— Любовь, — говорил он, — лучше мудрости, ценнее богатства и прекрасней, чем ноги у дочерей человеческих. Огнями не сжечь ее, водами не погасить. Я звал тебя на рассвете, но ты не пришла на мой зов. Луна слышала имя твоё, но ты не внимала мне. На горе я покинул тебя, на погибель свою я ушёл от тебя. Но всегда любовь к тебе пребывала во мне, и была она так несокрушимо могуча, что всё было над нею бессильно, хотя я видел и злое и доброе. И ныне, когда ты мертва, я тоже умру с тобою. — Оскар Уайльд «Рыбак и его душа»
Мика почувствовал, что ещё чуть-чуть, и он уронит горячую чашку чая на пол. Она разобьётся, разлетится на звонкие осколки, и затеряются ее частички в пыльном углу комнаты. Он почувствовал — ещё немного и не сможет больше держать чашку у лица, так уж сильно пар обжигал нос и щёки. Но все эти неудобства стоили того, чтобы замереть и, не шелохнувшись, молча продолжить наблюдать за тем, как Фремине улыбается. Прямо сейчас их разделяло ничтожное расстояние стола, Фремине сидел, уткнувшись в книгу, и улыбался тексту. Так еле различимо, будто одновременно боялся, что эту улыбку увидит кто-то другой, и вместе с тем Фремине… Наверное, он чувствовал нечто такое, что нельзя так просто скрыть, удержать, спрятать под толщей ледяной замкнутости и отстраненной холодности. Одной рукой Фремине придерживал страницы, чтобы те случайно не перелистнулись, а другой, не глядя, мешал в кружке травяной чай. И Мика сидел, не шелохнувшись, только чтобы Фремине не вспомнил о его присутствии, только чтобы не вздрогнул на неуклюжий громкий жест Мики, и улыбка снова не растаяла, вернув на свое место прежнюю невозмутимость. И именно поэтому прямо сейчас чашка в руках оставляла ожоги, а не разбилась об пол: потому что для Мики было важно рассмотреть улыбку чуть дольше. Ещё чуть-чуть… Хотелось сфотографировать, хотелось провести ладонью по щеке Фремине, хотелось сделать нечто такое, от чего он засмеялся бы. Так хотелось услышать его смех... Но вот, прошла всего минута, и блеск в глазах Фремине потух, лицо покрылось коркой льда, уголки губ опустились вниз. Мика разочарованно поставил чашку с чаем на стол, отмахнувшись от глупого наваждения, будто оно и не разъедало вовсе. Нет, Фремине, конечно, всегда красивый. И у Мики не было даже мысли поспорить с этим утверждением, к которому он пришёл давно. Однако, почему-то сердце Мики пропускало удар, когда ему удавалось развеселить Фремине. Веснушки, серые глаза и отросшая челка сразу будто подсвечивались миниатюрным солнышком, когда Фремине улыбался. И хотя землю уже который день подряд морозили тучи, а метель вышибала из всего жизнь — Мика заметил, как от улыбки его друга письменный стол, за которым они сидели, озарился светом. Засияли также стопки книг по географии, к тетрадям вернулись краски, занавески затрепетали от яркости, а с полок, норовящих свалиться с петель от пугающего беспорядка, исчезла тень. — Мика? Ты меня слушаешь? — Фремине наклонил голову вправо, к плечу, от чего челка упала на глаза. Заправив её за ухо, он внимательно изучил Мику взглядом. — Прости, я... задумался, — смутился Мика, отводя взгляд в стену. Отчего-то сердце затопил стыд… Конечно, понятно, от чего: он так погрузился в свои размышления о Фремине, что не заметил, с каких пор откровенно пялился на друга. — Можешь повторить, пожалуйста, что ты говорил? Он попытался вести себя как можно более непринужденно, словно совсем не смущён, однако холодные глаза, что скользили по его фигуре, пытаясь докопаться до истины, заставляли поежиться из-за своей напористости. И хотя в комнате было тепло, Мика вздрогнул. — Ничего особенного, — пожал плечами Фремине, отступая. Давить и выгадывать — не приносило ему никакой радости, — Просто вспомнил, что на днях сдал реферат по географии, который ты делал для меня. Мне поставили «отлично». Спасибо тебе... Твоя помощь... она ценна для меня. Мика вслушивался в тихий голос друга, но тот почти не выражал никаких эмоций, практически бесцветно благодарил. Фремине прятал глаза в раскрытую книгу, однако, не ускользало то, что взгляд был расфокусирован и смысл прочитанного не улавливался. Однако эти слова от Фремине значили для Мики куда больше всех громких комплиментов и благодарностей, которыми сыпались на него со всех сторон на учёбе. Сердце уже по привычке замерло, чтобы вновь забиться как обычно через пару секунд. Отпив чай и спрятав раскрасневшееся лицо в чашку, Мика произнес: — Пустяки! Тебе досталась довольно интересная тема, так что пока делал — время пролетело незаметно. И Мика незаметно поддался вперед, в надежде, что застанет вторую улыбку Фремине за день, однако, тот лишь хмыкнул и серьезно кивнул, на этот раз закрывая книгу и откладывая её в сторону. На потрепанной обложке золотым плавным узором было вышито название: «Сказки Оскара Уайльда». Видимо, её читали и перечитывали много раз: у мягкой обложки загнулись уголки, кое-где выпали страницы. Задержав взгляд на книге, Мика заметил, как неуверенной рукой Фремине берет её в руки и убирает в сумку. — Зачем ты её прячешь? — всё-таки не удержался от вопроса Мика. — А ты читал что-нибудь из этого сборника? — вдруг оживился Фремине, а в глазах блеснула надежда. — На самом деле нет, — Мике даже стало немного стыдно за то, что не оправдал ожиданий друга. — Но я так часто вижу её у тебя в руках. Мне интересно, о чём она. — Просто... сборник сказок, — ответил Фремине нехотя, будто открывал всю душу и теперь чувствовал себя нагим. — Из тех, что читают детям. — Расскажешь, какая твоя любимая? — просто спросил Мика, не особо заостряя внимание на неловкости Фремине. — Это приказ? — быстро поинтересовался Фремине, теребя край свитера. — Что?.. Нет! Конечно, нет. Мне интересно и ещё... нравится тебя слушать. Поэтому, это просто просьба. — Тогда, может быть, в другой раз? Сейчас мне уже пора. Прости. Мика наблюдал, как Фремине, суетясь, стал хватать свои вещи, брошенные в комнате, и бросать беглые взгляды на друга. «Я его чем-то напугал?» — промелькнуло в голове у Мики. Он заметил мелкую дрожь в пальцах Фремине, и от этого голова пошла кругом. Никакого смеха, никакой улыбки и близко не предвиделось, судя по поведению испуганного зверька, коего сейчас олицетворял Фремине. Эти чувства… Чувства, которые вызывают улыбку и смех, они ведь должны проистекать из расслабленности и безопасности, а Фремине рядом с Микой... Хоть они и дружили уже несколько месяцев, все равно Фремине чувствовал опасность. Словно Мика пытался посягнуть на нечто ценное. Это не раздражало, а скорее огорчало. Мика хотел бы, так сильно хотел бы, чтобы Фремине улыбался, глядя ему в глаза, а не убегал, оставляя наедине с зимним холодом после своего присутствия. Однако... — Постой, — Мика схватил Фремине за запястье, останавливая и нарушая физические границы, — Мне и правда интересно послушать. С секунду Фремине стоял и молча взирал на руку, что схватила его. Напряжение и тревога в первое мгновение выросли, но, взглянув в глаза Мике, Фремине вдруг почувствовал спокойствие. Он не стал вырываться и устало потер глаза свободной рукой. — Никто не знает, что я читаю сказки. Может быть, только Лини догадывается и считает меня наивным из-за этого. Обычно, я читаю их по ночам, пока никто не видит, потому что... — Фремине замолчал, подбирая слова. — Потому что не хочу, чтобы кто-то узнал о моём увлечении. Оно слишком глупое. — Тогда почему... ты не стыдишься читать их при мне? — А должен? — округлил глаза Фремине, кажется, в полном недоумении. С минуту они простояли в молчании, Мика отпустил запястье друга и отвернулся. В мыслях смешалось огорчение от того, что Фремине считал свои предпочтения унизительными, и эйфория от осознания, что его, Мику, посвящали в самое сокровенное. — Тогда ты прочитаешь мне свою любимую сказку? Фремине признался однажды, что ему не нравится быть среди людей. Стоял августовский вечер и листья шелестели, опадая, готовясь к холодной осени. Мика тогда, как прикованный, смотрел на точеный профиль Фремине, а затем произнёс короткое: «Мне тоже». Фремине... Наверное, тогда он улыбнулся впервые? Улыбнулся лично ему, Мике. Ни сказкам, ни луне, ни звездам, ни реке, ни цветам, ни божьей коровке, что пролетала мимо и присела к нему на ладонь, — Фремине улыбнулся Мике. Может быть, именно тогда что-то колючее коснулось груди, что-то, бросающее в дрожь, что-то, обо что хотелось греться. Мика так сильно хотел снова увидеть на лице Фремине радость, но он совсем не знал, что необходимо сказать или сделать для этого. Никого ещё он так сильно не хотел узнать. И больше Фремине не дарил ему свои улыбки. Наоборот, чем больше они проводили времени вместе, тем печальнее он становился и тем молчаливее рядом с ним вёл себя Мика. Он не знал в чём причина смены поведения, но спросить напрямую казалось чем-то невозможным. Да и разговоры, кажется, были созданы совсем не для них. С самого первого дня знакомства они чувствовали друг в друге опору, такую надежную, что даже нельзя было поверить в то, что она, по сути, возведена не с помощью слов, как это обычно бывало у других, а в практически немом диалоге. И Мика так сильно любил находиться рядом с Фремине, смотреть как он что-то мастерит или читает, как молча готовит для них морепродукты, что решил продолжать эту безмолвную помощь, решил, что слова, что лечили остальным души и спасали дружбу, их могли покалечить. — Тебе не скучно со мной? — спросил Фремине однажды. — Не думаю, что большинство готово мириться с моей замкнутостью. Но Мика был готов, потому что и сам являлся таким. То, что ему приходилось часто находиться среди незнакомцев, учиться и практиковаться, чтобы стать геодезистом, не значило еще, что хоть с кем-то ему удавалось стать ближе и зайти дальше дежурных учебных и рабочих вопросов. Это вынужденное общение делало Мику ближе к его цели, но с Фремине... — Я не готов мириться с твоей замкнутостью, — ответил Мика и почувствовал, как будто всё вокруг леденеет от скованного горечью Фремине. — Потому что твоя замкнутость не обуза. И в тот вечер Мике удалось ухватить взглядом вторую улыбку Фремине, предназначенную только ему. Сейчас же, задавая этот вопрос, о том, прочитает ли ему Фремине свою любимую сказку, Мика почти что напрашивался на третью улыбку. Почти что мечтал о ней, так сильно хотел, чтобы Фремине ответил «да». Ведь Мика… Он ведь ни за что не будет вести себя, как все эти глупые люди. Как они могли напугать Фремине, сделать так, что теперь он прячется, только чтобы не обжечься ненароком? Мика взглянул на Фремине, что замер теперь и метался меж двух огней. Опустив взгляд на руки друга, Мика коснулся их кончиками пальцев и, не поднимая глаз, повторил вопрос: — Ты прочитаешь мне свою любимую сказку? В комнате похолодало, но Мика не вздрогнул и ничего не сказал. Декабрьский ветер стучал в окно, метель размывала границы между небом и землей. Уличные фонари, тротуары, спящие деревья и горящие вывески магазинов, — всё это будто медленно умирало, чтобы ожить к весне. Фремине вдруг стал еще более мрачным, поникшим, печальным, словно ему приходилось нести тяжкую ношу, которую нельзя было разделить между ними двумя. Но это не помешало ему высвободить ладонь из-под руки Мики и тихо ответить: — Да, наверное, я могу… Но только не сейчас, — Фремине помолчал, подбирая слова, и Мика затаил дыхание. — Сказки друг другу нужно читать по ночам. Приходи ко мне сегодня, и я надеюсь, что ты не разочаруешься во мне. Затем, подхватив рюкзак, Фремине ушёл, и в спешке даже забыл попрощаться. Мика смотрел ему вслед и думал, что если возможно такое, чтобы ему читал сказки Фремине каждую ночь, тогда он готов отдать душу за это. И если ещё одну его улыбку он сможет увидеть только один раз за всю жизнь, значит ради этого стоит жить.***
Так тихо в комнате тикали настенные часы и так громко билось в груди у Фремине сердце. Как будто бы он погрузился глубоко под воду, и она давила ему на грудь и виски, отбивая быстрый ритм. Хорошо, что слышен этот бой был только ему, а Мика, что в серой футболке сидел рядом с ним на кровати и касался своим плечом его плеча, не догадывался о громкости сердца Фремине. Он пришел. Вечером, в снег, Мика постучался к нему и теперь в доме, в котором обычно было прохладно, стало на удивление тепло, будто в комнате Фремине поселилось солнце. Может быть, сегодня, этой ночью, ему даже не будут сниться кошмары, что тревожили в последнее время. Наверное, в полутёмной комнате, когда Мика уснёт, можно будет коснуться его волос и рассмотреть его близко. Позволить себе эту жалкую малость. Одиночество выедало нутро, и спасение Фремине искал в вымышленных мирах, он утопал в них, он жил в них и до тех пор, пока глаза сами не закрывались, он читал сказки. С самого детства читал их, только чтобы не было страшно. И Мика, в своей серой футболке, сидел возле него, внимательно следил за тем, как Фремине листал потрёпанные страницы книги, и мысли сбивались от счастья. Однако, улыбка не появлялась на лице. Фремине чувствовал нечто странное, с тех самых пор, как подружился с Микой. Может быть, желание вывести на его руке незамысловатый узор или подойти чуть ближе, или не прятать взгляд, а смотреть точно в глаза напротив. Он точно не знал, что всё это значило. Мягкий свет настольной лампы окутывал комнату, Фремине остановился на сотой странице и тогда Мика прервал их молчание, спросив: — Ты прочитаешь мне эту сказку? Фремине скосил взгляд, он увидел смирно покоящиеся руки Мики на коленях поверх одеяла, потом взглянул на его лицо и тени, что залегли под глазами, и вздохнул: — Да. Ты ведь хотел узнать мою любимую. Она называется… Фремине замолк. Ему на колени с открытой страницы книги упал засушенный кленовый лист. Он осторожно взял его за хвостик и покрутил. — Ого! Так ты все-таки засушил его. Какой красивый, — глаза у Мики засияли и Фремине сжал губы, смутившись. «Ему правда так сильно нравится быть рядом?», — неверяще спросил, почти прокричал про себя Фремине, заметив, с какой теплотой Мика смотрит на него. Перед глазами возникла картинка. Осенью они с Микой собирали кленовые листья, и оранжево-красный ковер был очень красив, но сколько бы Фремине не смотрел под ноги, сколько бы не поднимал голову к веткам, не мог найти лучшего листка для гербария. Все кленовые листья, что он находил, казались либо слишком большими, либо маленькими, либо помятыми, либо порванными. Это его расстроило, и по какой-то причине Мика угадал настроение друга, хотя Фремине старался не показывать эмоций. В тот день они ушли ни с чем, но уже на следующий день Мика принес ему кленовый лист, и был он так восхитителен, что Фремине вложил его в свою книгу… И как Мика узнал, какой именно листик ему нужен? Фремине ведь не сказал ни слова тогда. Сейчас засушенный в книге кленовый лист выпал, напомнив о себе и открыв взору начало сказки и ее заглавие. — «Рыбак и его душа», — прочитал Мика. — О чём она? Но Фремине не ответил и начал читать: — Каждый вечер выходил молодой Рыбак на ловлю и забрасывал в море сети… Его голос, тихий и спокойный, касался слуха Мики и каждое слово растворялось в пространстве комнаты, в которой они сидели так близко друг к другу. И не только телами, но, кажется, в эту самую ночь они стали близки душами. Голос Фремине убаюкивал, хотя по началу слышалось в нём напряжение, он готов был замолчать, заметив хотя бы малое недовольство Мики. Но вот прошло пять минут, десять, он всё читал, а Мика внимательно слушал, укрытый одеялом почти по глаза, он наблюдал за мимолетными изменениями в лице Фремине, которые так явно выражали эмоции от прочитанного.***
Давным-давно на свете жил Рыбак, что влюбился в маленькую Деву морскую. Но для того, чтобы жениться на ней, ему необходимо было отдать собственную душу. Ведь весь морской народ, как известно, проклят, и поэтому человечья душа не могла быть в союзе с бездушной тварью морской. Рыбак просил помощи у Священника и торговцев, но те отказывали ему. Только Ведьма смогла осуществить его желание, и Рыбак прогнал свою Душу ради возлюбленной. Тень его тела, что звалась Душой, просила дать ей в дорогу его сердце, но Рыбак отказал, сказав, что тогда ему нечем будет любить Деву. Душа смирилась с этим, однако, всё же надеялась в будущем воссоединиться с хозяином. Она условилась видеться с ним раз в год. Рыбак снисходительно согласился и ушёл в морскую пучину к любимой. По истечении первого года Душа позвала Рыбака на берег и стала соблазнять его всеми Мудростями мира, что уместились в зеркале, добытым ею. Чтобы завладеть им, необходимо только лишь воссоединиться с ней, но Рыбак ушёл, отказавшись. Как минул второй, Душа снова стала звать хозяина. Она рассказала о своих путешествиях и предложила бесчисленные Богатства, которыми успела завладеть. Нужно было присоединить её обратно к телу, однако, и тогда Рыбак был неумолим. На третий год Душа рассказала о чудесных танцовщицах, чьи прекрасные ножки пленяли любого. Рыбак захотел посмотреть на это зрелище, подумав, что у Девы морской ног не имелось. Присоединив к себе Душу, он все же не добрался до города танцовщиц, так как поссорился по дороге с Душой. Желая снова прогнать её от себя, Рыбак взял нож и попытался отрезать свою тень — тело его души — но ничего не получилось. Дело в том, что во второй раз не существовало способа отречься от неё. Рыбак горько пожалел о своём необдуманном поступке и стал каждый день приходить на берег, дабы возлюбленная приняла обратно несчастного Рыбака. Звал он Деву морскую с утра до ночи, но та не отзывалась. Душа просила Рыбака выпустить Любовь из сердца, только чтобы не осталась никаких преград и она смогла слиться с сердцем хозяина и быть с ним, как прежде, едина:— Злом я искушала тебя, и добром я искушала тебя, но любовь твоя сильнее, чем я. Отныне я не буду тебя искушать, но я умоляю тебя, дозволь мне войти в твое сердце, чтобы я могла слиться с тобой, как и прежде. — И вправду, ты можешь войти, — сказал юный Рыбак, — ибо мне сдается, что ты испытала немало страданий, когда скиталась по миру без сердца. — Увы! — воскликнула Душа. — Я не могу найти входа, потому что окутано твое сердце любовью. — И все же мне хотелось бы оказать тебе помощь, — сказал молодой Рыбак.
И как только он это сказал, волны прибили к берегу мёртвое тело Девы морской, которая не вынесла разлуки с любимым. И зарыдал Рыбак, не в силах уместить всю боль в своём сердце. Поднялся шторм, и Душа, охваченная страхом, умоляла своего хозяина бежать, однако тот не слушал её.— Беги прочь, ибо я охвачена страхом. Ведь сердце твое для меня недоступно, так как слишком велика твоя любовь.
Сжимая тело возлюбленной, он только горько плакал и говорил, что Любовь дороже богатства и ценнее мудрости. Она важнее его собственной жизни. От полноты любви сердце Рыбака разорвалось, и только тогда Душа нашла в него вход и стала едина с ним, как прежде. Спустя три года Священник, что прежде гневался на Рыбака за безрассудство, осознал, как велика была его Любовь, увидев прекрасные белые цветы, росшие на могилах Девы морской и ее возлюбленного. И благословил он прежде проклятое море, всех тварей морских, но никогда уже не зацветали те белые цветы на могилах, а Обитатели моря не заплывали более в залив, удалившись в другие области.***
— Конец, — прошептал Фремине, вмиг погрузив комнату в глухую тишину. Он аккуратно взял кленовый листик в руки и положил его на место, а затем закрыл книгу. Фремине поднялся с кровати и прошел к книжной полке, так что Мике сразу почудилось, что стало слишком одиноко. Хотя, он ведь привык спать в одиночестве, так откуда такие ощущения? Часто заморгав, он не заметил, когда комната успела погрузиться во мрак. На пару минут он ослеп, услышал шаги Фремине, за которыми последовал скрип кровати и шуршание одеяла. Когда Мике вернулась возможность видеть, первым делом он заметил пару глаз прямо напротив своих, что изучали его лицо. И это было настолько правильно, что, не удержавшись, Мика зевнул. — Ты засыпаешь, — сказал Фремине, как ему казалось, бесцветно, однако, в голосе промелькнула крупица грусти. — Сказки для того и нужны, — улыбнулся Мика, — Чтобы побыстрее уснуть, к тому же меня убаюкал твой голос. — Мой… голос? — вскинул брови Фремине. — Я плохо читаю вслух, вечно спотыкаюсь и теряю строчки. — Да? Я и не заметил. Их разговор зашел в тупик, и они замолчали. Они часто молчали и это было привычно, однако, сейчас отчего-то Мика почувствовал неловкость. Он отвел взгляд, но не стал ложиться на спину, а остался лицом к лицу с Фремине. Снежная метель прекратилась и сон с каждой минутой сковывал веки всё напористей. Мика не желал, чтобы эта ночь заканчивалась, и в борьбе с самим собой он смог вымолвить: — Фреми? — Что? — последовал незамедлительный ответ, казалось, обладатель этого голоса совсем не хотел спать, а желал только сторожить сон человека подле. Мика беззвучно хихикнул, подумав об этом. — Почему эта сказка нравится тебе? Фремине долго молчал, и когда Мика уж было решил, что не стоило задавать такой вопрос, послышался приглушенный ответ: — Чтобы отдать собственную душу, наверное, нужно любить кого-то больше себя самого… Ты бы так смог? Отчего-то мерзли ноги и руки, хотя в комнате было тепло. Мика укутался посильнее в одеяло и почувствовал, как по спине бегут мурашки. Он прикрыл на секунду глаза, только чтобы выровнять дыхание, ему всё казалось, что стук сердца отдает в уши, стук сердца разбивает его самообладание. «Да что со мной такое?» — промелькнула мысль. Рядом с Фремине такого и не было почти… только разве что, может быть, когда он находился совсем уж рядом. Наверное, когда их пальцы соприкасались случайно и он краснел, а потом винил себя за свою неуместную реакцию. Может быть, ещё тогда темнело в глазах, когда Фремине пристально смотрел, когда писал первым, когда до его лица были жалкие несколько сантиметров, но их нельзя было никак преодолеть и может чуточку ещё тогда, когда Фремине улыбался краешком губ. — Если для того, чтобы обрести счастье, нужно будет отдать душу, почему бы и нет? — на выдохе произнес Мика. — У тебя есть такой человек? — Что? — Мика распахнул глаза и посмотрел на Фремине. Тот лежал на спине и смотрел в окно, на молочную туманную дымку, что обычно бывает зимой ночью. Он не замечал странного поведения друга и можно было подумать, что они разговаривали о погоде, а не обсуждали продажу души за другого человека. — У тебя есть человек… — Фремине медленно перевел взгляд на Мику и его серые глаза блестели странно, — За чей смех, за чью улыбку, за чье… тело… и одно лишь присутствие рядом ты бы отдал душу? Человек, который такой красивый, что замирает дыхание, чей голос, когда тот обращается к тебе, настолько чудесный, что можно слушать его до бесконечности? И с кем ты не чувствуешь, что ты неправильный, искривленный, несуразный, с кем ты можешь быть собой? И молчание с ним так тебе дорого, что не хочешь ни с кем делить эту общую тишину? У тебя есть такой человек? Мике подумалось, что после слов Фремине дружба между ними начала идти трещинами, он так явно почувствовал это, когда увидел, как чужая рука шелестит одеялом, медленно выбираясь из плена, как направляется к нему, как уже через секунду пробует наощупь волосы и бесстрастно взирает на свои действия. Такое чувство захлестнуло разом Мику, что это пугало, хотелось стиснуть Фремине в объятьях, прижать его к себе, и даже… но это неправильное чувство. «Неправильное?», — с испугом подумал Мика, — «Но ведь это мой Фреми, и только после того, как он появился в моей жизни, всё встало на свои места». С самого начала он был особенным. — Да, — ответил Мика и ладонь, что до сих пор гладила его по волосам дрогнула, и сердце Мики сжалось от боли. — У меня есть такой человек. Еще секунда и теперь Мике казалось, что он только в своем воображении выдумал эти касания. И он хотел продолжить говорить, набрал в лёгкие воздуха так, что голова пошла кругом, но так и не начал, потому что в слабом свете комнаты увидел, как из глаз Фремине покатились блестящие слезы, при этом выражение лица оставалось прежним, словно он не замечал эту глупую соленую воду, оставляющую дорожки на щеках. — Это… — Фремине вытер слезы и недоуменно на них посмотрел, — Это больно. — Больно?.. Фреми, почему ты плачешь? — То, что ты сказал… это больно. Для меня. Я и не знал, что будет так больно. Если бы знал — не стал спрашивать, — Фремине говорил тихо и из глаз его по-прежнему текли слезы, он прикрывал глаза руками, будто это самое стыдное, что когда-либо с ним случалось. — И кто же этот человек? А Мика в этот момент не мог пошевелиться. Он ведь хотел… увидеть улыбку Фремине или смех, но теперь… «Фремине спросил: "Кто же этот человек?", он даже на секунду не мог подумать про себя», — Мика с горечью повторил это мысленно несколько раз, прикрыл глаза и подумал, что разделить слезы Фремине и его боль не менее важно, чем увидеть улыбку. И тогда, поддавшись вперед, он легко коснулся чужих волос, провел пальцами другой руки по щеке в веснушках и, не замечая того, что плач прекратился, стоило ему это сделать, Мика поцеловал его. Того, за чью улыбку и за чей смех, за чьё тело и за чью жизнь отдал бы душу, потому что Любовь, что лучше мудрости и ценнее богатства, была важнее собственной души. Потому что Мика впервые мечтал поцеловать кого-то настолько сильно и впервые хотел забрать чужую боль себе. Его тело пробила дрожь всепоглощающей неуверенности, этот первый поцелуй, наполненный не страстью, а скорее бесконечной тревогой за другого, так нелепо натыкался на чужие губы, такие же неопытные. Но Мика не хотел думать о том, что всё делает неверно, не хотел думать о ракурсах, движениях, длительности. Потому что мысли заволокло только желание показать, как сильно он любит, а для этого техника не имела значения. Фремине под ним замер, он ответил на поцелуй приоткрытыми губами и языком, что, слабо столкнувшись с языком Мики, мгновенно отпрянул назад. Поднявшись на руках, они, не сговариваясь и не прерываясь, сели друг напротив друга. Они, наверное, впервые позволили себе раствориться не в самих себе, а друг в друге. Погрузились не в собственные души, а чужие. Мика с закрытыми глазами, наощупь, нашел выбившуюся прядку волос Фремине и заправил её за ухо. Фремине, Фремине, Фремине. Его имя, его глаза, его голос, его плечи под руками Мики, его запах, его внешняя холодность, его слёзы, втайне от всех, его улыбки невзначай. — Ты, ты, ты, — оторвавшись от губ, взахлеб повторил Мика. — Этот человек — ты! Взгляд Фремине метался, пытался объять Мику целиком. Он будто не верил в возможность подобного исхода. — Я люблю тебя, — схватив его за запястье, Фремине вдруг лучезарно улыбнулся, а затем тихо рассмеялся. И этот смех предназначался только для Мики.Конец