Дракон.

— Лучше бы нам с детьми поскорее вернуться на Драконий Камень. Даже сквозь попытку перевести фразу во что-то отдаленно напоминавшее плохую шутку Рейнира не могла не увидеть мгновенной реакции, и ею были досада и разочарование. Алисента хватает ее за руку, будто цеплялась за то единственное дорогое, чистое, невинное и искреннее, что осталось в их жизнях, до тошноты наполненной ложью, желчью и ненавистью, пусть даже оно тлело быстрее, чем можно было когда-то представить. Будто только что прозвучало «прощай», будто никаких распрей вовсе и не было, и только вчера они вновь гуляли под руку по богороще, а принцесса смеялась громко и беспечно, откинув голову назад, как маленький ребенок. Рейнира сдержала улыбку, но не переставала прокручивать в голове обрывки мыслей, ни одну из которых не сумела сформулировать до конца. Разве можно вернуть все за один вечер? Наверное, в свои тридцать она все еще наивна, ведь верит, что теперь-то королева показывает свое истинное лицо, без маски, слепленной из пресловутой праведности, верности семье и смирения перед отцом. Возможно, сегодня им обеим что-то подмешали в вино, но ведь для Алисенты и вправду только что промелькнула какая-то искорка надежды, которая, казалось, должна была хоть немного осветить путь в этой бездне из круговорота нескончаемых склок, запутанных конфликтов, забот о всех и каждом и огромного снежного кома из обязанностей, тоски, вины, обиды, горечи и боли. Что-то из этого поутихло, что-то затаилось на пару-тройку лет, а что-то бьет по голове с самого утра и не усмиряется, пока не зайдет солнце. Но надежда? Нет, слишком редкая гостья. Королева не сразу подняла глаза на принцессу, точно сама не ожидала, что хоть на толику, но даст волю эмоциям, но точно не пожалела, ведь встретила теплоту такую глубокую, что напряжение и нервозность куда-то вмиг улетучились. Рейнира на секунду дернула уголками губ, а в пурпурных радужках блеснуло что-то, что та не смогла определить или назвать, но что наполнило грудь воздухом, который вышел быстро и шумно, заставило глаза вновь намочиться. Принцесса взяла ее ладони в свои, аккуратно, будто не хотела спугнуть, поднесла чуть ближе к лицу, пару мгновений рассматривая кончики пальцев, а затем опустив обратно, улыбнувшись все так же коротко, но уже широко, вскользь напоминая юношескую лучезарность озорства, полностью оправдывающую давнишнее прозвище. Обе были подсознательно уверены в том, что были одни не только в обеденном зале, не только в Красном Замке — во всем Вестеросе, и в этой уверенности абсолютно счастливы. Рейнира взяла на себя смелость на дальнейшую наглость, протягивая руку к лицу Алисенты, проведя по ее щеке тыльной стороной пальцев столь нежно, как, наверное, никогда не прикасалась к собственным детям, а той становилось все тяжелее и тяжелее сдерживать слезы, уже давно ставшие родными, эдаким неотъемлемым штрихом для довершения собственного портрета. Принцесса сделала шаг навстречу и тяжело, выражая вековую усталость, закрыла глаза. Приблизившись к остолбеневшей Хайтауэр, она едва коснулась лбом ее виска, скользнула неощутимо рукой так, чтобы промеж пальцев прихватить локон каштановых волос, и легко выдохнула через будто нарочно приоткрытый рот, и несмотря на ощутимое тепло, Алисента почувствовала где-то внутри холодок. Рукава платья Рейниры сотканы из грубоватой, толстой ткани. Королева никогда и близко не подходила к драконам, но сейчас могла бы представить, что гладит одно из этих чудовищ по морде. Пожалуй, единственного дракона, которого она бы не стала бояться, от которого не воротила бы презрительно нос, а к которому возвращалась бы в логово каждый день. Алисента поворачивается к женщине, которую любила столько лет, и нескончаемая боль от этой любви выражается в неверящем взгляде, что рассеялся полностью, жадно зажмурясь, когда лица их соприкоснулись щека к щеке, после чего разомкнутые губы оказались в опасной близости от собственных. Вот она, прошитая насквозь грехом, приглашает прыгнуть в эту пропасть запретных желаний вместе с ней. Пути обратно нет, очиститься или отмолиться будет нельзя, оставалось лишь выбрать. И к собственному стыду, Алисента выбрала бы грех. Но боги, кажется, этого не захотели. Королева почувствовала тяжесть на обоих плечах, точно ее сначала встряхнули, а затем оперлись на нее всем весом. Рейнира же стояла с опущенной головой, а стоило ей выпрямиться, как лицо, пару секунду назад изображавшее окрыленного подростка, страшно перекосило ни то от боли, ни то от злобы, ни то от всего сразу. Глаза поменяли цвет с фиалкового на янтарно-желтый, радужка покрыла белок, а зрачок сузился, из всех черырех уголков же хлынули струйки крови, все более обильно и быстро, и сразу же, будто переливаясь через край, алые дорожки потекли и из обеих ноздрей. Рейнира скорчила гримасу, точно не была в силах терпеть давление, распирающее ее изнутри, и Алисента пошатнулась вслед за ее метанием, саму же ее точно парализовало, и она вцепилась в предплечья принцессы до белых костяшек, хотя чувствовала себя такой слабой, что боялась упасть на пол от малейшего толчка. Она хотела бы отвести взгляд, закричать, но какая-то непонятная сила удерживала ее и от того, и от другого, заставляя быть беспомощным и безмолвным зрителем. Лицо Рейниры откуда-то полоснули в три глубокие раны, разрезав насквозь щеку, уродуя идеально чистую бледную кожу бороздами с рваными кровоточащими краями. Кажется, все вокруг Алисенты обагрилось этим отвратительным оттенком, что для принцессы был титульным, идущим ей таким странным, извращенно-естественным образом даже сейчас. Она вновь скривилась, показывая окрашенные собственной кровью зубы, вдруг закашлялась, уронив на землю огромный загустевший багровый кусок чего-то мерзкого и непохожего ни на что земное, прежде чем, раскрыв вновь глаза, один из которых оказался выколот, издала истошный крик. Он пронзил Алисенту насквозь, казалось, она почувствовала вибрацию в легких, а звук был не человеческим, не звериным и даже не драконьим. С этим воплем не смог бы сравниться даже противный, надломленный голос Караксеса. Он заставлял кровь в жилах остыть, перехватился дыхание и повеял резко охватившей тревогой. Алисента никогда не видела такого сосредоточения ненависти и гнева, не представляла, что человеческое лицо может передать что-то подобное, пока Рейнире Таргариен вновь не удалось ее удивить. Но, как и обычно, она стала потухать так же быстро, как вспыхнула, выражение сменилось жалобным и испуганным одновременно с тем, как кожа моментально осушилась, где-то покрывшись грязно-желтоватыми пятнами, а где-то и вовсе сползая, обнажая белизну кости или боковых зубов. Казалось, на земле Алисенту удерживало только ощущение того, что слезы все же покатились по щекам, и непонятно отчего: то ли шок, то ли обыкновенное сочувствие. Рейнира же будто почувствовала, что не хочет, чтобы ее жалели, и практически окончательно утративший изначальный облик и точно лишившийся былой королевской красоты лик, позабыв боль, вызванную ожогами от невидимого огня, приобрел строгую серьезность, разъедающую взглядом помутневшего глаза. Какое-то время обе стояли неподвижно, как королева почувствовала усилившийся хват, и что-то острое, похожее на огромные драконьи когти, впилось в нее, пронзая ткань, кожу и, казалось, вот-вот вылезет кончиком под ключицей. Прошила сначала боль, хотелось закричать, что есть сил, но невидимая рука будто наглухо заткнула ей рот. Рейнира вновь заговорила, но теперь к жуткому голосу прибавилась хрипотца обожженных связок, так что, даже если бы Алисента знала валирийский, вряд ли разобрала бы хоть слово, но по интонации она могла понять, что изо рта принцессы вновь льются проклятья. — Avy jorrelan. — В последнюю фразу были вложены остатки злобы, которая опустошила Рейниру, но вместе с тем и придала сил, дабы выдернуть руку из чужого тела. Когтей на пальцах уже не было, но резко повысившуюся температуру, можно было бы почувствовать даже на расстоянии. Быстрым движением принцесса протянула руку к чужому горлу, явно намереваясь его обхватить. Алисенту точно обожгла вся поверхность ладони, и в ту же секунду сильная дрожь разовым приступом сотрясла все тело. Она резко широко открыла глаза, лежа с крепко стиснутой челюстью, не в состоянии пошевелиться. Да и вдохнуть она, кажется, тоже была не в состоянии. Наконец, выйдя из оцепенения, она села на кровати. Посмотрела на свои руки. Они сразу же затряслись с нарастающей скоростью, и королева закрыла ими лицо в желании спрятать этот тремор от самой себя. Она схватилась за голову и, сжав кулаки у корней волос, едва слышно взвыла. Алисента Хайтауэр больше никогда не будет счастлива. Страшная война разрушила все, что было и могло быть, унесла жизни ее родных, унесла ее здравый рассудок, унесла слишком много дорогих и близких сердцу. Почему боги так жестоки к тем, кто обращается к ним чаще всех? За что судьба из разу в раз наказывает ее? Жалеть о последствиях войны естественно, но скорбеть о ее виновнице? Издевалась при жизни, и насмехается даже после смерти. Лучше бы не приходила во снах, лучше бы дала спокойно забыть свои лицо и голос, лучше бы дала повод возненавидеть еще сильнее вместо того, чтобы выражать бесконечную нежность, которую Алисента никогда прежде не чувствовала. Лучше бы Рейнира Таргариен оставалась последней тварью и шлюхой, чтобы у нее наконец повернулся язык так ее назвать. Возможно, когда-нибудь так и будет, но пока что она продолжает изводить несчастную подругу детства, будто вновь желая перетянуть внимание той на себя, отвлекая от скорби по мертвым детям и забивая вновь голову мыслями о минувших годах. Отрада Королевства всегда преуспевала в том, чтобы доводить Алисенту Хайтауэр до слез, оказывается, даже после смерти.