время долгих и ясных дней
холодам будет убывать
я не выяснил, что страшней
умирать или убивать
Охра улыбается. Палит своими безумными глазами, смаргивает соль, а Фаллен давится. Давится затхлостью и сыростью, запахом крови, застывшим в гортани крике, давится так, что вот-вот захлебнется, потому что Охра продолжает улыбаться. Из отрезанной ноги торчит кость, ее острие вот-вот вспорет Фаллену легкие, но руки связаны, ноги по швам, блядь, и от собственной беспомощности хочется выть, но Охра зовет: — Все хорошо, Вань. Просто закрой глаза. И Фаллен, проглатывая горе, закрывает, погружаясь в тихий, безумный хохот, который раскачивает его, как рыбацкую лодку в шторме, и продолжает раскачивать, раскачивает… — Вань! Фаллен вырывается из вязкого кошмара, немея от ужаса и скрутившей руки судороги. Охра над ним лишь восковое подобие — бледное лицо блестит в лунном свете, зрачки во всю радужку, как у полоумного, рот плюется мягким шелестом: — Тише, тише. Это кошмар. Это просто кошмар. Просто кошмар, верно. Десять секунд — и Ванечка вспоминает обстоятельства. Вспоминает дядь Колю, старый матрас, на котором уснул как убитый после очередного приступа кашля. Вспоминает, как Охра суетно читал его лицо после поцелуя, мягко вырисовывая большими пальцами круги на острых плечах. Как Фаллен, виновато улыбнувшись, кивнул на постельное, и через десять минут оба ворочались на стылом полу, пытаясь найти подобие уюта и выгодной позы. Присутствие рядом успокаивает, топит в мнимой безопасности, и Ванечка со скрипом, но поддается этому чувству, считает стук сердца — не своего, чужого — подстраиваясь. Охра из сна, кажется, отпечатался на внутренней стороне век, накладывается неровной картинкой поверх лица Евстигнеева, который не моргает даже, выбивает последний воздух из легких этим тревожно-щенячьим взглядом. Фаллену хочется огрызнуться: прекрати так пялиться, блядь. Ванечке хочется на шею кинуться с немыми рыданиями. Он берет себя в руки, выдыхает длинно и медленно, еще полминуты, и перестает трястись как осиновый лист. Ладонь ледяная и липкая на контрасте с кожей Охры, с горячим плечом, твердой лопаткой, напряженной спиной. Фаллен впитывает тепло. Фаллена разбирает. — Лучше? — Охра трется кончиком носа о висок, сухо прикладывается губами к скуле, расслабляясь немного, уступая спутанным, немного неловким касаниям. Хуже. В кошмарные разы хуже. Потому что страх отступает, да, уползает обратно под ребра, и в ту же секунду оттуда, колошматя грудную клетку, вырывается голод. Расстилающий пелену перед глазами, искрящий кровавыми вспышками, треморящий на кончиках пальцев голод. Охру хочется проглотить, в себе запереть, присвоить. Потому что проебать — страшно. Ванечка не справится. Без него больше — не справится. Мысль бредовая, но бьет под дых так увесисто, что изо рта едва не вырывается нервный смех. Фаллен шепчет тихое: — Иди сюда. Пальцы ныряют под кофту, комкают ткань, цепляют бляшку ремня. Охра виснет секунду, но сдается решительно, отпуская себя. Теряться страшно только поодиночке. Вдвоем — приятно и самую малость волнительно. Все эти сказки о первом разе, когда-то там вычитанные средь пожелтевших пыльных страниц — полное наебалово. У Рудбоя опыта ноль, только голый энтузиазм, с которым он лижется как цепной пес, встретивший хозяина после долгой разлуки. У Фаллена горло болит от укусов, но ему мало, жажда не отпускает, полыхает пламенем на кончике языка, тлеет в желудке остатками ядерного взрыва, в котором давно подохли все бабочки. Охра — это вообще не про бабочек. Разве что тех, которые ножи. С Охрой остро, удушливо-пряно, и весь скромный запас знаний, почерпнутый из практики с девчонками, не ложится на ситуацию ни под каким углом. Как бесцельная попытка впихнуть многогранник в выемку для шара. Какой смысл в навыке секса с девчонками, если трахать будут тебя? Фаллен коротко смеется в горячий изгиб шеи, тихо всхлипывает, когда ладонь Охры удивительно уверенно ныряет ему в штаны, справившись с застежкой. Рудбой напрягается от реакции, тут же медлит, тушуясь. Горло прочищает, спрашивает на всякий: — Вань, можно я?.. Фаллен закусывает губу, снова тычется лицом в шею, хмыкает тихо. Бля, будто бы у него есть возможность отказать. — Нужно, Ванечка. Охра комкает уголок рта в улыбке. Скользит пальцами под белье, тянет вниз, Фаллен шире разводит ноги. Дело несложное, да? Но Охра снова медлит, облизывает ладонь, ведет рукой по члену основательно, то задерживаясь, то набирая темп. Ванечку подкидывает, больше от мысли — Охра делает это так, как сделал бы себе. Насколько позорно будет кончить от одних только гребаных образов в самом начале? Фаллен тушит стон в горле. Шуметь — не вариант. Дядя Коля за стенкой явно не оценит выступление, а им еще с утра в глаза мужику смотреть. Фаллен нихуя не умеет быть тихим, но он пытается. Перебирает волосы на чужой голове, сжимая у корней, свободную руку тянет обратно, к звенькнувшей бляшке ремня. Охра глухо мычит, сбивается с темпа, стоит ладони нырнуть под слои одежды и повторить нехитрое движение. — Если ты… блядь… продолжишь, то все закончится ручной стиркой, — предупреждает Фаллен, настойчивей двигая тазом и раздвигая колени. — Я и не собирался… брать тебя. Здесь, — с легким удивлением объясняет свою нерасторопность Рудбой. В смысле? — В смысле? — на секунду Фаллен даже забывает о взаимности, прекращая двигаться. — Это как-то… неромантично, — Охра двигает плечом, усмехается и целует охуевшего Ванечку в нос. Фаллен, не выдержав, смеется. — Ну, дядь, как найдешь в этом аду ебаном достаточно романтичную обстановку — маякуй. — Ладно, — тупо отвечает Охра, явно не выкупив иронии. А потом двигает рукой так, что Ванечке становится не до смеху. Луч рассветного солнца лижет зацелованные ключицы, ложится на веки, вытаскивая из глубокого сна. Фаллен трет рукой нос, прогоняя настойчивое желание чихнуть. — Ты смотришь, — заявляет он, не удосужившись открыть глаза. — Я любуюсь, — отвечает Охра. И Фаллен знает — тот, судя по шороху, наверняка подпер голову одной рукой и продолжил пялиться. Фаллен комично морщится. — Моргать не забывай, — и нехотя разлепляет веки. Солнечный зайчик соскакивает со стены на лицо Охры, отчего один зрачок тут же сужается до тоненькой каллиграфической точки, давая возможность полюбоваться хрустальной радужкой. Сегодня день рождения? Нет, правда, на контрасте с прошедшей неделей спокойное утро в затхлой комнатушке ощущается именно так. На языке ворочается кипа невысказанной бредятины. Фаллен вытягивает безобидную. — Однажды я посвящу твоим глазам песню. Слушать ее ты, конечно, не станешь. Охра краснеет ровным румянцем, метит губами в висок, но попадает аккурат в губы, потому что Ванечка вовремя выворачивается. — Ради тебя потерплю. — Твое мнение о моих талантах просто неоценимо, — Фаллен отбивается ладонью от наглой морды плашмя, закатывая глаза. — Люблю, когда ты бесишься. — Так мы домой? — двигает плечом, бросая через него взгляд. — Домой, Ванечка. Впервые за чертовы месяцы утро и вправду доброе. Рутина засасывает быстро — сборы, пересчет провизии, завтрак на кухне, холодный душ напоследок, скомканное прощание, дядь Коля — мировой мужик. С барского плеча они оставляют ему пару банок консервов и небольшой мешок зерна за помощь. Пустошь встречает их жарким объятием — соскучилась, матушка. Фаллен думает о хорошем — о зудящих укусах на шее, о том, как идет Охре постиранный платок, о Славке и его широкой улыбке, когда он увидит сто и одну бумажку из его лаборатории. Фаллен старается не думать о плохом — как едва не выблевал собственные легкие у умывальника часом назад. Охра слышал, точно слышал, заметно по тому, как скурвилась его беспечная полуулыбочка на лице. По осторожным взглядам в сторону Фаллена заметно тоже. Фаллен поправляет лямку рюкзака и ускоряет шаг. Ни одна голимая поебистика не попортит ему так хорошо начавшийся день. Они ковыляют в неспешном темпе, стараясь не ворошить рану Охры. Местность незнакомая, но Рудбой ведет уверенно, на ходу объясняя, что они по другую сторону сопки. — Через перевал идти бессмысленно, к вечеру все равно выйдем на бродячий рынок, только время потратим. Ванечка кивает. Стискивает зубы, перебивая очередной приступ рвущегося наружу кашля. От ходьбы становится хуже, но к полудню они сворачивают к подлеску, урываясь от солнца в груде поваленных деревьев. Судя по спилам народ берет здесь бревна на древесину, а значит, место довольно проходное. А значит, рядом какая-никакая цивилизация. Фаллен пиздец как соскучился по цивилизации. И по возможности ходить по местности без килограммов ноши за плечами. Охра кипятит чай, щедро разливает по чашкам, дует поверх одной из, в задумчивости глядя на посеревшее небо. — Ты че тут? — Фаллен падает на бревно рядом, стягивая с лица настопиздевшую арафатку. Рудбой смотрит в ответ с некоторым сомнением. — Чувствуешь? Воздух разряжен. Фаллен не чувствует. Силится вдохнуть полной грудью, но вдох застревает где-то на середине, проталкиваясь нехотя, будто сквозь игольное ушко. Горло раздирает гулким кашлем. — Да хер знает, — отмахивается он, когда приступ отпускает. — Я пыли наглотался так, что рецепторы на ноль. Охра серьезнеет. Тянет Фаллена за рукав, двигая ближе. Шипит на полтона ниже, и слова эти звучат как приговор: — Ты кашляешь. — Я знаю. Это просто… — Ты кашляешь еще со вчера. И сегодня хуже. — Да это пыль, — мажется Фаллен, в защитном жесте начиная кутаться в арафатку. Охра выдыхает длинно, ставит недопитую чашку возле бревна, хватает Ванечку за плечо, снова разворачивая к себе. — Вань, я говорил, не надо было ходить в тот дом. — В мой дом. — Вань… — Я знаю! — огрызается Фаллен, выдергивая руку. — Я, блядь, знаю, Охра! От клички Евстигнеев дергается, как от пощечины. До Фаллена доходит со скрипом, наматывая кадров на фотопленку памяти. Он ведь действительно никогда не называл Охру… ну, Охрой. Чужое имя покалывает кончик языка и слегка горчит. Рудбой поджимает губы, Фаллен затягивает арафатку туже. — Я думал, вчера мы… Перешли с дурацких погонял. Оставили в прошлом бабаек и балалаечников, Рудбоя с Фалленом, даже гребаное извечное Светло. Остались только Ваня и Ваня. И вот, внезапно Охра. Фаллену хочется мотнуть на пару секунд назад, да только слов из песни не выкинешь. У него не хватает времени на загнаться, не хватает времени выдавить из себя извинение, потому что ветки за спиной внезапно хрустят с таким надломом, будто с дерева кто-то с чувством наебнулся. — Вот дьявол! — хиленько чертыхается некто, пока Фаллен по негласной команде на исключительных рефлексах достает дробовик из рюкзака и кидает его Охре. Они по кругу обступают фигуру в белом балахоне, с которым та безуспешно борется, и когда человек наконец выпрямляется в полный рост, Рудбой от растерянности даже чуть опускает дуло дробовика. Фаллен таращится на пацана. Пацан — на них. Запоздало вскидывает руки в беззащитном жесте. — Простите, я не хотел подслушивать и… подкрадываться. — Да у тебя и не вышло, — хмыкает Охра, опасливо прищуриваясь и вновь направляя оружие на внезапного собеседника. — Я просто заснул… там, — пацан — нет, реально, на вид еще моложе Фаллена, хотя уже и не подросток — тычет пальцем куда-то вверх, и Фаллен только сейчас замечает небольшое гнездо и таких же белых простыней на дереве. Да уж. Теряют хватку. — Ты че тут… — ладно, пропустим. — Ты вообще кто? — Я… Андрей, — с некоторой заминкой отвечает пацан, и вот эта неуверенность ни Фаллену, ни Охре не нравится. — Один? — басит Рудбой. — Да я… бежал. От компании, — Андрей смотрит на них ясными глазищами почти виновато. Бля, у это у всех блондинов такой взгляд пронзительный, или Фаллену просто по жизни везет? Эта кристальная чистота почти обезоруживает, но Ванечку не наебешь, Ванечка быстро берет себя в руки. — Компании? — упирает ладони в бока. — Да. Плохой компании, — поясняет пацан. Как ребенок, ей-богу. — Я… у меня тут, — снова кивает на дерево, — есть вода. Целебная. От кашля. Андрей тут же тупит взгляд в пол, все еще держа руки открытыми. Вода от кашля. Даже звучит смешно. У Фаллена изо рта смешок и вырывается. — Ты лекарь, что ли? Шаман бродячий? А волшебных ягодок не найдется? — Ягод нет, но есть корень, его еще кипятком обдаешь и… — Андрей иронии явно не выкупает. Охра сдается окончательно, даже первее Фаллена. Кивает, мол, ну ты посмотри, он же юродивый, а потом цепляет взглядом гнездо из белых простыней. Серьезно, блядь. Гнездо из простыней. — Вань, осторожней с ним. Я быстро, — кидает Охра в сторону Фаллена вместе с оружием и без лишних вступлений вскарабкивается на дерево под недовольный гундеж Ванечки о ранах. — Меня, блядь, за кашель дрочит, а сам с дырой в бочине в акробата играет, — бормочет Фаллен вполголоса и прицокивает. — Если хотите — забирайте сумку. Вам все равно… полезнее будет, — с абсолютной детской непосредственностью выдает пацан, однозначно намекая на их с Охрой плачевное состояние. Становится даже малость обидно. Но с ебанутых спросу нет. В сумке реально оказывается набор юной ведьмы — какие-то сборы трав, коренья, пара бутылей воды и мази. Про себя Фаллен задается животрепещущим вопросом, как паренек с таким инвентарем вообще выжил и что жрал все время, но вслух спрашивает емко: — Ранен? — Андрей бойко и отрицательно мотает башкой. — Голоден? Тут уже тушуется, поправляя пизданутое одеяние, и едва заметно кивает. — Господи, — закатывает глаза Фаллен. — Ну и че? — обращается к Охре. — Усыновим? Охра тупо моргает. Обретать семью вот так внезапно явно не входило в его планы. — Сам нянчиться будешь, — серьезно заявляет Евстигнеев, но Фаллен понимает прекрасно, что это защитная реакция. Чем охотнее Андрей точит рис с тушенкой прямо из банки, тем человечней становится в глазах Фаллена. У пацана явно травма, но он все еще зашуганный пиздюк, бежавший со всех ног из явно не самого райского места. — Эта твоя компания тебя ищет? — вкидывает Рудбой между делом, прикладываясь к остывшей чашке чая. — Отец наверное послал кого-то, — жмет плечом Андрей, проглатывая очередную ложку. — Но я далеко ушел. Мне помогли добрые люди. — Повезло тебе, дядь. Такие сейчас в дефиците, — кривит уголок Светло, поддерживая разговор просто для того, чтобы дать парнише хоть намек на безопасность в их компании. — Вань, отойдем, — Охра кивает куда-то вбок, оставляя Андрея задумчиво доковыривать остатки позднего завтрака. — Ну? — коротко изрекает Фаллен, следуя за ним. — Баранки гну, ты же не собираешься тащить его с нами на аванпост? — в тоне Рудбоя плещется надежда, а в глазах — откровенное понимание, что доводы его явно Ванечку не впечатлят. — Ну он со своими кореньями неплохо впишется в пару к Славке, — разводит руками Фаллен, прыская. — Мы даже не уверены, что эти его травки лечебные. Может он в ближайшем лесу хуйни насобирал и теперь дурачком прикидывается. — Ну тогда отыгрыш у него по Станиславскому, — ржет Светло. Впрочем, Охру ситуация ни разу не забавляет. Фаллен берет себя в руки. — Ну ты сам посуди. Плохие люди, странные шмотки. Да он из секты сбежал. Отнесись к брату по несчастью с должным уважением, Вань. Рудбой внезапно замолкает, снова смотрит на небо, хмурится так, что лоб прошивают глубокие морщины. — Его искать будут. — Более того, его уже ищут. — Ну и нахера нам этот геморрой? Своего не хватает? — кусается Охра, вперяясь ледяным взглядом в Ванечку. Взгляд транслирует многое, и Ванечка прекрасно, блядь, понимает суть. — Слава с доком что-нибудь придумают. Я не умираю, Вань. Просто кашляю, — Фаллен мягко сжимает предплечье Охры, изламывая брови, успокаивая. — А пацана бросать — дело гиблое. Он же… не знаю, ну глянь на него. Как ребенок. Охра закатывает глаза, кивает медленно, принимая свою судьбу. — Нянька ты, Ванечка. Натуральная. Светло коротко хохочет и стукает кулаком в плечо Охры. — Вы сами меня к ораве пиздюков определили, теперь не жалуйтесь. Фаллен выделяет Андрею человеческие шмотки, которые на него садятся до обидного в размер. Песочные шаровары, молочная кофта с длинными рукавами, на лицо белоснежке вместо капюшона сооружают накидку из остатков сказочных одеяний. Даже в простой одежде парень выделяется. На фоне замотанного в черный Охры и серо-коричневого Фаллена как минимум. Арабская ночь, блядь, волшебный Восток. Они раскуривают на дорожку сигарету, которой Охра делиться отказывается, еще раз взвешивая не шибко-то хорошо обдуманное решение. — Может, ну его? — предпринимает еще одну попытку воззреть к гласу разума Охра. — Не ну, Вань. Я себе в жизни не прощу, если мы его тут в подлеске кинем. Захочет — сам уйдет. — Простите, — зовет Андрей, подходит ближе, тянет ополовиненную бутылку Фаллену. — Это от кашля. Фаллен смотрит на нее с сомнением, и Андрей, просекая его настороженность, откручивает горлышко и делает несколько глотков, после передавая бутылку Светло. Фаллен, хуея от собственного безразличия, выпивает уверенную четверть от остатков. Охра напряженно молчит, но свои пять копеек не вставляет. — От кашля так от кашля, — возвращает бутылку Ванечка. — Пойдешь с нами? — вспоминает, что надо бы уточнить. — Пойду, — бодро кивает Андрей. — Только… а как вас зовут? Фаллен от абсурдности смеется так громко, что снова начинает кашлять. Солнце медленно катится к горизонту, и за время их длительной прогулки Фаллен успевает наплести невероятных баек о собственной жизни, беря из биографии ровно половину. Охра терпит, местами даже улыбается, особенно отчетливо качает головой на фалленовские россказни о былой карьере известного музыканта. — Весь город послушать собирался, пока нас с коллегой за стену не выкинули, — с чувством признается Фаллен. Охра не выдерживает, прыскает в кулак, смеряет говорящим взглядом, мол, ну в эту херню даже ребенок не поверит. Андрей верит. Вдохновленно хлопает ясными глазищами, даже под ноги смотреть не успевает. — А я тоже играл. На лире. Ну, когда менестрели позволяли. Лира. Менестрели. — Хуя себе. Вы че, коммуной своей в средневековье играете? Андрей рассеянно жмет плечом. — Отец говорил, что использование исконной речи делает нас ближе к богу, а инструменты мы делали по рисункам из священных книг. Фаллен сдерживает желание мучительно застонать. В отличие от Охры, Андрей даже не пытается. Воздух действительно разряжен, Фаллен замечает это, когда на плечи опускается вечерняя прохлада. Впрочем, размышления о смене погоды вылетают из башки вместе со столбом пыли, несущимся на них под оглушительный рев двигателя. Все трое замирают — как чертовы олени — и только Охра реагирует вовремя и цепляет обоих за шкирки с траектории движения открытого грузовика. Машина останавливается, и Охра облегченно бросает: — Техи. Свои. Фаллен тут же вспоминает один из разговоров в те, первые дни, о том, что только у техников в пустоши есть бабло и ресурсы на бензин. У техников и ебаной коммуны каннибалов, как выяснилось позже. Охра приветствует знакомых рядом каких-то междусобойческих жестов, после чего из окна машины высовывается заросшая морда и кричит тем, что в кузове, подвинуться. — О-о-о, нихера себе! Сталкер Охра собственной персоной! Как улов, тащишь нам что-нибудь полезное? — тех с татухами на лице довольно скалится, двигаясь на лавке в кузове чуть вбок, освобождая место для троих. — В этот раз колом, даже фарму не пополнил, — менее энергично отвечает Рудбой, но руку типу пожимает. — Ну, в любом случае милости прошу к нашему шалашу. Это тот, городской? — кивает на Фаллена. Охра кивает просто. — Думал, ты его там сбагришь. — Не взяли, — иронизирует Евстигнеев, извиняясь одними глазами. Фаллен не обижается, но старое доброе амплуа Охры с каждой минутой начинает досадно раздражать. Только сейчас, в разговоре с незнакомцами из мира Охры, он отмечает, насколько изменилось поведение Рудбоя за все эти дни. Вспоминает каждую мелочь: от первой колкости «с твоей, например, Светло?» до мягкого утреннего «я любуюсь». От ехидного «балалаечника» до выламывающего кости своей нежностью «Ванечки». Две недели, верно? Всего две недели Ване Светло понадобилось, чтобы пропасть без вести в другом человеке. Даже меньше, блядь. Даже меньше. — А этот ваш пиздюк всегда такой шуганный? — бодро интересуется разукрашенный, заправляя длинную прядь волос обратно под кепку. Фаллен с Охрой на автомате переводят взгляд на зажавшегося Андрея, который только рассеянно пожимает плечами в излюбленном жесте. — У него немного фляга посвистывает, — отвечает Фаллен, решая не вдаваться в детали перед незнакомцем. — Ага, да у всех нас, — усмехается тех. — Слышал, тут на ферме неподалеку бойню устроили. То ли сами себя перехуярили, то ли кто-то из залетных. Натаха сказала, она приехала товар завозить, а там псины ебла хозяевам обгладывают. Ну беда. Таких оптовиков нам сорвали, хрен найдешь теперь, — тип сплевывает за кузов, снова пялится на Андрея. Атмосфера в тачке начинает серьезно накаляться. — Дэнчик, — зовет громче, — а помнишь этих балахонистых, которые про бога беглого затирали? — разукрашенный кидает вопрос куда-то через плечо, после вновь цепляется тяжелым взглядом за Андрея. — Похож же, нет? Фаллена пробивает на нервный хохот. Они че, весь товар на себе проверяют? — Ты бредишь, что ли? Какого бога? — Угадал почти, я Бред, — скалится патлатый. — Да тут восточники на днях в лагерь приползали, пытались промыть мозги, мол, че-то там за новых богов, избранного. В общем, все в традициях старых библейских книжек. Прикинь, типы солнцу поклоняются. Типа че-то про затмение, звезды в ряд. Как их там?.. — Око, — доносится из кабины водителя. Андрей вздрагивает, тупит взгляд в пол. Паззл в башке Фаллена начинает складываться в охуенно неприятную картинку. — Они нам там и портрет оставили, на память, — не унимается Бред. — Ща. Дэн, дай бумажку! — кричит тот из кузова в салон без окон. — Да ладно, — Охра хлопает по плечу патлатого, отвлекая. — Пусть за дорогой следит, тут ухаб на ухабе. Бред только кислит рожу и пожимает плечами, но на Андрея больше не палит, теряя интерес. До базы доезжают часа за полтора, ебало у разукрашенного за это время не затыкается ни на минуту, чему Фаллен отчасти даже рад, потому как делиться своей прошедшей неделькой настроения нет от слова совсем. Охра изредка вставляет свои пять копеек, имитируя поддержание буйного разговора, Андрей, кажется, мудрым делом притворяется спящим, чтобы избежать излишних доебок. Колеса тачки тормозят у знакомого уже лагеря, народ выпрыгивает из кузова, Фаллен с компанией спешно семенит за ней, прощаясь у самого входа. — Ну, бывайте, народ! Охра, будут буйные — заноси. На чай не пригласим, не обессудьте, — Бред изображает комичный реверанс, мазнув рукавом бесконечно длинной кофты по стылой земле. Луна уже как час вступила в свои права, а это значит — ебашить по темени. Благо, один фонарик на троих у них находится в недрах грузного рюкзака и по праву достается Охре, который дорогу знает, в отличие страдающего топографическим кретинизмом Фаллена и совсем бесполезного в этом вопросе Андрея. — Погнали быстрее, пока эти чучела не решили на портрет взглянуть, — мрачно констатирует Рудбой, подхватывая рюкзак. Ситуация… не из приятных, но не та, которую следовало бы обсуждать на ходу в хуй пойми где. Остановятся на привал, там и спросят за весь этот бред с богами и избранным. Фаллен коротко усмехается. Кто бы мог сомневаться, что из всех ебанутых общинников им достанется самый важный? Он косится на притихшего Андрея, которому очевидно не нравится столько шумихи вокруг себя. — Че такой грустный? — вылетает на ум первая пришедшая убогая шутка. — Ничего, — шепотом отвечает Андрей, отводя взгляд. — Просто… твои глаза. Вы…выпей еще воды, пожалуйста. Я могу прочитать молитву. Фаллен берет в руки бутылку и понимает — судя по ужасу на лице Андрея молитвы тут не помогут. Его начинает хуевить на подходе к промзоне — знакомые постройки смазываются в одну бесконечную заблюренную полосу, а тело знобит и тут же бросает в жар. — Вань, — зовет Фаллен, цепляясь непослушными пальцами за торчащую из бетонного бруска арматурину. — Ты только не пугайся, ладно? А лучше закрой глаза. Фаллен не успевает договорить, его выворачивает зычным кашлем, вторящим раскатам грома. И на раскрытой ладони в свете тусклого фонаря расцветает алое пятно, кровавыми разводами смывающееся с первыми каплями дождя.