──⊹⊱✫⊰⊹──
За окном психиатрической больницы светило палящее солнце, разбавляя утреннюю прохладу яркими лучами тепла. Накахара молча стоял перед дверью соседней палаты, палаты Дадзая, а неподалёку за ним безмолвно наблюдал психиатр. Чуя застыл на месте, нервно рассматривая большую дверь, даже не постучав. — Может, Вам стоит зайти? — вмешался мужчина. — Я не хочу врываться. — Не переживайте, просто войдите, Вам за это ничего не будет. Накахара вздохнул и кивнул. С позволения врача Чуя приоткрыл дверь и всё же вошёл в палату. Осаму, мирно сидевший на койке, сразу поднял сонные глаза, услышав посторонний звук: — Чу? — удивился шатен. — Ты чего это здесь делаешь? Накараха негромко ответил: — Мне нужно идти… Я попрощаться пришёл. — А как… Подожди, а кто-нибудь в курсе, что ты здесь? — Конечно. Я попросил, прежде чем уйти, увидеться с тобой. Дадзай улыбнулся данному ответу и встал, чтобы подойти к Накахаре: — За тобой уже приехали? — Да, родители ждут на улице в машине, — Чуя был крайне неспокоен перед уходом: это очевидно по тому, как сильно он кусает нижнюю губу, пожёвывая, и нервно теребит край футболки. — Ты в порядке? Как ты? — Переживаю немного, не хочу возвращаться домой… — чуть печально, опустив глаза в пол, ответил рыжий. Дадзай обеспокоенно вздохнул, горько осознав, что в данной ситуации совершенно бессилен. Он очень пытался подобрать нужные слова, но ничего дельного в голову не лезло. — Мне было бы проще остаться здесь, честно говоря… — Почему, Чу? — Ну… С тобой всё иначе, нежели с другими. Ты меня понимаешь. — эти слова еле ускользнули из уст Накахары, в горле появился неприятный, огромный ком. Ему всегда было крайне непривычно и тяжело говорить о подобных вещах, но не менее сложно держать рот на замке. Дадзай усмехнулся и тихо пробормотал: — Мило… Мне приятно, что ты так говоришь. — после чего добавил громче. — Давай, я тебе дам свой номер? После моей выписки можем встретиться ещё раз. Что думаешь? — Да, давай. Было бы очень кстати… — неловко, но с большой надеждой и благодарностью вымолил тот. Осаму с улыбкой достал из-под подушки самодельные игральные карты и на обратной стороне одной из них написал номер своего телефона, после чего протянул всю колоду Чуе: — Оставь себе, на память. Мой номер на восьмёрке червей. Накахара с трепетом взглянул на колоду и бережно убрал их к себе в карман. — Спасибо большое… — он невольно, по привычке, сделал небольшой поклон, который в Японии считается знаком уважения, и продолжил чуть тише, словно боялся быть услышанным кем-то другим. — Можно тебя ещё кое о чём попросить? — Конечно, Чу. Что такое? Чуя наконец пересилил себя и уверенно спросил, с блеском надежды подняв невинные глаза на шатена: — Можно тебя обнять? Сердце Дадзая чуть ёкнуло, отчего он расплылся в тёплой улыбке от наивной просьбы рыжего. Брюнет лишь с ухмылкой расправил руки, молча приглашая Чую к себе. Пусть и прикосновения шатен совсем не любил, он не возражал. Накахара сглотнул и быстро обнял Осаму, прижимая его худое тело к себе, и спрятал слезящиеся глаза в остром плече Дадзая. Пересилить собственную гордость и сбросить шкуру сильного волка Накахаре, беспомощной овечке, всегда давалось крайне тяжело, а если сказать точнее, не удавалось вовсе. Чуе было безумно стыдно за свою просьбу, но ему чересчур не хватало заботы, любви и чёртовых прикосновений, а объятия, собственно, всё вышеперечисленное компенсировали. Дадзая немного удивило и обескуражило то, как крепко его обнял Накахара, но он постарался выдать самую адекватную реакцию. Осаму лишь молча проводил холодной рукой по спине Чуи, прекрасно понимая, как его это утешает и успокаивает. Шатен чувствовал, что Накахара немного дрожит, тихонько хныча, а слёзы быстро впитываются в белую рубашку Осаму, отчего второму стало несколько не по себе — он вдруг сильно запереживал. — Чу, ну, хватит… Чего ж ты так? — Извини… — пробормотал он в плечо Дадзая, крепче сжимая юношу в своих объятиях. — Всё в порядке, и в порядке будет. Не нужно так сильно переживать. Чуя лишь тихонько промычал и затаил прерывистое дыхание. Осаму решил не говорить больше ничего, ибо банальные и бессмысленные ответы подобно простым «всё будет хорошо» и «не переживай», совсем не уместны. Потому он безмолвно продолжил обнимать Накахару до тех пор, пока второму объятий не будет достаточно. Накахара нехотя отстранился и взглянул на Осаму большими, жалобными глазами, полными слёз. — Чу, я… — немного заикался Дадзай. В конце концов он просто осторожно вытер пару слезинок с веснушчатых щёк Накахары и тихо сказал, бережно положив руки на плечи рыжего. — Я обещаю, что после выписки тебя не оставлю, раз тебе до такой степени не хочется снова возвращаться в семью. Только не убивайся так. Накахара кивнул, шмыгнув носом: — Спасибо тебе, Осаму… За всё спасибо. — Рад помочь, Чу, — шатен осторожно сжал дрожащие плечи приятеля. — А теперь, тебе нужно взять себя в руки, выйти на улицу и поехать домой, как бы морально тяжело это не было. — Угу, — рыжий кивнул и сделал несколько шагов назад, махнув рукой. По несчастным глазам Накахары Дадзай безошибочно понял, что Чуя сильно к нему привязался. И ему прекрасно было понятно поведение рыжего: парень не получал ценных любви, заботы и понимая в семье и кругу друзей; все, кто окружали Накахару, в частности ненавидели юношу без видимой на то причины. Впервые теплоту и верность он получил лишь от Дадзая, и расставаться с ним, пусть даже ненадолго, для рыжего оказалось большим и сложным испытанием. Это ведь надо так ребёнка зашугать, что тот привязался к новому человеку почти при первом же проявлении доброты и понимания. Осаму было крайне его жаль. Шатен вздохнул и негромко сказал, очень обеспокоенно: — Береги себя, пожалуйста. Накахара слегка улыбнулся ему и кивнул: — И ты тоже, Осаму. Рыжий вышел из палаты Дадзая, оставив его одного наедине со своими мыслями, мечущимися в разные стороны. Дадзай тяжело вздохнул, ощущая в сердце странную смесь боли, непонимания, жалости и капли тоски. И что ему теперь делать здесь совсем одному? Оказавшись снаружи, рыжий судорожно вздохнул, взглянув на психиатра: — Я всё, — его голос чуть дрожал. — Чудно, тогда я Вас провожу и вернусь к работе. Пройдёмте со мной.──⊹⊱✫⊰⊹──
Дадзай остался в палате совершенно один с ужасно горьким ощущением неугомонного трепета, чувства некоторой вины и стыда. Тревожность за Накахару росла прогрессивно: если всё станет хуже, пойдёт ли он по пятам Дадзая? Что, если он тоже дойдёт до петли или ручки окна? Эти мысли были чересчур невыносимо. В палату внезапно вошёл психиатр, заставив шатена чуть вздрогнуть: — Юноша, с Вами всё в порядке? Осаму недолго помолчал и ответил: — Да, в полном, — он казался опустошённым. Сильный ураган в душе явно унёс с собой всё спокойствие. — Что Вам сказал Накахара перед уходом, если не секрет, могу узнать? Он ушёл совершенно расстроенный. — Ничего сильно важного. Мужчина вздохнул: — Вы уверены? Он Вас очень ценит, как я заметил. — Неужели? Правда? — само собой, он знал об этом, просто наигранно приворялся дурачком. — Да. Он месяц лежал в больнице, при том не разговаривая ни с кем, и проявлял либо агрессию, либо безразличие. С Вами он повёл себя совершенно иначе. Осаму фыркнул: — Ясно. — Готовьтесь к завтраку, скоро я вновь к Вам загляну, — вздохнул мужчина.──⊹⊱✫⊰⊹──
Приём пищи. Та же столовая, те же люди и обстановка, однако внутри всё неугомонно дрожало чувство нехватки чего-то или кого-то рядом. Всего за несколько дней Осаму успел привыкнуть к тому, что напротив него всегда сидит Накахара, стеснительно и покорно ест то, что подали, прикрывает рот рукой, изредка улыбается и нервно говорит невинные речи. Дадзай, сразу как попал в больницу, понял, что совершенно не может прожить в одиночестве, каким бы холодным он не казался. Шатен никогда не ценил мать, по которой тоскует постоянно, а теперь и Чуя, как на зло, уехал. Весь оставшийся день Дадзай не мог перестать думать о Накахаре: постоянно прокручивал в голове утренний эпизод с прощанием, чётко вспоминая каждое мгновение во время тяжкой разлуки и до выписки Чуи. И эти сладко-горькие мысли были небрежно смешаны с печальными воспоминаниями о матери, от чего образовавшаяся гремучая смесь грусти медленно поднималась по глотке, больно застревая в сухом горле. Поток размышлений был настолько невыносим, что Осаму стал изредка слышать нежный голос матери. Это его не то, что раздражало, — это его ужасно расстраивало и даже бросало в дрожь. В конце концов, Дадзай вышел из палаты, дабы найти своего психиатра. Но дежурные велели ему вернуться обратно и ожидать врача в палате, что он покорно сделал. Без стука в дверь скоро в палату вошёл мужчина: — Здравствуйте, юноша! Вас что-то беспокоит? — спросил тот. — Да, — уверенно, но, как всегда, тихо ответил шатен. Мужчина кивнул, сел на стул перед юношей и произнёс: — Я Вас внимательно слушаю. Вздохнув, Дадзай начал: — До того, как Чуя, мой сосед по палате, уехал, я проводил с ним время и забывал о тех вещах, что меня сильно волновали. По большей части, я говорю про маму. Но Чуя уехал сегодня; это, во-первых, грустно, во-вторых, я не могу отвлечься в одиночестве. В голову лезет Чуя и… — Дадзай вновь тяжело вздохнул, заканчивая тихо, — мама. Мужчина молча кивнул, позволяя парню продолжить. — Мне стал слышаться её голос. Это не она, а просто галлюцинация, я это понимаю. Казалось бы, терпимо, но я не хочу, чтобы эта галлюцинация снова ко мне явилась, но уже в облике матери. — Я Вас понял. Есть ещё что-то, что Вас беспокоит? — Нет, наверное. Только это. — Вы препараты ведь пьёте, которые я Вам даю? — Конечно, а что? — Ничего, продолжайте пить, — мужчина добавил. — Знаете, Накахара ненавидел таблетки из-за того, что не мог их проглотить; у него случаются рвотные позывы. Поэтому, какое-то время, он прятал таблетки под язык, делая вид, что запил их водой, а когда я уходил из палаты, выкидывал их в окно, — мужчина чуть усмехнулся, вспоминая эти случаи. — Серьёзно? — Да. Его должны были выписать гораздо раньше, но оттого, что курс таблеток он полностью не пропил, пришлось задержать Накахару на месяц, хотя планировалось всего на две недели. — Ничего себе… А я здесь приблизительно на сколько? — От пятнадцати дней до месяца или двух. Всё будет зависеть от вашего состояния. — Угу… — Дадзай задумчиво кивнул, слегка удивлённый ответом. — С Накахарой всё куда проще, Вы не думайте. Он продолжит пить таблетки и посещать психотерапевта. Пока психика всё ещё гибкая, можно будет довольно легко вправить ему мозги. Пусть и лёгкого осадка после лечения не избежать, — Мужчина непринуждённо продолжал. — С Вами же немного сложнее: у Вас шизофрения, тяжёлая степень депрессии и ОКР, на фоне которых ещё и дефицит массы тела в придачу. Вам предстоит очень долгий путь восстановления. Так что, увы, даже примерную дату выписки я Вам сказать не смогу. Врач был абсолютно прав — Осаму почти ходячий труп с таким набором заболеваний. Дадзай вздохнул: — Я понял, спасибо, — и спросил. — А это нормально, что у меня всё ещё случаются галлюцинации? — Само собой. Это не пройдёт так быстро. Вы здесь, если не ошибаюсь, всего несколько дней. Так что нечего лишний раз переживать, эффект от препаратов появляется не сразу. — Хорошо, Спасибо. — Ещё вопросы? — Да. Не могли бы Вы сказать, звонила ли моя мама? Она обещала, что постарается меня навещать. — Звонила. И, причём, сразу после Вашего первого телефонного разговора в стенах больницы. — Правда? — Осаму удивился, подняв глаза на мужчину с долей надежды и счастья. — А когда я смогу её увидеть? Мужчина с теплотой улыбнулся: — Скоро. — Ну когда..? — вновь спрашивал шатен, состроив свои щенячьи глазки. Психиатр рассмеялся: — Завтра. — Правда завтра?! Не шутите? — очи Дадзая распахнулись в удивлении и радости. — Не шучу, — врач тепло улыбнулся. — Она очень упорно добивалась этого, её почти весь персонал запомнил. Осаму чуть улыбнулся, услышав удовлетворяющий ответ: — Слава богу… — Я за Вас рад, юноша! Есть ещё что-то, что Вы бы хотели узнать? — Нет, это всё. — Хорошо. Тогда вновь увидимся позже. Если что-то случится, то снова зовите, — мужчина покинул палату. Дадзай с облегчением вздохнул. Слова психиатра стали для него бальзамом на истерзанную душу. Поэтому Осаму с нетерпением предвкушал завтрашний день, пусть и Накахара дрянную голову всё ещё не покидал. Шатен излишне беспокоился о его благополучии. Почти так же, как мать Осаму переживает за сына.«Мы в ответе за тех, кого приручили».