Губящий деспот

Тяжелая металлическая дверь протяжно заскрипела и с грохотом захлопнулась, не пропуская ни единого лучика света в крохотное помещение. Спертый воздух и пыль ударили в нос, но Цон, не обращая на это внимания, зажег фитиль восковой свечи в настенном светильнике, смахнул с низкого деревянного столика старые ржавые инструменты, заменяя их острыми, только что заточенными ножами разных размеров. Рено чуть слышно выдохнул, примеряясь. Собственное плечо все еще тянуло тупой непрерывной болью, заставляя морщиться, бинты сложились в один грязный серый комок, почти сползая с руки. Выбор пал на тонкий острый скальпель, холодящий кожу ладони, прожигающий ее. Оставалось лишь крепче обхватить сталь неведущей рукой и приступить к самой подходящей работе для турка. Первый неглубокий разрез пришелся уже на обнаженную грудь Цона, тут же наливаясь красным на бледной коже и скатываясь крупными каплями по ребрам вниз. Мужчина присел на пыточный стул, окончательно избавившись от одежды, так мешающей сейчас получить заслуженное наказание, и поддался навстречу скальпелю. Пиджак, рубашка и брюки отправились в пыльный темный угол, ударом разбивая оглушающую тишину, прерываемую лишь тихими вдохами и едва различимыми шипениями Цона. Разрез за разрезом, полосы в хаотичном порядке оставались на теле, окрашивая вздымающуюся грудь в бордовый цвет. Рено закусил губу и опустился на пол на колени, начиная покрывать ребра и живот такой же цветной паутиной. И когда лезвие снова оказалось на уровне сердца, послышался голос: — Глубже. Хриплая мольба не осталась незамеченной. Рено легким движением вогнал половину лезвия в кожу, обогнул ребра и поднялся выше. Кровь живо хлынула из раны, помечая все вокруг: незащищенную в перчатку руку, черный пол, усыпанный сажей, старый деревянный стул. Скальпель стал кистью, а наказуемый — холстом. Кисть плясала на своем холсте, выводила все более невообразимые линии и образы, искусно причиняла боль. И Рено казалось, что перед глазами уже нет ничего, кроме алого пятна, темного в тени, но яркого в жёлтом отблеске свечи. И когда он очнулся, до его слуха дошли тихие стенания мужчины, полностью залитого собственной кровью из множества неаккуратных колотых ран. И лишь лицо, незадействованное в наказании, остро выделялось своей болезненной белизной, подчеркнутой изломанными в агонии бровями и искривленной в боли линией рта. Каратель вынул припрятанную материю лечения, вживляя ее себе в руку и нависая над стулом. — Нет, — хриплое, болезненное, но твердое в ответ, — не залечивай. Рено отклонился, молча снял с себя рубашку и осторожно прикрыл обнаженное тело Цона, после чего медленно взял того на руки и вышел из пыточной комнаты, прикрывая дверь. Чуть позже, перебинтовывая своего начальника в ванной комнате штаб квартиры, Рено проглотил множество вопросов и задал лишь один. — Почему я, шеф? — Ты пытался спасти его. Несколько часов назад Цон лишил жизни раненного вутайского ребенка, обнимающего свою уже мертвую мать и зовущего людей на помощь, выполняя приказ о ликвидации каждого жителя небольшой деревни. Первая пуля досталась плечу Рено, что заслонил мальчика собой, но вторая почти сразу же достигла своей первоначальной цели. В тот день Цон поклялся, что больше никогда не убьет ни одного гражданского.