Руки начинает нещадно печь. Фаллен переваливается через забор, сжимает порезанные ладони в кулаки, мычит, поджав побелевшие губы. Больно, сука. Больно. А как ты хотел? Охра перепрыгивает забор минутой позже, снимает маску, наплевав, походу, на все свои принципы и загоны, протирает ее о штанину, продолжая ошарашенно пялиться на загибающегося Светло. — Ты сейчас… — Рудбой переводит дыхание, давая себе время сформулировать мысль, — с пяти метров попал ножом в башку псине. — Это спасибо? — Фаллен болезненно скалится и отрывает ладони от коленей, встряхивая немеющие от накатывающей волнами боли руки. — Это пиздец. Охра ошалело промаргивается, вытирает рукавом мокрое от пота лицо. Машет охотничьим ножом, зажатым в ладони, показывая — забрал. Фаллен кивает, пытается распутать на длинных перчатках шнуровку, но узел затягивается только плотнее. — Погоди, сейчас помогу, только руки обработаю, — Охра сует лезвие обратно в ножны на ноге Фаллена, снимает рюкзак, шустро находя аптечку в отдельном отсеке. Щедро выливает перекись сначала на свои руки, потом, помогая разобраться со шнуровкой, на руки Фаллена. — Бля, нормально так прорезало, — шепчет себе под нос, рассматривая раны поперек ладоней. — Я забинтую, вечером напомни про мазь. Фаллен кивает. Перчатки, зажатые в зубах, мешают говорить, поэтому скорее мычит: — Шашивать нэ надо? Охра смотрит, прищурившись, сначала в глаза, потом на руку. Вскрывает упаковку бинтов. — Пальцы чувствуешь? — и, когда Фаллен снова кивает, Рудбой пожимает плечами. — Значит не надо. Светло тяжело выдыхает, трется щекой о надоевший капюшон накидки. — Ебать, шпашыбо, доктор. Охра тянет уголком губ и ловко заматывает чужие ладони стерильной повязкой. Уже в пути, упаковав все лишние шмотки обратно в рюкзак, крепит на лицо маску и кавает вполоборота. — Это ты в Городе научился так ножи метать? — Так, для справки, если ты вдруг подумал, что я охуенный стрелок — у меня минус два, и я не особо целился, — обнадеживает Фаллен, серьезно огорчаясь от факта, что за забралом не видно реакции на его слова. Хотя язык тела говорит сам за себя. Охра притормаживает на мгновение, щурится неверяще, почти оскорбленно. — Скажи мне, что ты пошутил. Светло стоически держит лицо — секунды три. А потом разражается смехом так, что челюсть едва не сводит. — Ну, ты же хотел анекдот. Рудбой облегченно прикрывает глаза, мотает башкой. Улыбается, кажется. — Ты пиздец, Светло. — Повторяешься, дядь Вань. Я рефлекс, — тянет, подмигивая. И продолжает шаг, чувствуя, как гнетущее весь день напряжение потихоньку отпускает. Выжженный лес встречает ласковыми тенями корявых деревьев и предзакатной прохладой, пронизывающей нагретое за день тело. Они уходят вглубь по велению Охры, вскоре оказываясь у жалкой речушки, где можно пополнить запасы воды и развести костер на ужин. Пока Фаллен корячится у ручья, набирая мутноватую жижу в бутылки, Рудбой на фоне шуршит у деревьев, раскладывая крепления для гамаков. — Куда ты собираешься их вешать? — спрашивает громко, перекрикивая шум ручья. Охра оборачивается, машет рукой на раскидистое дерево с мертвыми ветвями. Фаллен хмурится в ответ, не совсем догоняя, как тот собирается забираться на ствол обхватом в три здоровых мужика. Но Охра, нихера не поясняя и тут же теряя интерес к так и не возникшему диалогу, подходит ближе к древесной махине и трясет тяжелыми ботинками, будто разминаясь перед прыжком. Из носков — видно даже с расстояния — выскакивает что-то блестящее, и Светло вдруг понимает, что эти дуры на гигантской подошве набиты ни черта не тротилом, а лезвиями, с помощью которых Рудбой без проблем вскарабкивается на одну из устойчивых веток и крепит там первый гамак. Второй — еще чуть выше, и зрелище это настолько завораживающее, что Фаллен забывается, разглядывая темную фигуру, ловко мигрирующую от ветки к ветке. Вода переливается через край бутылки, мочит перчатки и бинты под ними. Бля, точно. Фаллен возвращается на поляну, кидает очистители в воду, смиренно ждет, пока Охра закончит прыгать как сайгак и соблаговолит снизойти на грешную землю. — Ты про мазь говорил, — напоминает, грея подмерзающие руки над углями. Рудбой кивает, роется в рюкзаке, пока Фаллен разматывает многострадальные ладони. С голым лицом Охра смотрится… роднее, что ли. Легко на пару мгновений представить, что оба сидят в очереди столовой на аванпосте, а не посреди ебаной пустоши в маленьком уголке сомнительной зелени, если таковой вообще можно назвать стремный чернеющий лес. Оказывается, охуенно легко привыкнуть к хорошему. К людям, нормальным условиям, игре на гитаре по вечерам не с целью заработать на кусок пожрать, а так, для души. Ко жрущей изнутри вине привыкнуть сложнее, но если не бередить рану… Охра выливает еще перекиси поверх запекшейся крови, в этот раз ощущается даже больнее. Пропитывает слой бинтов в какой-то сомнительной зеленоватой херне, сыпет сверху на порезы порошок, затягивает все это дело профессионально, со знанием. Зуд и жжение моментально усиливаются так, что приходится закусить щеку изнутри, чтобы позорно не заорать. — С-сука… — Фаллен шипит сквозь зубы, жмурится до слезящихся глаз. — Это че за диво прекрасное? — Это диво тебе любую рану за сутки затянет, терпи, боец, — Рудбой хлопает по плечу, подбадривающе, распаковывает остатки пайка с обеда. — С ложечки покормить? Иронизирует, уебище. Но боль настолько блядская, что Фаллен почти готов согласиться. — Потом поем, — отмахивается, пряча руки в складках тяжелой накидки. Охра жмет плечом, с аппетитом ковыряется в прогревшейся банке тушенки, а Светло тихонько убаюкивает собственные руки, наблюдая за переливами багряного заката на лице собеседника. Есть приходится — чуть позже, несмотря на боль, которая понемногу отступает, сменяясь надоедливым зудом. Гробовая тишина затягивается, не разрывается даже когда они оба залазят на дерево, крепя тяжелые рюкзаки на соседних ветках вместе с повязанной на шнурках обувью. Когда Фаллен со Славкой бежали из Города, им и не приходило в голову, что наверху спать безопаснее. Точнее, по логике-то оно понятно, но без приблуд типа лезвий в сраных сапогах особо высоко не заберешься, потому и приходилось ночевать где придется, дежурить по очереди, надеясь, что очередная ночь не станет последней. В тайне — надеясь, что все-таки станет. Когда тишина вымершего леса становится невыносимой, Фаллен готов от отчаяния начать рассказывать ебучие анекдоты, но Охра внезапно заговаривает первым, и не о самом приятном. — Ты мне так и не ответил нормально. Где ты ножи научился метать, балалаечник? Фаллен выдыхает, кажется, разом весь воздух из легких, вертится в гамаке, пытаясь найти положение поудобнее. Охра висит выше, ногой лениво раскачивает гамак, и в тихом поскрипывании плотно затянутых петель Светло внезапно находит спокойствие, почти умиротворение. У него есть шанс притвориться спящим, но толку? Рано или поздно все равно придется рассказать. — Хочешь сказочку на ночь? — Желательно без приукрашиваний, — доносится хрипловатый бас сверху, приятный такой, с намеком на смешок. — Карманники научили. Фокусы у них — закачаешься. Покажу потом парочку. — Ты сиротка, значит? Фаллен прочищает горло, морщится. Вот теперь становится неуютно. Выкладывать личное — вообще не его конек, хотя из них двоих именно Охра кажется тем самым байроновским персонажем со скелетами на каждой ебаной полке. — Теперь, наверное, да, — отвечает неохотно, понизив голос. Рудбой вздыхает, раскачивается сильнее, нагоняя безразличия. — Не хочешь — я пытать не стану. Ага, не станешь. Только будешь ходить снова с ебалом мрачнее тучи, будто оно и без этого весельем, сука, отличалось особо. — Это важная часть, ты бы все равно узнал. Мне в Городе нужно будет… нужно будет к маме заглянуть. Она болела. — Грибок? — с ходу догадывается Охра. — Ага. Долгая история, но суть одна — она заразилась и потихоньку начала... меняться. Ты знаешь, грибниц из Города выгоняют, чтобы не дай бог заразу не разнести. Я уже почти собирался… но Славка узнал и выкрал из Института вакцину. Пробную. Они там уже пятый год че-то мутят, но дальше стен Института ничего так и не выходило, а Карелин туда по блату залетел помощником лаборанта. Мечта у него была, идиотская. Выбраться из трущоб и служить на благо Города в лаборатории. — Вас за это выгнали? — Ну, как… — Фаллен недолго отмалчивается, потом продолжает, возвращаясь к воспоминаниям. — Я в тот день играл в Городе, шутки шутками, а я действительно музыкант. Ну и помогал ребятам там по мелочи, отвлекал народ — они «рыбачили», потом делились. Кто-то доложил, стража нам на хвост упала, а я, дебил, домой их повел, навеселе был. Ну и там нагнали, вломились в дом, а там Славка со своими капельницами, мама больная, благо хоть в подпол не заглядывали, Карелин там лабораторию себе соорудил, вообще бы на месте расстреляли за хищение госимущества. В общем, если бы просто на краже взяли — это одно, а тут и сокрытие, и Слава, блядь, со своей вакциной проклятой, — Светло зарывается пальцами в волосы, оттягивая, отгоняя тоску в голосе. — В общем, Янка нас спасла. Вымолила изгнание вместо пули. И вот они мы, бродячий кантри-рок-бэнд «Добейте». Фаллен щелкает пальцами, переворачивается на бок, ежась от холода под плотной накидкой. — Значит, Карелин шарит за медицину? — спрашивает Охра после недолгих раздумий. — Ну типа. Больше за механику, конечно, он там оборудование у них в Институте настраивал. — Все равно полезно. Полезнее тебя, во всяком случае, — тянет Рудбой со смешком. Фаллен закатывает глаза, кажется, до зрительного нерва. Тянется до ножен на бедре, снимает тяжелую конструкцию и с чувством кидает кожаное крепление в гамак сверху. Охра от неожиданности ойкает, звук пиздец уморительный, а потом начинает ржать так заливисто, что Светло не выдерживает и тихо присоединяется. — Сука ты, дядя Ваня. И за что тебя вообще дети любят? — Фаллен пристегивает срикошетившие обратно ножны на ногу, не прекращая идиотски улыбаться. — Глаза у меня добрые, — отсмеявшись, отвечает Охра. — Ага, вся вселенская печаль только в них и собрана, — язвит из принципа Светло, находя наконец удобный угол для лежания. Смешок в этот раз доносится другой, без подначки, будто задумчивый. — Вглядывался? Еще как, блядь. — Может и вышло бы, если бы ты лицо свое почаще показывал. — Охра не отвечает. Тема больная, принято, меняем. — Эта мрачнина вообще смысл имеет? Я про рисунок, в смысле. Рудбой молчит снова, долго до неприличия, аж хочется всю эту палатку окончательно свернуть. Но тут подает голос, правдой за правду. — Намордник. Спи уже, Светло. И Фаллен проглатывает язык на остаток вечера, потому что сегодня — сегодня — этого достаточно.