Назови моё имя

Тихим мирным днём один старый кузнец прогуливался по запылённым тропам своей деревни, нехотя перебирая ногами и озадачив себя какой-то томной мыслью. Доковыляв до своей хижины с покосившейся крышей и замшелой терассой, он неторопливо присел на трухлявую деревянную лавку, сколоченную когда-то им самим, и снял маску. Человечество одолело демонов почти восемьдесят лет назад, и теперь ничем не прикрытые детские лица дворовых мальчишек заинтересованно глазели на нерасторопного старика, который по привычке продолжал прятаться за глинянным ликом хёттоко. Кузнец распустил давно не стриженные, с проседью волосы, откинулся на досчатую спинку лавки и рассеял взгляд невзрачных чёрных глаз по горной долине, в которой и умещалась кузнецова деревушка, сверкая красной черепицей двухэтажных домиков. В каких-то из них из трубы валил дым: то признаки работающей печи какого-нибудь заядлого работяги, что не перестаёт ковать даже в полдень, в то время как остальные жители повыползали из своих кузниц подышать полуденным горным воздухом. Старый кузнец и сам провёл всю жизнь в работе: усмирял раскалённый металл, полировал клинки, изучал кукольное дело. Он никогда не хвастался, но починка Ёриичи Зерошики тоже его рук дело, а такое, между прочим, не под силу ни одному другому мастеру из деревни! Но старик не особо зацикливался на своём «маленьком» достижении, а лишь продолжал безвылазно батрачить в своей тесной кузне. С женщинами у него тоже не срослось, скорее, кузнеца не особо заботили отношения. В юности он не был обделён женским вниманием, но до самой старости так и остался круглым холостяком. Со стороны нельзя было сказать, что он работал с любовью к своему делу. Вечно в состоянии некого траура, опечаленного и одинокого его можно было наблюдать в окошко хижины за очередным будущим лезвием. Ковал он знатно, но всё-таки работа не приносила ему радости. Одиноким он был ещё и потому, что все его родственники давно умерли, а друзей у него не было. Как говорили местные, в последние годы жизни он вообще будто бы готовился к уходу, словно его уже давно кто-то ждал, там, наверху. Округу оглушил испуганный детский крик, сменившийся причитаниями взрослых. Бездыханное старое тело обмякло на лавке. Старик уже не дышал, а на лице его замерла счастливая улыбка, которая и напугала соседских детей. В один миг голоса деревенских вдруг стихли, все шрамы и порезы перестали ощущаться болезненным покалыванием, стало так легко и приятно. Лучики тёплого солнышка щекотали грубоватую кожу. Яркая вспышка ослепила лишь на мгновение, смягчившись тускловатым белым светом. Из этого света вышел неразборчивый силуэт, но старый кузнец узнал его почти сразу. — Я ждал тебя, Котецу. — заструился бодрый юношеский голос давно покойного мальчишки. Его длинные волосы развевались даже без ветра и застенчиво задевали лазурными кончиками румяные от природы щёки. Нежные бледноватые пальчики обхватили калеченные рабочие руки, а вскоре и сам старик заметил, как те преобразились в крохотные детские ладошки. — Дождался! — радостно выкрикнул кузнец звонким голосом десятилетнего ребёнка. Из глаз тут же хлынули крупные горячие капли. Сквозь слёзы и боль в горле от скопившихся эмоций Котецу улыбался, крепко вцепившись в белую ткань с туманным орнаментом. — Теперь мы сможем переродиться. Обещаю, я найду тебя в следующей жизни, и мы сможем наконец быть вместе. Силуэт медленно обрастал чертами лица, и совсем скоро перед кузнецом стоял невысокий длинноволосый юноша с двумя большими глазами, в которых плескалась морская волна, переливаясь и дрожа на солнце. Напротив стоял парнишка-мечник, только без привычной униформы охотника, такой же, как и семьдесят девять лет назад. — Нет. — Котецу боязливо отступил назад, продолжая сжимать в руке край светлой юкаты. — Я не хочу перерождаться, я хочу быть здесь, с тобой! Мечник на это лишь тепло улыбнулся и прильнул тонкими губами ко лбу юного кузнеца, крепче прижимая его к себе. — Закрой глаза. — шепнул он мальчику на ухо, и тот послушно сомкнул дрожащие ресницы, для надёжности скрепив объятия замком из пальцев. — Назови моё имя. Всё тело вдруг будто пробил разряд тока. Внизу живота скрутило приятной болью, а щёки вспыхнули лиловым оттенком. Уголки губ плавно и сдержанно взметнулись кверху, но имя всё никак не хотело произноситься, будто бы кузнеца заставили сказать нечто сладостное и запретное. Он нарочито долго оттягивал время до того, как произнесёт то самое, отчего уже сейчас кожу пощипывало от волны мурашек. — Муичиро. — шепчет Котецу на выдохе, окончательно обмякнув в хватке сильных рук. Он не видит лица того, чьё имя только что сорвалось с его губ, потому что сразу после этого прячет смущение, уткнувшись носом в грудь напротив, спасаясь от пьянящего озноба, который быстро сменяется теплом родного тела. Юный кузнец чувствует, как тонкие пальцы перебирают пряди его волос, и не замечает, в какой момент земля уходит у них испод ног. Две души вздымаются вверх и переносятся в новый незнакомый мир, где им двоим будет хорошо. Стоит Котецу открыть глаза, как перед ним предстаёт обширное плато с деревянными домиками и красивым видом на яркую лесную поляну. Пёстрый пейзаж поначалу слепит, вынуждая кузнеца закрыть лицо рукавом и сморгнуть оставшуюся влагу. Муичиро держит его за руку и машет каким-то людям вдалеке. Позже Котецу узнаёт в них алоглазого парнишку Танджиро, его сестру и, вероятно, остальных членов его большой семьи, тут же мальчика встречает Канамори, а за его спиной морщится Хаганезука. Чуть позади Котецу ловит на себе взгляды совершенно незнакомых ему людей, но Муичиро опережает события и знакомит его со своей семьёй. Идентичная копия длинноволосого приятеля, разве что чуть помладше, поначалу пугает своим недоверчивым взглядом, но вскоре смягчается и принимает новоприбывшего со всеми почестями. — Мы все тебя ждали. — произносит Муичиро, глядя перед собой, после чего Котецу крепче сжимает его ладонь в своей руке, не скрывая широкой белозубой улыбки. Он и представить себе не мог, что после смерти существует такая... своеобразная жизнь, но задумываться об этом не хочется, по крайней мере сейчас.