Just pretend

      Порче с тихим стуком вошел в кабинет Кинна, натягивая привычную уже вымученную вежливую улыбку, за последние пять месяцев намертво приросшую к его лицу. Мафия все еще давила на него, нависая, как огромная, воняющая дымом, кровью и грязью махина над крохотной букашкой. Че от всей души ненавидел этот роскошный, но пустой и словно декоративный дом и равнодушных, жестоких людей в нем, даже не живущих, а так, прожигающих жизни ради власти, богатства и сиюминутных удовольствий.       Еще он ярко и сильно, до побелевших костяшек на крепко сжатых кулаках ненавидел предателя и лжеца Кима, приславшего вместо нормальных человеческих извинений корзину с нежно-белыми едва распустившимися лилиями и песню, от которой подросток бился в молчаливой и изнурительной истерике почти два часа. После долгих часов наедине с собой Че смог понять и принять тот факт, что Ким с самого начала ничего ему не был должен, но обида и разочарование в кумире никуда не делись. Подчинившись своей слепой розовой влюбленности, Че органично вплел его в жизнь и творчество и теперь, когда тот периодически мигал на радарах, трусливо прячась и не решаясь приблизиться и встать лицом к лицу, на этом месте образовалась неприятная, неправильная пустота.       Не менее сильно Че бесился из-за феерической глупости старшего брата, умудрившегося влюбиться настолько неудачно и намертво. Но каждый раз, когда ему хотелось нарычать на Порша за его всепрощение и избирательную слепоту в отношении Кинна, Порче вспоминал свою наивную и тупую подростковую влюбленность в Кима, и тяжелые, разрушительные эмоции ненадолго отпускали. Логика и здравый смысл — это, конечно, круто и правильно, но гормоны есть гормоны, с ними особо не поспоришь. Тем более, Кинн встал на путь исправления и очень старался обеспечить Поршу нормальные, здоровые отношения.       — Простите за вторжение, я хотел бы… что случилось?       Кинн сидел во главе длинного рабочего стола, заставленного бумагами, двумя ноутбуками и мелкими вещами вроде органайзера и какой-то фоторамки, и выглядел разбитым и еще более бледным, чем обычно. Порче впервые видел этого властного, сильного и физически, и морально человека настолько слабым, потерянным и уязвимым. Широкие плечи под идеально сидящим кирпично-красным пиджаком сгорбились, мужественное, привлекательное лицо болезненно осунулось, черные, как беззвездная ночь, глаза покраснели и запали, на голове царил сущий беспорядок вместо обычной идеальной укладки.       Беззастенчиво устроившийся на ручке его кресла Порш тоже выглядел тенью себя прежнего. Невооруженным глазом было видно, что он всем сердцем сопереживал своему парню, не зная, как помочь и чем утешить. Боль Кинна была болью Порша тоже, и Че в который раз, глядя на зеркальное взаимодействие этих двоих, одновременно и проклял, и поблагодарил небеса за то, что его Порш Пачара Киттисават все-таки нашел своего соулмейта.       — Мой брат мертв, — сухим, бесцветным голосом ответил на вопрос парня Кинн, не отрывая непроницаемый взгляд от золотистого массивного фамильного кольца перед собой.       — Но я видел пи’Кхуна полчаса назад… — начал было Че, как до него рывком дошло. У Кинна Анакинна Тирапаньякула было два брата: старший и младший. И речь сейчас явно шла не о наполовину сумасшедшем Кхуне, полчаса назад на глазах Че резво утащившем двух своих бессменных нянек-телохранителей к пруду кормить и так избалованных и толстых карпов Кои.       — Как? — выдавил парень из пересохшего горла, ощущая себя странно невесомым и легким. Будто то единственное, что еще держало его на земле, исчезло, и теперь он мог свободно воспарить в небеса, как блядский воздушный шарик с развязавшейся веревочкой.       — Уходил от погони на байке, врезался в мост «Saphan Phut» и упал в реку. Тело уже нашли, оно… в плохом состоянии.       Порче механически кивнул и выпрямился, расправляя плечи, чтобы не показывать, насколько сильно ударило по нему это неожиданное известие.       — Прошу принять мои искренние соболезнования, кхун Кинн, — голос остался ровным и спокойным, а глаза — сухими, и только в сердце что-то неприятно, мелко закололо.       — Спасибо, — еще более холодным и равнодушным тоном ответил Тирапаньякул, продолжая прожигать тяжелым взглядом безвинную столешницу перед собой.       Порче, больше ни на кого не глядя, пошел в свою комнату, достал гитару Кима, коротко и нежно прикоснулся к отозвавшимся на движение металлическим струнам. Решительно засунул Виктори* в чехол, переоделся в невзрачные светлые джинсы, любимую секондовскую безразмерную голубую футболку, «художественно» заляпанную темно-синей и черной красками. Несмотря на то, что теперь они с братом были сказочно богаты, и Че мог позволить себе влет скупить парочку модных бутиков в самом дорогом квартале столицы, он продолжал носить старые заношенные вещи, осознанно выделяясь на фоне подавляющей роскоши особняка. Молчаливый протест против экстренной смены места жительства, хотя и по старому дому Че больше не скучал. Все равно дом был домом только тогда, когда там жил Порш.       Короткая записка от руки на листке, вырванном из первой попавшейся тетради, легла под подушку на расправленной кровати, заваленной вещами и частично усыпанной крошками от снеков — Че знал, что в свое время Порш поймет, где нужно ее искать. Он прихватил гитару, обулся в старенькие желтые кеды, готовые развалиться от почтенного возраста и регулярной носки прямо на ногах, растрепал волосы и направился к северной части особняка, собираясь выскользнуть через тайный ход, который ему в шутку показал Танкхун.       На пороге он столкнулся с Корном, за плечом которого, к счастью, не маячил строгий и неподкупный Чан, способный сильно осложнить Че уход, навесив на него лишнюю сейчас охрану.       — Куда-то идешь, племянник? — медово улыбнулся пожилой человек, находиться с которым в одном помещении было мучительно и для Порша, и для Че.       Однако теперь, после полученных страшных, безнадежных известий подростка с головой накрыла странная плотная и густая пелена отчужденности. Он сделал вежливый вай и повернулся к Корну спиной, собираясь как ни в чем не бывало нырнуть в темный проход, с этой стороны выглядящий как вход в подсобку, а на выходе удачно прикрытый пышным кустом какой-то вечнозеленой колючей дряни.       — Ты не ответил, мальчик, — голос мужчины стал холоднее и жестче.       Порче выпустил прохладную латунную дверную ручку, повернулся к нему лицом и спокойно посмотрел в темные умные глаза, так похожие на глаза его Кима, почему-то больше не боясь ни впечатляющей харизмы, ни развитого интеллекта, ни подавляющей ауры властности вокруг этого человека.       — Прошу принять мои искренние соболезнования, дядя. Ваш младший сын найден мертвым.       — Хочешь отпраздновать его смерть или похоронить гитару? — ничуть не удивился дурным известиям Корн, кивнув на возвышающуюся за плечом подростка Виктори в чехле.       Он не выглядел как человек, только что потерявший ребенка. Скорее, как тот, кому сообщили о незначительном падении акций в преуспевающей фирме — вроде новость и дерьмовая, но бывало и хуже. Порче в который раз задумался о том, были ли у Танкхуна, Кинна и Кима хотя бы минимальные шансы вырасти кем-то адекватным с таким-то отцом. Результаты коротких раздумий, как всегда, были неутешительны, зато и смириться с чудачествами старших стало проще.       — Скорее, отмечу ваш разгромный проигрыш, дядя. Вы умудрились дважды просрать то единственное хорошее, что было, есть и будет в вашей жизни — своих сыновей. Надеюсь, вы довольны полученным эффектом. –Порче еще раз вежливо поклонился, и пока Корн хватал ртом воздух от его сказочной наглости, развернулся и скрылся в тайном проходе. Слез в нем все еще не было, и даже сердце успокоилось. Остались только эта странная, непривычная легкость и желание взлететь и раствориться в светло-голубом безоблачном небе.       Минут за сорок он быстрым шагом, почти бегом, добрался до ближайшего парка, где обычно играли уличные музыканты. Договорился с местными и встал на дальнем и непопулярном краю площадки, возле какой-то невзрачной, изгаженной голубями и старыми полустершимися граффити статуи то ли политического деятеля, то ли просветленного поэта. Расчехлил и настроил верную Виктори, прислушиваясь к эмоциям и коротко распеваясь. Музыка сама появилась в голове, позвала за собой, и Че позволил ей свободно течь, ясно осознавая, что это его лебединая песня. Даже если он сможет каким-то чудом пережить этот день, он больше никогда не возьмет в руки ни один музыкальный инструмент.       Гитара в его руках пела, плакала, смеялась, звала за собой и предавала. Совсем как Ким. Че пел все подряд, устроив на своем краю площадки аншлаг, но местные музыканты не стали его прерывать, тонко чувствуя, что это его предел и он им не конкурент. Порче был им очень за это благодарен — как заведенный, он играл и выплескивал в словах и нотах боль, тоску, печаль, желание вернуться в прошлое хоть на пару минут и вместо нелепого, детского признания в любви заткнуть глупого и трусливого Кима взрослым, серьезным поцелуем, наплевав на утреннее дыхание и собственную скромность. Потому что теперь он никогда больше не сможет его поцеловать. Увидеть. Услышать наяву. Обида на наглую ложь и разрушенные первые серьезные чувства показалась вдруг Че такой мизерной и незначительной, нелепой, детской, что он грустно усмехнулся прямо в песне, по иронии судьбы принадлежащей WIКу и пропитанной насквозь его эмоциями и желаниями.       Че играл, играл, играл, не слыша гомон собравшейся вокруг него завороженной, притянутой, как магнитом, толпы, не видя перед собой ничего, кроме чуть смущенной и неожиданно нежной улыбки человека, в которого умудрился вляпаться по самые уши только тогда, когда узнал поближе. Он восхищался WIКом, как примером для подражания и успешным айдолом, не сводил с него глаз, как с певца и талантливого композитора. Но по-настоящему, глубоко и на всю жизнь влюбился только тогда, когда увидел без масок и ужимок, сонного, растрепанного, со следами недавно выдавленных прыщей на подбородке и мелким шрамиком у переносицы, которые обычно скрывались под умелым макияжем. С несвежим дыханием, слипшимися со сна ресницами, пересохшими и потрескавшимися губами. Домашнего, родного, близкого, давно проснувшегося, но до последнего боящегося пошевелиться, чтобы не разбудить беззастенчиво пригревшегося на его груди Порче. В то единственное совместное счастливое утро Ким крепко, собственнически обнимал его за плечи тяжелой теплой рукой, украшенной крупными перстнями и браслетами, ласково, невесомо гладил по волосам, натягивал на плечи одеяло, безжалостно снимая его с себя — Че всегда очень чутко спал и помнил в малейших деталях эти робкие попытки замкнутого и холодного Кима быть нежным и осторожным. Глупый, глупый, глупый Кимхан.       Че злился на возлюбленного, и его песни приобретали тяжелый, агрессивный характер, даже если изначально были минорными. Так фраза «We will make amends, 'til then I'll just pretend» из песни Bad omens приобрела агрессивно-боевой характер вместо усталого и отчаянного, как изначально предполагалось по общему настроению произведения. Но работало это не только с яростью, так, например, «Easy on me» Адель Че умудрился пропеть с такой ядовитой насмешкой и горечью, что стало жгуче больно и тоскливо ему самому, а «Elastic heart» Sia, которую он от нечего делать выучил совсем недавно по видеоурокам с YouTube, прозвучала больно, разбито, обиженно и потеряно, хотя сама песня была о свободе и борьбе за свое место и границы в отношениях. После их разлада с Кимом ему в принципе было мучительно больно и тяжело разучивать любые песни о любви и ярких чувствах, поэтому он сосредоточился на песнях о расставании или борьбе за отношения, существенно пополняя скромный репертуар.       Че безостановочно пел и играл, иногда произвольно повторяя композиции, если того требовала ноющая от чувства потери душа. Местные музыканты в какой-то момент принесли ему литровую бутылку воды, к которой он периодически прикладывался, чтобы совсем не охрипнуть. Но даже на такой — хриплый, усталый, под конец все же севший голос — отлично легла «Arcade» Дункана Лоуренса, сделав лирику еще более обреченной, пронзительной и потерянной.       — Хватит, парень, — за руку его поймали цепкие шершавые пальцы, и Порче словно из наркотического дурмана вынырнул.       На улице уже вовсю хозяйничал вечер, жгучее, безжалостное тайское солнце медленно, словно нехотя опускалось за кроны деревьев парка, подсвечивая их золотисто-рыжими лучами. Люди вокруг Че потихоньку расходились, тряся головами, будто оглушенные. В нос ударил сильный металлический запах, а струны Виктори под пальцами подозрительно заскользили.       — Сколько… сколько я играл? — едва шевеля языком спросил Че у бледного и высокого симпатичного парня со стрижкой почти под ноль, с ног до головы обвешанного серебристыми цепочками и облаченного в черную футболку и черные же милитари-штаны, несмотря на удушливые +35 по Цельсию.       — Почти шесть часов. Без перерыва. Давай хоть руки обработаем, мы тут пластырей и перекиси купили.       За спиной парня толкались локтями длинноволосая блондинка лет двадцати двух — двадцати четырех в пышном коротком лиловом платье, полосатых радужных перчатках без пальцев, таких же гетрах и ядрено-розовых туфлях на очень высокой платформе, и вторая — совсем крохотная брюнетка в огромных круглых очках с толстыми линзами и с жиденьким каштановым хвостиком, в простых и невзрачных однотонных темно-синих вещах похожая на фоне колоритной подруги на невзрачную моль.       — Все хорошо, мне ничего не нужно, спасибо, — Че ободряюще улыбнулся второй девушке и спросил у нее, поддавшись профессиональному наитию: — А ты играешь?       — Нет, но очень хочу научиться. Белла иногда дает мне поиграть на ее старой флейте… — Ответила девушка тихим, невыразительным голосом, бросив благодарный взгляд на подругу.       План в голове сложился мгновенно, и Порче в последний раз сжал гриф горячо любимой Вик. Наклонился, целуя и его, и обечайку**, так же нежно и интимно, как целовал бы плечо обнаженного Кима после ночи их любви. И вложил испачканную кровью гитару в руку удивленной девушки.       — Это Виктори, можно просто Вик. Теперь она твоя, заботься о ней хорошо. И, если можно, иногда играй на ней какие-нибудь песни того самого WIКа, мы оба его очень любим и скучаем.       Порче надломлено улыбнулся и попытался уйти, но на плечо легла тяжелая ладонь парня, а за локоть цепко, до легкой боли ухватилась девушка-радуга.       — Ты не пойдешь никуда в таком состоянии! — Возмутилась она, притопнув стройной ножкой и едва не свалившись на землю от отдачи из-за массивных и наверняка ужасно тяжелых каблуков.       — Пойду. И вы сами это прекрасно знаете. Правда, ребят, спасибо. За место, за воду, за понимание, — Порче попытался выдавить блеклое и неубедительное подобие улыбки.       Все музыканты были тонко чувствующими, эмпатичными натурами. Они слышали его первый и последний сольный концерт и прекрасно поняли, что он таким образом прощается. С творчеством, с родным городом, с любимым инструментом, со своей любовью и самой жизнью.       — А с деньгами что? — хмуро уточнил высокий парень, выпуская плечо Порче из плена узловатых пальцев.       — Какими деньгами? — тупо переспросил Че, и широко распахнул глаза, когда собеседник ткнул пальцем в крупную картонную коробку из-под обуви, доверху заполненную купюрами и монетами.       Даже не приглядываясь, Порче мог сказать, что там в районе тысячи бат. Еще полгода назад он и мечтать не смел о таких деньгах за одно-единственное спонтанное уличное выступление. Теперь же эти деньги жгли ему руки, лишний раз напоминая, что его ироничного, чуткого, преступно-красивого и самого лучшего учителя больше нет в живых.       — Нихуя себе. Отлично собрал. Какой талант во мне, однако, умер, –невесело пошутил он и оттолкнул заработанное в сторону ребят. — Заберите себе за хлопоты. Можете пропить, инструменты апргрейднуть, да хоть нищим раздать. Они ваши.       — Ты же уже не передумаешь, да? — уточнила Белла, сверкая внимательными и выразительными глазами цвета крепкого кофе.       — Не-а. Люди без сердца не живут, а мое утром с корнем выдрали, — признался парень легко, стараясь лишний раз не вспоминать улыбку или голос Кима, чтобы не разреветься прямо на месте, словно обиженное или брошенное дитя.       — Да вернется к тебе твоя девчонка, хуле ты ноешь сразу, — с тихим цоканьем закатил глаза парень, но осекся, когда Порче растянул губы в неестественной, неживой улыбке и спокойно произнес:       — Он разбился сегодня насмерть. И я очень хочу за ним. Только соболезновать мне не надо, это все равно пустое. Лучше живите дальше и иногда вспоминайте идиота, который играл почти шесть часов подряд и в кровь стер руки.       — Вот. Возьми. Если все-таки одумаешься, приходи сюда, покажешь ребятам, тебя направят к нам в логово, — парень снял с джинсов серебристую толстую короткую цепочку и сунул в руку Порче. — Скажешь, что от Голема, тебя поймут.       — Все-таки обработай, — мышка с мученическим вздохом и жалостливыми глазами, полными непролитых слез, протянула вперед прозрачный пакет из аптеки с перекисью, бинтами и большой упаковкой тканевых пластырей. А Белла, как запомнил Порче, являющаяся в их уличной банде барабанщицей, поколебавшись, сняла с рук большие вязаные радужные митенки.       — На, если уж помирать, то красивым.       — Спасибо, — Порче улыбнулся куда более адекватно и мягко, чем раньше, до глубины души пораженный добротой этих ребят.       Мышка все же не удержалась и тихо заплакала, когда он уходил, обнимая подаренную гитару двумя руками. И этот ранимый, трепетный звук заставил Порче на несколько секунд почувствовать себя Кимом, уходящим от него самого пять месяцев назад. Уняв эмоции, он тоже не посмел обернуться, осознавая, что просто-напросто должен уйти. Что теперь он — неподъемный груз для всех, и в первую очередь, для Порша.       «Хиа’ должен стать свободным. Ему больше не придется оглядываться на меня, бояться за мою жизнь. Он сможет отомстить той старой твари за маму и папу. Интересно, почему мне не страшно умирать, базовый инстинкт же? Или все же есть возможность его отрубить?» — меланхолично думал Порче, не глядя по сторонам и переставляя ноги одну за другой, благо нужный мост находился в тридцати минутах неспешного пешего хода.       Дойдя до места, Порче вышел на середину моста и оперся на перила. Посмотрел на воду, зелено-черную, мутную, идущую мелкой рябью и плещущуюся далеко внизу. Пересохшие губы сами зашептали слова песни Кима, которую тот так и не выпустил в мир. Песни-извинения, песни-крика, песни-мольбы, которую Порче эгоистично проигнорировал и потерял последний шанс поговорить, понять, узнать, почему все так плохо и неправильно у них двоих вышло. Он обошел кажущийся бесконечным мост вдоль дороги с обеих сторон, не обращая внимания на оживленное движение и множество лихих байкеров, то и дело ему сигналящих или притормаживающих, чтобы переброситься словом или даже познакомиться, и нашел-таки место, где на металлических светлых перилах осталась относительно свежая кровь. Кровь Кима.       Порче такими же красными ноющими пальцами прикоснулся к заграждению, чуть примятому от удара мощного байка, окончательно прощаясь и с Кимом, и с жизнью, и с миром. И, не колеблясь, ловко влез на узорный парапет, радуясь тому, что жесткие изнуряющие тренировки мафии хоть где-то пригодились. Плавал он неплохо, но течение в этом месте было сильным, а высота моста — приличной. Если навернуться головой вниз, есть все шансы умереть быстро и почти безболезненно.       И все было просто отлично, пока за талию его не перехватили сильные мужские руки, сомкнувшиеся, словно капкан и потянувшие назад, к твердому надежному асфальту и пышущему жаром крепкому телу.       — Дай мне сдохнуть, не лезь ко мне, уебок! Пусти, блять! — Порче разозлился не на шутку, брыкаясь, дергаясь и пинаясь, и вцепился в мост, как в бесценное сокровище. Он ведь уже принял свою грядущую смерть, настроился, со всеми попрощался, даже Виктори отдал. Какого хрена какой-то посторонний мудак снова все решает за него?!       — Не пущу, мать твою, Порче, ты что устроил?!       Че, заслышав подозрительно знакомое злое шипение, мгновенно перестал дергаться и обмяк, позволяя человеку стянуть себя с парапета. Это не могло быть правдой, Кинн не стал бы о таком врать, но в нос подростка уже шибанул пряный запах кедрового одеколона, а хватка на талии была настолько правильной и цепкой, что от отчаянья, смешанного с неистовой надеждой, иголки в сердце проявились с новой силой.       — Пи’… у меня галлюцинации, да? Я брежу? Скажи, что я брежу?       Вместо ответа его рывком повернули лицом к спасителю, задрали подбородок и прижались губами к губам — горячо, страстно, грязно, совсем не изящно, но очень правильно. В нос ударил еще более яркий и насыщенный аромат одеколона пополам с кожей от куртки и личным запахом Кима. Че ведь уже спал на нем однажды, он не мог спутать…       — Пи’Ким… Постой, пи’, постой…       Че, задыхаясь так, будто километр без остановки пробежал, оторвался от губ Кима, но ненадолго — тот недовольно рыкнул, словно зверь, чья добыча все никак не хотела сложить лапки и сдаться, и снова поцеловал, на этот раз с языком. Вернее, бескомпромиссно заткнул, грубо трахая безвольный рот Порче, смешивая слюну и удерживая его за шею, чтобы уж точно никуда не делся. И Че действительно почти сдался, но руки, успевшие незаметно даже для него самого пролезть под куртку и удобно улечься на чужие лопатки, нащупали под футболкой плотную повязку, и подростка словно молния вдоль позвоночника прострелила, настолько ярко вспыхнула в нем злость. Он без колебаний вцепился зубами в нижнюю губу старшего, пробивая ее насквозь, и с упоением ощутил на языке вкус крови. А затем, когда ошарашенный таким отпором мафиози недалеко отстранился, Порче без колебаний и жалости отвесил ему шикарную, сильную, хлесткую оплеуху, жалея только о том, что мягкая ткань радужных митенок Беллы приглушила звук удара.       — Уебок! — заорал он не своим голосом, заведенный до предела, отчаявшийся, испуганный, смятенный и разрушенный изнутри неожиданным появлением «погибшего» Кима. Че больше не думал сдерживать себя, несмотря на проезжающие мимо машины и немногочисленных пешеходов, ставших свидетелями его неудавшегося суицида. — Скотина! Гадина проклятая! Ты мне сколько крови выпил, идиота кусок, а потом просто так из жопы выбрался и «вот он я»?! А обо мне ты хоть раз подумал, долбоеб?!       Глаза Кима сверкнули темным гневом, он весь подобрался и стал еще больше похож на своего отца, но страшно Порче не было. В нем клокотала злая, первобытная ярость, смешанная с разочарованием, облегчением и практически невыносимым желанием сомкнуть руки на кое-чьей дьявольски красивой шее и хорошенько придушить, и отнюдь не в сексуальном смысле. Новая пощечина обрушилась на вторую щеку, прежде чем Ким успел открыть рот.       — Завали свой талантливый еблет, пи’Ким, я не договорил! — рявкнул Порче во весь сорванный голос, ощущая приятный гул в обеих ладонях и боль в горле. — Я чуть не сдох только что из-за тебя, так что будь добр, дослушай хоть раз до конца! Ты самый самовлюбленный, эгоистичный, замкнутый, грубый, отстраненный, трусливый и ограниченный человек из всех, кого я знаю. Ты лгал мне в лицо с самого первого дня, ты меня использовал, ты предал мое доверие и мою любовь. Лишил меня музыки, кумира, смысла, всего, блять. И самое хуевое, что ты чуть не лишил меня себя.       Порче сморгнул навернувшиеся на глаза злые слезы, вытер щеки, размазав и соленые капли, и свежую кровь по лицу. Заметив это, Ким дернулся навстречу, но подросток отшатнулся назад, не позволяя приблизиться, и бросил короткий удовлетворенный взгляд на покрасневшие от ударов щеки.       — Я не знаю, за что ты меня так сильно ненавидишь. Мне было так здорово жить, пока я не встретил тебя вживую. Я с самого начала знал, что ты — проигрышная партия, но я все равно за тобой шел, потому что наивный дурак***. Ты ебаный колдун, и я без тебя уже не могу. Поэтому, пожалуйста, я прошу тебя, пи’Ким, скажи, что ты живой и это все было просто очень глупой и жестокой шуткой…       Порче снова сморгнул слезы, жадно впитывая каждое микровыражение на лице напротив, сглотнул комок в горле и непроизвольно отшатнулся, упираясь лопатками в перила моста, когда Ким молча с размаха опустился перед ним на колени прямо на асфальт. Но на этом он не остановился, наоборот, низко склонил темноволосую голову с коротким хвостиком и опустил взгляд на облупившиеся от старости кеды Че.       — Это правда я, мой ангел. Я знаю, что я тебя не заслужил, поэтому и ушел. И нет, это не было шуткой, я должен был на время исчезнуть, чтобы Кхун мог нанести удар. Как только мы взломали все протоколы, Кхун выстрелил, а я бросился тебя искать.       — Твой отец, — рывком осознал Че, начиная задыхаться от переизбытка эмоций и накатившего волной страха за близких — он с самого первого дня буквально кожей чувствовал исходящую от Корна опасность, по возможности стараясь избегать его и не подпускать близко брата.       — Да, Че. Он должен был поверить, что я сдался. Что я отступил от тебя. Сломался.       — Так вот почему он с такой гордостью и одновременно гневом на меня смотрел. Я умудрился походя сломать его любимую игрушку. И пи’Кхун тоже хорош, а я еще думал, почему он мне постоянно повторял, что ты не такой мудак, каким хочешь казаться. И давно вы это спланировали, аналитики хуевы? Честно ответь, — Порче без особой жалости дернул Кима за ухо, как нашкодившего кота.       — Еще до нашего расставания. Порче, я физически не смог бы от тебя уйти в тот день, если бы не знал, зачем все это, — Ким вскинул голову, позволяя младшему заглянуть в его расстроенные, больные, полные невыразимой печали глаза. — Ангел, я сделаю абсолютно все, чтобы ты жил. Как представлю, что Кыа мне на пару минут позже доложил, где ты, и ты бы спрыгнуть успел…       — Долбоеб, — прохныкал Че неразборчиво, плюхнулся рядом и сжал плечи Кима безо всякой жалости к полученным ранее травмам. Но тот даже не пискнул, вместо ответа притягивая Порче к себе за талию, чтобы еще больше уплотнить телесный контакт.       — Что с твоими руками?       — С тобой прощался, — пробурчал Порче смущенно. — Бля, Ким, я же Виктори отдал, потому что думал, что ты… — даже просто упоминать вслух о неудавшемся самоубийстве было сложно, и он осекся, судорожно глотая ртом густой душный воздух, пропитанный запахом пыли, бензина, машинного масла и водорослей от мерно плещущейся под мостом воды. И запахом Кима, таким родным, щемяще-близким, любимым, ядовитым, как изысканный дурман. — Какая ж ты скотина, пи’Ким. Как же сильно я тебя люблю… — Че наклонился, обессиленно упираясь лбом в плечо напротив. Ким тут же стянул с себя черную брутальную кожанку и завернул в нее подрагивающего от нервов подростка.       — Прости меня. Знаю, что не простишь, я бы сам себя уже давно нахуй послал или колено бы прострелил, но прости. Лучше ты будешь ненавидящим меня, но живым, чем мертвой использованной марионеткой отца.       — Дурак. Дурак, дурак, дурак, — монотонно забубнил Порче, лениво стуча кулаками по удобно подставленной спине Кима. Но отвлекся и вскинул голову, услышав гомон небольшой толпы за спиной. — На нас же люди смотрят, да?       — И фотографируют.       — Каковы шансы, что они не признают в тебе WIКа?       — Нулевые, Порче. У меня слишком запоминающийся еблет, — хмыкнул Ким иронично, и младший слегка покраснел от некстати накатившего смущения и остаточной злости на любимого человека.       — Сам виноват. Нечего было таким смазливым рождаться, — фыркнул он, и, воодушевившись затеей, сгенерированной усталым и отупевшим за этот бесконечный и нервный день мозгом, предложил: — Ты все равно станешь завтра звездой всех таблоидов, так давай их нахуй сожжем?       — Буквально? — В глазах Кима зажегся непередаваемый опасно-хулиганистые огонек, не сулящий газетчикам ничего хорошего.       — Нет, конечно, придурок, и так по самое не балуй в криминале, –прошипел Порче, едва разжимая губы, чтобы совсем не палить контору. — Люди хотят шоу? Давай устроим им ебаное шоу.       Ким пару секунд сидел, замерев, как каменная статуя. Порче успел подумать, что малость перегнул с наглостью, но тот наконец отмер, легко перекинул его через плечо, щедро, до боли и прокатившегося по всему телу яркого, насыщенного жара шлепнул по заднице и встал на ноги, будто вовсе не чувствуя лишнего веса.       — Прошу прощения, мой драгоценный ангел решил пасть, так что пришлось срочно его останавливать. Позвольте откланяться! — Ким послал очаровательную улыбку в толпу и совершенно издевательским образом поклонился, умудрившись сделать это с брыкающимся и громогласно матерящимся Порче на плече. Еще раз от души треснул выставленные напоказ ягодицы и поволок парня к машине, как древний охотник — законную добычу.       Порче без шуток пинался, брыкался, орал нецензурщину, а под конец и вовсе кусаться начал, отплевываясь от шелковистых волос, все время лезущих в рот и нос, но Ким только смеялся, весело, беззаботно, до боли сладко, и продолжал его тащить. Аккуратно усадил в машину, придерживая руку над макушкой, чтобы не стукнулся о раму, пристегнул, оббежал машину и уселся на водительское сидение, сходу давая по газам.       — Ебанутый, — спокойно прокомментировал Порче, ощущая, как зудят отшлепанные ягодицы под тканью плотных джинсовых штанов.       — Ага. Ты ведь за это и полюбил, — хмыкнул Ким весело, но Порче качнул головой, отворачиваясь к окну, чтобы рассмотреть неоновые огоньки родного города.       — Нет, не за это. Случайно в шестнадцать увидел твой кавер на YouTube на «Desert rose» Стинга и пропал. Это была не самая удачная твоя работа, но на припеве я видел в твоих глазах настоящие чувства. Тебе не нужны были женщина или мужчина, тебе действительно нужен был дождь, перемена, что-то, чем можно наполнить сухие и безжизненные дни и ночи. Тогда я тебя и полюбил, как фанат кумира, конечно, но все равно безоглядно, глупо, наивно и преданно. Даже не тебя, а ту грусть, потерянность, обреченность в твоих глазах, которая отозвалась и во мне. Мне уже тогда хотелось прогнать их, поэтому я сел и написал свой первый комментарий на платформе, отвечая какому-то придурку, который назвал тебя «тупой смазливой куколкой».       — За что я тебя получил, ангел?       — Жизнь вообще несправедлива, пи’Ким. Иногда люди, которые заслуживают всего мира, получают вместо него хуйню на блюде.       — Ловко ты нас с Кинном приласкал, — рассмеялся Ким, и этот смех — хрипловатый, мягкий, грудной — прошелся по коже Порче, будто пером, вызывая щекотку и инстинктивное желание поежиться. Он никогда еще не видел своего кумира настолько свободным, открытым и безмятежным. Живым. Настоящим. — А если серьезно, то я буду очень стараться, чтобы сделать тебя счастливым. Я заслужу твое прощение, Че, обещаю.       Порче молча накрыл ладонью теплую руку, что привычно и уверенно лежала на коробке передач между ними. Теперь он мог открыто любоваться чеканным профилем, сколь угодно долго и усердно рассматривать вблизи обожаемого кумира и любимого человека. Ким был прямо у него под боком, живой, теплый, все такой же самоуверенный, жесткий, стремительный и безмерно красивый. Невероятный.       — Я же брежу, да? Я упал в реку, и это последние секунды моей жизни. Если это так, я очень рад увидеть тебя еще раз, пи’, — Порче улыбнулся, разбито, но счастливо. — Я тебя ненавидеть должен, но я все еще люблю. Сильно-сильно. Жаль, что вслух в последний раз не сказал.       Ким переменился в лице, съехал на обочину, врубил аварийку, отстегнул ремень Порче, откинул его сидение назад и навис сверху, сверкая бешеными черными глазами — не отличить, где радужка, где зрачок.       — Порче Питчая Киттисават, еще раз услышу от тебя слова про смерть, и отшлепаю так, что сесть не сможешь, — а затем наклонился и поцеловал. Совсем по-взрослому, с языком, сходу задавая быстрый темп и нагло стискивая горячими пальцами талию Порче. Пробрался ими под футболку, больно, до синяков сжал бок, доказывая, что все происходящее не сон и не галлюцинация умирающего сознания.       Че сразу же утонул и в поцелуе, и в запахе, и в тактильных ощущениях. Особенно хорошо стало, когда изящная ладонь музыканта накрыла вздыбившуюся ширинку, сжимая до легкого дискомфорта и нуждающегося низкого стона, непроизвольно вырвавшегося из груди подростка. Плотная ткань неприятно натирала и давила на возбужденный член, и парень обиженно захныкал, накрывая ладонь Кима своей, чтобы не думал убирать.       — Дай мне пять минут, ангел, — попросил мафиози очень хрипло, со скоростью света вернулся за руль и завел машину.       Порче уже ничего не соображал — губы пекло от интенсивных, горячих поцелуев, которые ему еще никто не дарил. Вкус Кима отдавался на языке, до одури хотелось попробовать еще и кожу, а лучше всего, оставить на ней парочку собственнических меток. И член ныл так, словно его вообще никогда не трогали, болезненно выпирая под узкими штанами.       Че немного пришел в себя, когда огни города стали попадаться намного реже. Он наскоро огляделся — Ким привез его на какую-то восьмиэтажную недостроенную заброшку в узком переулке, едва-едва освещенном светом слабенького, полусдохшего уличного фонаря. Заглушив двигатель, он откинул и свое сидение, плавно развернулся и легко, как пушинку, перетащил бескостного от сильнейшего возбуждения Порче на свои колени. Усадил поудобнее, заставил снять куртку, следом футболку. Сразу же приник губами к груди, покусывая тонкие ключицы и постепенно спускаясь к напряженным, твердым соскам.       Порче даже не подозревал, что у него настолько чувствительная грудь. До безобразия опытный в любовных делах Ким играл с ним, как кот с мышью, то покусывая кожу, то облизывая, то присасываясь, как голодный вампир. Китисавату быстро стало больно, сладко, хорошо, но мучительно мало. Он с властностью, удивившей его самого, сгреб отросшие мягкие пряди на затылке Кима и направил его голову туда, где было нужнее всего.       — Такому тебе, ангел, я готов подчиняться вечно, — довольно промурлыкал сын мафии, проходясь чуть шершавым и очень горячим языком по твердому от возбуждения соску и снизу вверх заглядывая в раскрасневшееся лицо партнера.       — Тогда прекрати выебываться своим богатым опытом и займись делом, — резко отозвался Порче, не в силах больше терпеть эти приятные, но поверхностные ласки.       Ким обжег его совсем диким взглядом, приоткрыл губы и обхватил ими вершинку, то потягивая, то зализывая, то прикусывая. У Порче потемнело перед глазами, и он неосознанно вцепился в футболку Кима, пытаясь ее сдернуть, чтобы сделать их контакт более тесным. Тот послушно отстранился и изящным, текучим, сексуальным движением, как актеры в порно-роликах, что Че частенько смотрел по вечерам в своей постели, убрал лишнюю сейчас одежду. Порче приоткрыл слезящиеся глаза, чтобы полюбоваться видом, и тут же поймал тонкие, костистые запястья, останавливая Кима, уже вознамерившегося вернуться к ласкам.       По всему подтянутому карамельному торсу змеились царапины, пестрели лилово-черные синяки и ушибы, грудь к тому же была перетянута бинтом, заходящим на левое плечо, которое ранее Че успел вдоволь ощупать на мосту. Всю страсть парня как волной смыло. Он, прикасаясь так нежно и невесомо, как только мог, отследил края самого большого синяка на ребрах с правой стороны, аккурат под краем бинта.       — Пи’Ким, откуда?..       — Нужно было, чтобы папа поверил, так что… я и правда это сделал, — Ким отвел взгляд, но на вопрос ответил, больше не пытаясь прятаться или натянуть осточертевшие им обоим маски. — Не бойся, ангел, пара синяков всего лишь.       — Прости, сильно болит? — Порче вспомнил, как нещадно колотил Кима часом ранее по все тем же синякам, и снова прикоснулся со всеми доступными осторожностью и нежностью, пытаясь хотя бы так компенсировать прежние жестокость и грубость.       — А ты погладь, и боль уйдет.       — Не смешно, пи’Ким! — возмутился Порче, отдергивая пальцы, но упрямый, как баран, Ким поймал его ладонь, мягко поцеловал центр и вернул к себе на грудь поверх бинтов.       — Я не шучу, Че. Твои касания, поцелуи, в принципе ты рядом — уже мощная доза эндорфинов. Работает как болеутоляющее, это я тебе как мафия говорю.       — В жопу себе свою мафию запихни, вместе с эндорфинами, — буркнул парень, отчасти смущенный, отчасти взбешенный упрямством старшего. — Иди сюда.       Ким послушно придвинулся, весело скалясь, и тут же удивленно охнул, когда Порче аккуратно, но цепко обхватил его руками за плечи и притянул к себе, наклоняясь и приникая поцелуем к обнаженному плечу, как давно мечтал. Мафиози дышал сбито и часто, но не мешал исследовать свою шею и уши. Че меж тем вспомнил все просмотренное им гейское порно, и, дурея от собственной наглости и раскрепощенности, начал вылизывать и слегка покусывать солоноватую кожу плеч и шеи, созданной для бриллиантов и сраного кружевного черного чокера, который он мечтал на Кима нацепить с того дня, как в первый раз в свои несчастные шестнадцать подрочил на его светлый образ в ванной.       — Малыш, стой. Позволь и мне.       — Нет, пи’Ким. Во-первых, ты ранен, во-вторых, наказан.       — Интересно, знает ли твой дорогой хиа’ какой жестокой маленькой сучкой ты можешь быть? — прохрипел Ким, даже не пытаясь помешать Порче в его увлеченных, но наверняка невыносимых для старшего исследованиях.       — О, ты даже не представляешь, в какие позы становится твой брат, чтобы угодить моему. Поверь, то, что пи’Кинн физически сверху, совсем не означает, что это на самом деле так, — отмахнулся Порче, осознанно ерзая на крепких коленях и потираясь пахом о внушительный бугор на чужих джинсах. За взаимодействием старших он, как, впрочем, и весь особняк главной семьи, мог наблюдать чуть ли не каждый день и с железобетонной уверенностью думал, что Порш все еще не согнул Кинна под себя за считанные дни только потому, что по-настоящему влюбился и щадил любимого человека.       — Мы правда будем обсуждать секс наших братьев, пока лапаем друг друга в машине? — Привычная мягкая ирония вернулась в бархатный голос Кима, словно отбрасывая их обоих назад во времени, когда они были пусть и странной и нелогичной, но заинтересованной друг в друге парой «фанат-кумир».       — Ты сам это начал, — возразил Че и прикусил солоноватую кожу вдоль яремной вены, едва сжав зубы, но все же обозначив свою безоговорочную власть.       Ким скользнул рукой по телу Че и ловко расстегнул пуговицу и ширинку джинсов, сходу залезая в трусы. Ладонь — теплая, сильная и жесткая, обхватила изнывающий без внимания член так правильно и тесно, что Порче не сдержал продолжительного хриплого стона.       — Мне нравится, как ты стонешь, ангел. И это пока только рука. Боюсь представить, что будет, если приласкаю ртом или вставлю в тебя свой член.       — Заткнись, пи’Ким! — огрызнулся Порче, подаваясь бедрами навстречу.       Ему было тесно, жарко, маетно, практически невыносимо, но Ким продолжал размеренно ласкать, сомкнув пальцы плотным кольцом и каждый раз довольно резким движением обнажая чувствительную головку. Затем остановился, выводя по самому краю круги и потирая уретру, из которой снова обильно выделился прозрачный и скользкий предэякулят. Порче от каждого касания било мелкими ударами возбуждения; он жадно вдыхал густой воздух салона, пахнущий потом, мускусом и Кимом, и никак не мог насытиться.       — Ч-ш-ш, малыш. Какой ты чувствительный, — Ким откровенно издевался, дразня Че, но внятно ответить на провокацию тот не успел — мафиози прекратил ласкать большим пальцем бордовую от прилива крови головку и надавил сильнее, проникая ногтем в щель.       Порче подбросило на коленях Кима, и он провалился в оргазм, сцепив зубы на удачно подставленном местечке между шеей и плечом своего опытного и жадного до ласки искусителя.       — Пубертат как он есть, — продолжил упражняться в остроумии Ким, когда убедился, что его юный и неопытный любовник немного отошел от мощного оргазма.       — Дай мне встать, — жестким тоном приказал Порче, отбрасывая всяческое стеснение. С его нынешним хриплым голосом фраза прозвучала еще более властно и пикантно, чем он задумывал изначально.       Ким стер с лица покровительственную усмешку, отшатнулся и послушно убрал руки, будто думал, что больше не имеет права его трогать. Порче переместился на пассажирское сидение и жестко, откровенно издевательски улыбнулся его метаниям — глупый старший просто еще не понял, что теперь все тело Че без остатка уже давно принадлежит только ему. Подросток с сомнением покосился на свои изувеченные руки, окончательно решился на маленькую горячую шалость и полез к чужим штанам, стаскивая их с узких бедер.       Травмы от падения с моста обнаружились и тут — на правом бедре огромная гематома, на левом — длинная тонкая царапина. Порче нежно поцеловал синяк, почти робко коснулся губами начала алой полосы, скользящим движением переместился чуть выше и пропустил ровный и достаточно широкий, пусть и не особо длинный член в рот до середины. Ким от неожиданности больно вцепился ему в волосы на затылке и потянул, но Че не обратил внимания на дискомфорт, полностью погруженный в процесс и отклики любовника. Ему хотелось сделать так, чтобы язвительный певец забыл свое имя от страсти, и, хотя минет Че делал впервые, это оказалось не так страшно и неприятно, как он всегда полагал. Ким ниже пояса был бархатным на ощупь, предсемя вязкой солью растекалось на языке, и Че, сжимая чужое достоинство у основания, куда пока не доставал ртом, чувствовал биение крови под пальцами, вызвавшее у него сильный прилив восхищения и желания.       Ким практически не стонал, только тяжело, часто дышал и предупредительно придерживал его за челку, чтобы не мешалась. Порче утроил старания, то работая языком, то посасывая исключительно крупную головку, то заталкивая член за щеку, как леденец. И увлекся настолько, что не заметил, как его партнер подошел к краю. Ким честно попытался оттащить его от себя, но вместо этого только отодвинул на пару сантиметров, потому что Че упорно рвался обратно, как голодный кошак к свежим сливкам. В итоге большая часть жемчужной горячей спермы оказалась на губах и щеках младшего.       — Блять. Прости, малыш, я сейчас все исправлю.       Ким потянулся к бардачку, а Порче, как в замедленной съемке, поднял руку, собрал со своей щеки скользкую, пахнущую мускусом субстанцию и сунул пальцы в рот. Глаза Кима распахнулись и стали совсем черными, а черты лица заострились из-за поджавшихся в тонкую полоску губ.       — Ангел…       Че, талантливо изображая ничего не понимающего девственника, повторил процедуру, на этот раз со второй щекой, куда попало еще больше. Затем собрал густые капли с подбородка, облизал пальцы напоследок и как хороший мальчик открыл рот и высунул язык, показывая, что все проглотил.       Еще никогда он не видел у Кима настолько жесткого выражения лица. На секунду стало жутко, но Че быстро расслабился, увлекшись чужим гибким и довольно длинным языком, ловко проникнувшим в рот с одного сильного толчка. Ким жадно и грязно целовал его, властно держа за подбородок и не давая дернуться, будто пытался забрать свой же вкус обратно. Че схватился липкими пальцами за плечи в бинтах, не останавливая, а скорее цепляясь таким образом за утекающую куда-то не туда реальность. Он не был знатоком в поцелуях или постельных штучках, он вообще-то и правда был девственником, периодически дрочащим на порно и представляющим вместо актеров руки, губы и член своего преступно красивого кумира. А сейчас этот самый кумир, не стесняясь смешивать слюну, трахал языком его рот, то и дело покусывая и несильно оттягивая зубами нижнюю губу.       — Не играй с огнем, ушлепок мелкий, я же прямо здесь тебя возьму, — прямо в губы Че прошептал Ким, и это прозвучало настоящей угрозой, ничуть, впрочем, подростка не впечатлившей.       — Кто сказал, что ты будешь сверху? — теряя всяческие тормоза ответил он, на что Ким снова заставил его себя оседлать, сунул руки в штаны и жестко обхватил ягодицы поверх тонкого нижнего белья.       — Я сказал, Че. Если бы ты знал, сколько раз я представлял, как трахаю тебя возле зеркала, не давая смотреть по сторонам. Чтобы ты краснел, смущался, пытался отвернуться и все равно смотрел, как я вхожу в твое тело. Но такой ты… превзошел все мои ожидания. Всегда предполагал, что в тебе есть второе дно, маленький испорченный паршивец.       — Если невинного ангелочка ждал, то нахуй иди. — Рука Порче сама по себе легла Киму под кадык, обхватывая и ощутимо надавливая.       — Я лучше тебя на этот хуй посажу, — пообещал Ким, пошло облизывая все еще немного липкий от выделений подбородок Порче, и с намеком указал на свой пах.       — Мы как пара животных, пи’, — словно очнувшись от влажного сна, выговорил Порче, мучительно краснея от всех тех пошлостей, что успел наговорить и сделать под влиянием момента и адреналина в крови.       — Не хочу тебя расстраивать, малыш, но мы и есть животные. Как вид, — хмыкнул Ким, и так же резко перешел на щемящую, трепетную нежность. Очертил кончиками пальцев чуть ноющую от стараний челюсть Че, надавил подушечкой большого на опухшую, искусанную губу.       — Ты даже не представляешь, насколько ты красивый, Порче. Идеальный. Совершенный. Невыносимо сладкий.       — Ты тоже, пи’. Ты — самый красивый человек из всех, кого я видел, — Че устало улыбнулся, прикрыл глаза и прижался к теплому сильному телу, чувствуя, как Ким накинул на него свою куртку и потянулся в сторону, чтобы включить вентиляцию.       — А ты?       — А меня ты греешь, ангел.       — Мы безумные, пи’. Мы реально больные, — безо всякого сожаления признался Порче и зарылся пальцами в шелковые пряди Кима, ласково их перебирая, как мечтал сделать уже пару лет как.       — Ага. Ты — моя болезнь, и я совсем не хочу выздоравливать, — одна рука Кима пробралась за куртку, уверенно ложась на поясницу Порче, а вторая обхватила заднюю сторону шеи, не контролируя, а скорее направляя и согревая.       — Пи’Ким, я тебя люблю. А ты меня любишь? — Порче, как и в первый раз, оторвал голову от твердого плеча, чтобы заглянуть Киму в лицо. Только сейчас тот не стремился закрыться, сбежать от разговора или перевести тему, вместо этого проникновенно заглянул ему в глаза и на одном дыхании выдал:       — Я люблю тебя больше жизни, Порче. Ты сможешь меня простить?       — Я только что тебе отсасывал, придурок, неужели ты всерьез думаешь, что я тебя еще не простил? А, ну да, как я мог забыть. Для детей мафии секс — это просто способ успокоиться и погреть свои кинки и член о чужое тело, — съязвил Че, не в силах сдержать острый язык и давно бушующее в крови раздражение.       — Не язви, паршивец. А то и правда отшлепаю, — фыркнул Ким, в противовес тону до безобразия нежно, почти трогательно целуя грудь Порче в районе сердца. — И нет, секс с тобой для меня — лучший и желанный подарок.       Порче, не давая себе времени, чтобы одуматься и прийти в себя, сдвинул ладонь Кима ниже, так, чтобы левая ягодица вновь оказалась в плену длинных жестких пальцев. Подначить, поиграть и таки доиграться до ватных ног и появления слез от сверхстимуляции хотелось невыносимо, и он еще сильнее подогрел ситуацию, наклонившись и на ухо Киму прошипев:       — Ты только пиздеть горазд.       — Порче Питчая Киттисават, — рявкнул недовольный Ким во весь голос. Его рука на заднице Порче сжалась так больно, что тот понял — на этом месте останутся синяки. Впрочем, его все устраивало.       — Что, пи’Ким? Не привык, когда «добыча» огрызается?       Ким помолчал секунд десять, явно ведя внутреннюю борьбу, тяжело вздохнул и все же вытащил руку из чужих штанов, скромно возвращая младшему на спину.       — Че, засранец мелкий, не доводи до греха, я и так держусь на последней нервной клетке. Ты заслуживаешь нормального первого раза, а не бешеного траха в машине на эмоциях и без смазки.       — Я и отношений нормальных заслуживал, разве нет? Тебя это сильно остановило?       Порче всегда тщательно скрывал от всех, а в особенности, от близких, что на самом деле был не милым и пушистым невинным котенком, а вечно недовольной, язвительной и токсичной сукой. Боялся поранить и обидеть и без того измотанного работой и учебой брата, не хотел цеплять говно, притворяющееся его дядей, и уж тем более не думал показывать эту неприглядную сторону своему красивому, взрослому и бесконечно желанному кумиру. Но сейчас в машине сидел совсем не WIK — успешный молодой певец с тысячами фолловеров по всей стране и потрясающе чуткий и ироничный репетитор Че по гитаре. Это был раненый, уставший, такой же раздраженный и издерганный Ким, в чьих крепких объятиях Порче однажды проснулся с невыносимым желанием сказать, как сильно его любит. Тот самый Ким, что, не колеблясь и рискуя собой, защищал его от любой опасности — будь то вооруженные бандиты с пистолетами или собственная дурость Порче, как в баре с наркотой.       — А ты умеешь бить по больному, мой ангел, — несмотря на неприкрытый сарказм и колкие фразы, Ким продолжал гладить Че, держать на руках, как хрупкое и долгожданное сокровище, и называть ангелом. Сказать, что это согрело Киттисавата изнутри — ничего не сказать.       — Я же брат Порша, конечно, умею. А если до кровати доберемся, так еще и яйца твои в кулаке подержу, чтобы знал, как от меня на тот свет бегать. Даже понарошку, — Че все еще не мог смириться с самоотверженным, но смертельно опасным поступком Кима, и бесился из-за того, что мог по-настоящему ему потерять.       — Думаешь, я тебе это позволю?       — Позволишь, — уверенно ответил Че и наклонился, снова неглубоко целуя желанные губы, такие же опухшие и красные, как у него самого. — И я больше не буду спрашивать, пи’Ким.       — Просто Ким.       — М?       — Не говори мне «пи’». Мы равны, ангел.       — Мы никогда не будем равны, пи’Ким, у нас слишком разный бэкграунд, — возразил парень, подчеркнув тоном вежливое обращение. — Отвезешь нас домой? Я устал и хочу нормально лечь.       — Конечно, ангел.       Ким без возражений помог ему перебраться обратно на пассажирское, вернул креслам нормальное положение и завел машину, выезжая из темного тупичка. В салоне повисло уютное молчание, разбавленное скрипом кожи от сидений и все еще не до конца успокоившимся дыханием пассажиров.       — Стой, пи’, куда мы едем? — спохватился Порче на полпути, когда Ким уверенно вырулил на проспект, ведущий в другую сторону от предполагаемого места назначения.       — В комплекс, — удивленно ответил Тирапаньякул, странно глядя на своего недовольно надувшегося, как рыба фугу, пассажира.       — Бля, Ким, я же сказал домой.       — В твой старый дом? Че, я бы с радостью, но там сейчас нет охраны, это небезопасно…       — В твой дом, пи’, — тихо, но твердо произнес Порче. — Сегодня я не хочу тебя отпускать дальше, чем на метр.       — Ты же понимаешь, что, если я отвезу тебя в пентхаус, мы точно займемся сексом, и дай мне Будда сил, чтобы не прямо на входе? — голос Кима приобрел глубину и сексуальную хрипотцу.       Его красивые изящные ладони намертво сжались на руле и коробке передач, а все тело напряглось, словно натянутая струна, в ожидании ответа Порче. Который и не собирался отступать — в конце концов, он был таким же Киттисаватом, как его старший брат, но, в отличие от Порша, прекрасно знал с самого начала, чего хочет, кого хочет, в каких позах и как долго.       — Просто. Блять. Отвези. Меня. Домой.       — Ты сам себе приключение на жопу нашел, испорченный мальчишка, — Ким решительно выкрутил руль, ловко подрезав какого-то нерасторопного водителя, и перестроился в другой ряд, чтобы как можно быстрее вернуться в свой пентхаус.       Порче поплотнее закутался в одолженную куртку, подавил прошедшую по телу дрожь предвкушения и тупо уставился на телефон, который Ким вытащил из бардачка и сунул ему в руки.       — Напиши Кинну, что ты со мной. Твой брат, наверное, на стены лезет от страха.       — Когда это тебя начало ебать самочувствие Порша? — хмыкнул Че, послушно включая телефон и сходу натыкаясь на пароль.       — С тех самых пор, как я трахнул его младшего брата в своей тачке. Пароль — дата, когда ты отдал мне медиатор, — ответил Ким на незаданный вопрос.       Порче, в душе визжа от восторга, как влюбленная старшеклассница, ввел четыре заветные цифры и во все глаза уставился на фотку того самого медиатора в коробочке, сфотографированного крупным планом в отличном качестве, так что были видны все сколы на светлом дереве и черные загогулины букв.       — Там распознавание лица. Остальные увидят обычный черный экран, — пояснил Ким спокойно, заметив изогнутую в непонимании бровь парня.       — И когда ты успел внести мое лицо в базу телефона? — подозрительно сощурившись, уточнил Порче.       — Когда ты отрубился на диване в вашем старом доме.       — Так это ты меня к себе на плечо переложил?       — Нет, только пледом укрыл, на плечо ты сам во сне заполз. Ты тяжелый, между прочим.       — Не пизди, я почувствовал, что тебе не тяжело меня таскать даже с травмами.       — Наблюдательная мелкая зараза, — Ким притормозил на светофоре и притянул к себе Порче за шею, рассеянно целуя в щеку и нос.       — Твой парень другим быть и не мог, — вернул шпильку и поцелуи Че.       — Мой парень — ожившая мечта, — Ким резко перешел с острот на неприкрытую нежность, почти восхищение. Но Порче больше не хотел красивой и трепетной любви, ему хотелось, чтобы все маски наконец спали и из него в кратчайшие сроки вытрахали душу, поэтому смело улыбнулся певцу и подмигнул, показывая кончик языка меж приоткрытых губ:       — И языкатая сучка.       — И языкатая сучка.       Порче пришлось приложить немало волевых усилий, чтобы оторвать взгляд от чеканного профиля Кима, но с третьей попытки у него все же получилось. Парень заново снял пароль, залез в телефонную книгу, нашел контакт, подписанный как «Kinn» и отправил ему длинное прочувствованное сообщение, сводящееся к тому, что с ним все в порядке и он останется на ночь у Кима. Прикрепил селфи со смутным профилем мафиози на заднем фоне и настойчиво попросил удержать подальше от них инициативного и гиперопекающего Порша. Заблокировал телефон, перед этим не отказав себе в удовольствии пару-тройку лишних секунд полюбоваться заставкой, чмокнул Кима в щеку на очередном светофоре и откинулся на приятно скрипнувшее кожаное сидение, вполне разборчиво и провокационно мурлыкая себе под нос «Rocket» Beyonce.       Ким, выдержав меньше минуты откровенной, на грани фола, песни, еще и исполняемой хриплым и напрочь сорванным голосом, вжал педаль газа в пол, благо дорога перед ними была почти пустой. Че счастливо рассмеялся и не заметил, как на телефон Кима пришло новое сообщение. Ночь обещала быть жаркой, томной и сладкой. А самое главное — с правильным и таким же вовлеченным в чувства человеком, что едва контролировал себя после легких провокаций Че.       

***

      Порш, полностью обнаженный, скульптурно вылепленный, соблазнительный, словно древнее божество секса, с капельками воды, оставшимися в глубоких ямочках ключиц и на косых мышцах плоского живота, скользнул на кровать, укладываясь под бок к Кинну. Который тут же заботливо завернул его в одеяло, спасая от коварного кондиционера, хотя все его существо взбунтовалось против того, чтобы прятать ожившее совершенство от жадного до подобной диковинной красоты взора.       Порш, заметив на экране телефона своего парня какое-то фото, бросил тужа же еще один взгляд из чистого любопытства и тут же сел. Попутно стряхивая с себя любвеобильного, дорвавшегося до желанного человека Кинна, который успел под шумок вывести языком пару витиеватых узоров на бронзовой коже широкого плеча.       — Какого хуя?..       Кинн прекрасно знал, почему его парень так возмутился — несмотря на плохое освещение, на фото все равно было хорошо видно, что Порче был полуголым, покрытым мелкими розовыми засосами и наскоро замотанным в чужую куртку, а Ким красовался огромным укусом на плече, успевшим налиться насыщенным багровым цветом.       — Это как вообще?.. Куда, блять?! Ему всего восемнадцать!       — Ему уже восемнадцать, Порш, — Кинн выверенным броском перехватил своего мужчину и придавил к кровати всем весом, попутно целуя в нос, чтобы сбить с мысли и переключить на игривый лад. — Я лишился девственности в пятнадцать. Ты — в шестнадцать. А Че уже восемнадцать, он готов и морально, и физически. Все нормально, Ким не сделает ему больно, я обещаю.       — Он уже весь в засосах, как ебаный леопард! — Продолжил упрямиться и бушевать Порш, восставая против произвола их младших братьев всей своей неукротимой душенькой. Даже Кинну порой было сложно удерживать его темперамент в узде, но он честно пытался и обожал своего мужчину именно за эту страстность, непокорность и хищную, звериную грацию.       — Ага, а у Кима отпечаток челюсти на половину плеча, угадай с трех раз, чей. Нравится тебе это или нет, но Че теперь — самостоятельный и совершеннолетний человек. Он сам выбирает, с кем ему спать, где и как. И в конце концов, мы оба знаем, что я ему сильно не нравлюсь, но он не спешил мне в лицо высказывать все, что думает.       — Ладно, — буркнул Порш неохотно, позволяя Кинну ослабить напор. –Но если Че хоть на секунду покажет, что ему не понравилось!..       — Не покажет. Ким — хороший любовник, — заметил Кинн, возвращаясь к расслабленным, нежным поцелуям в районе острого чувствительного кадыка и мощной шеи Порша.       — Откуда ты знаешь?       — Еще ни одна зазноба Кима неудовлетворенной не уходила и про его несостоятельность в постели не вопила. Кстати, позволишь доказать мне, что я тоже ничего так любовник? — Кинн ткнулся носом под угол челюсти Порша, расчетливо согрел дыханием ухо, возвращаясь к первоначальным планам на вечер.       Они все порядком перенервничали после того, как Кхун провернул всю эту аферу с обманом семьи и пристрелил беснующегося после вскрытия всех протоколов Корна на пороге его же спальни, словно шелудивого пса. Им всем требовались отдых или как минимум хороший секс, чтобы расслабиться и отпустить лишние эмоции. Именно поэтому здравомыслящий и не по годам мудрый Порче остался с Кимом, а Арм и Пол утащили дрожащего от эмоционального перенапряжения Кхуна в его спальню, откуда пару часов подряд слышались такие крики и стоны, что любое порно обзавидовалось бы. Сами же Порш с Кинном дошли до любовных игр только сейчас, когда все основные дела были разрешены, а протоколы отца, которые Ким тщательно выискивал и взламывал последние полгода, окончательно подчищены и устранены.       — А там сообщение было или только фотка? — Порш перевернулся на живот, оставляя смуглую спину соблазнительно обнаженной, и покрутил смартфон в руке, задумчиво разглядывая складки белой простыни перед собой.       — Я не читал.       — Можно?       — Конечно.       Кинн не стал читать смс, зная, что оно отправлено именно Порче для Порша — Ким бы просто ограничился парой сухих слов, без демонстрации происходящего. Собственническая жилка во всех Тирапаньякулах была крайне сильна, и Кинн знал, что его младший просто не позволил бы другому мужчине, пусть даже родному брату, видеть своего полуголого мальчика, покрытого следами взаимной страсти.       — Твою мать… — просипел Киттисават, и Кинн тут же подскочил и нащупал на тумбочке пистолет, оглядываясь по сторонам в поисках опасности.       Порш молча повернул к нему экран с сообщением. Кинн чуть расслабился, отложил оружие и вчитался:       «Дорогие хиа’ и пи’Кинн! Я искренне ненавижу вас всех за ту хуйню, что вы навертели с этим сраным расставанием и кхуном Корном, чтоб ему в червя переродиться в следующей жизни. Пи’Ким буквально снял меня с моста, и я надеюсь, что это послужит вам, долбоебам, хорошим уроком, и в следующий раз вы вовремя откроете свои ебаные (в прямом смысле) рты, пока не случилось непоправимое.       Я переночую у пи’Кима, в его пентхаусе, и да, мы там не ромашки нюхать собираемся. Пи’Кинн, прежде чем хиа’ начнет возбухать на тему моего нежного возраста, напомните ему, скольких полупьяных богатеньких девочек он поимел на заднем дворе бара Йок до того, как встретил вас. И еще одна большая просьба: удержите хиа’ подальше от нас, хоть бы и за член. Я прошу всего одну ночь без гиперопеки и выяснения отношений. Спасибо за понимание.       P.S. У хиа’ очень чувствительные стопы, а еще он с ума сходит от запаха персиков. Сделайте ему массаж с персиковым маслом, и он улетит в нирвану и позволит вам то, чего не позволял раньше.       Порче и Ким».       Кинн тупо поморгал, умещая в голове новую картинку, где вместо милого, доброго и невинного ангела Порче присутствовал еще один маленький безбашенный и жестокий чертенок вроде Кима в его «счастливые» восемнадцать. Тирапаньякул от всей души пожелал младшему брату удачи в укрощении строптивого и особо упрямого мальчишки и встал, закапываясь с головой в прикроватную тумбочку со своей стороны кровати.       — Кинн? Ты что делаешь?       — Масло ищу, конечно же.        Кинн наконец отыскал заветную, почти нетронутую старенькую, но еще пригодную к использованию массажную свечу, сладко пахнущую персиком и папайей, и с удовлетворенным хмыканьем вытащил ее наружу. Порш резко переменился в лице, перевернулся на спину и начал отползать к изголовью, глядя на Кинна как на дикого зверя, готового с минуты на минуты наброситься на него и сожрать.       Кинн невозмутимо сфотографировал зажатую в руке бежевую круглую свечу, отправил ее Киму с Че и зажег фитиль валяющейся в том же ящике дешевенькой зажигалкой.       — Кинн, тебе не нужно это делать, Че просто дурной и пошутил неудачно… — попытался съехать с темы Порш, нервно облизывая свои тонкие и блядски вкусные губы, но Кинн не позволил себя отвлечь, ловя его ноги за щиколотки и укладывая левую к себе на плечо, чтобы поцеловать коленку со старым белесым шрамиком в качестве обещания жаркой и долгой ночи.       — Котенок, твой брат ясно попросил никуда тебя из спальни сегодня не выпускать. А я, как ты помнишь, беспринципная и коварная мафия, так что собираюсь совместить приятное с полезным и нагло воспользоваться этой просьбой в своих целях. Ты не сможешь от меня свалить, так что смирись и расслабься. Будет хорошо, я гарантирую.       — Если ты думаешь, что для меня пробежаться голым по коридорам — проблема, то ты зря так думаешь, — напряженным голосом ответил Порш, не торопясь расслабляться под пока еще легкими, предварительными ласками. И, как заметил Кинн тренированным взглядом, он старался не вдыхать глубоко, ибо по комнате уже поплыл нежный, тонкий аромат цветущего персика.       — Котенок, у тебя стоит, — широко улыбнулся Кинн, похабно облизал пересохшие от предвкушения губы, и спросил, ненадолго возвращая в голос серьезность и железный контроль: — Да или нет, Порш?       Он все еще до одури боялся его поранить, задеть, обидеть. Кинн столько дерьма ему в прошлом сделал, что теперь каждый шаг хотелось согласовать и убедиться, что все нормально и он не навредит. Тирапаньякул отдавал себе отчет в том, что, если Порш сейчас скажет «нет», это будет означать твердое «нет, я не хочу, мы заканчиваем сейчас», а не «ну, я подумаю и хочу повыступать, чтобы ты решил все за меня», как было с его прошлыми однодневными увлечениями. Ломать себя было невыносимо тяжко, но Кинн уже давно пришел к консенсусу с самим собой: уж лучше он немного сломает себя, чем снова по незнанию и жадности ранит Порша, чувствительного и вечно замыкающего все плохое внутри себя.       Киттисават тяжело сглотнул и кивнул, не отрывая от губ старшего фениксовых глаз, полностью черных из-за расширенных до предела зрачков. И удовлетвориться бы Кинну этим, подмять сильное тело под себя, присвоить, пометить, изучить досконально пальцами, языком, губами. Но ему нужна была стопроцентная уверенность партнера, и он мягким, вкрадчивым голосом попросил:       — Вслух, малыш.       — Да. Хочу. Только… будь сегодня нежным.       — Конечно буду, мой Порш.       Услышав четкий ответ на поставленный вопрос, Кинн потерял всяческий интерес ко всем словам мира и сосредоточился на напряженных горошинах шоколадных сосков и пока еще не обласканной груди с литыми мышцами, красиво перекатывающимися в маслянистом свете прикроватной лампы.       Ночь предстояла сладкая, долгая, бурная и горячая. Кинн твердо намеревался урвать от нее все.