***
Он ощущал на себе ее взгляд. Куда бы он ни пошел, его не покидало это чувство. К нему присматривались. С Соблазном было проще. Проще строить планы, обсуждать стратегии. Терпеть его сестричку. Вообще, взаимоотношения между союзниками нельзя было описать чем-то конкретным. Горташ сомневался, что способен теперь найти кого-либо равного себе. Равного ему. Горташ лениво покачал бокалом, наблюдая за переливами красного. Красный. Кровь. Пигмент на чешуе. Горящие глаза. Его умыслы и таинства в темном разуме. Когда Горташ в прошлый раз засмотрелся на глубокий винный цвет, Орин предложила ему увидеть Соблазн. Когда пепел перевоплощения рассеялся, перед Горташем предстал изувеченный образ, что тут же легко лег на кровавый алтарь из воспоминаний. Его тошнило под громкий издевательский хохот. Как же хотелось вогнать осколки стекла ей в глотку. Горташ все еще смотрел на бокал в своей руке. Очнулся лишь тогда, когда послышался тихий хруст.***
Плану суждено исполниться. Можно было сколь угодно тешить себя предвкушением, вымыслом, но реальность почему-то каждый раз била плетью. Орин крутила в руке кинжал. Убийство брата не принесло ей такого удовольствия, которого она жаждала. Баал не сводил своего взора с алтаря тогда, с их темных фигур. И это придавало уверенности, защищенности. И ее только подстегнуло такое искреннее удивление в глазах, осознание собственной уязвимости. Не мог же его любимый лорд ударить в спину? Первое время он боролся. Орин могла брать что угодно, как угодно. Экстаз, невиданный ранее восторг переполнял ее тогда. Когда она вкушала его плоть, омывалась его кровью, наслаждалась его телом. Такой сладкой была долгожданная свобода. В глазах брата не было ничего. Соблазн издевался над ней снова. Пока плоть не охладела, пока кровавая пелена не сошла со взора, она уничтожала его. А Соблазн будто это предвидел. Орин воткнула кинжал в столешницу. Горташ напротив устало вздохнул.***
На этот трюк он больше не поведется. Когда из тени показалась высокая фигура, он даже не дрогнул. Но он всегда появлялся вот так, из ниоткуда. — Что-то случилось, Энвер? Не смей. Он остался стоять там, где стоял. Но вот от движения драконорожденного колыхнулась штора. Горташ почувствовал ладонь, что по-знакомому тепло легла на подбородок. Горташ послушно поднял взгляд. Это все неправильно. Горташ больше не желал видеть это лицо. Не так. Личина неколебимого тирана дала трещину. Очнулся он тогда, когда напротив застыла фигура Орин, что по-животному скалилась и готова была наброситься снова, а сам, тяжело дыша, начал ощущать жжение от ран-порезов и вкус железа на языке. Золото перчаток окрасилось в красный. И его не покидало стойкое желание вырвать этими когтями блеклые глаза. Проклятия Орин слышались словно через толщу воды. Горташу было наплевать на состояние собственных покоев, ему хотелось разрушать все, до чего мог достать. Цель оправдает средства, когда эта пустота в груди наконец заткнется.***
Это несправедливо. Она была здесь раньше него. Она служила плотью и кровью раньше него. Так почему с его появления присутствие Отца ощущалось по-другому? Прислонившись к стене, скрытая полумраком, Орин наблюдала издалека. За восторгами, за ликованием, за тем, с каким великим удовольствием прислужники слушали Соблазн, чуть ли не в рот ему заглядывали. Глаза у брата горели, горели ярко-красным каждый раз. И каждую жертву он представлял Отцу. Какая это за сегодня?.. В храме не было уголка, не залитого кровью. — Во имя Его! Сильные руки отделили голову от тела за пару секунд и за несколько хрустов. Толпа взревела вновь. Он выжмет все до капли. Как всегда. — Во имя Его! — взревела толпа. И Орин вместе с ней. В бледных глазах отражался их Избранный, ее брат, что вкушал крови из разорванного горла. Как же он прекрасен. Орин представляла себя на этом алтаре.***
Казалось, что рядом с Горташем она теперь ошивалась чаще, чем вела службу в храме. После ухода Соблазна (смертью это называть Горташ все еще не мог) все обязанности легли на плечи Орин. Со стороны можно было бы подумать, что та расцвела, со стороны, ее убийства и подношения фонтанировали как никогда кровожадней. Но теперь он видел ее чаще, чем кто-либо другой (единственного близкого она собственноручно разорвала на части). В последнее время нежданная гостья играет в молчанку. Присядет где-нибудь в уголке и не покажется (чего от нее вообще не ожидаешь), принимая на публике чей-то облик. Горташ всегда знает какой. Знает, что за ним следят. В уединении она держится ближе. Обопрется о стену, о стол и давай взглядом сверлить. Может прилечь, может подойти совсем близко. Но не проронить ни слова. Руки — всегда заняты кинжалом, и только звук прокручивающегося в воздухе лезвия сопровождал их в поздние вечера. Ведь Горташ тоже ни слова не говорил, не начинал первым. Игнорировал отродье, когда занимался за столом или когда готовился ко сну. Воспринимал ее как предмет интерьера. Или как недовольную кошку (только хвоста не хватало). Он почти привык к ней. Как и к запаху крови и мяса. Он терпел Орин. В конце концов, это не худшее, что она могла учудить. Пока та сама не сдалась. Потирая глаза от усталости, Горташ пытался вчитаться в последнее на сегодня письмо. Орин сидела рядом (облюбованный ею угол стола теперь был вечно пуст, дабы больше ничего не летело на пол), сверлила взглядом высокий потолок, изредка бросая взгляд на его рутину. Краем глаза Горташ все же мог заметить, как та хмурится сильнее. Отвлекшись на работу, он не сразу различил неразборчивое нервное бормотание. Миг. И кинжал врезался в стол. Босая нога ударила в грудь: Горташа толкнули к спинке стула. — Что… — послышалось из кривого рта. Ему было почти жаль ее сейчас. Эмоции Орин сменялись одна за другой. — Что. он. в. тебе. нашел. С каждым выплюнутым словом улыбка становилась все безумней. Горташ устало выдохнул и подумал о том, чтобы Орин вновь стала мебелью. Полный злобы голос резал слух. Это действительно то, что ее волновало сейчас?***
Горташ не позволял себе отвлекаться от их плана. По участившимся покушениям Баалистов, по отсутствию Орин, что оставила его в покое уже как с неделю, он мог только предполагать, что та, пусть и с опозданием, но начала переживать потерю. По-своему и как умела. Горташ хотел бы позлорадствовать.***
Они вжимали лезвия в горло друг другу с самого начала. Они знали, что все закончится так. Они находили утешение друг в друге ровно так же, как и яростно ненавидели каждое совместное мгновение. Они проливали реки крови во имя Отца, они могли бы действовать бок о бок. Он всегда знал больше нее. Она никогда не поддавалась контролю.***
— Ты будешь захлебываться собственной кровью, я буду пожирать твое сердце на Его глазах. Отец примет тебя! Отец примет меня! — … — Я ударю тебя в спину, ударю самым неожиданным образом. — … — Я сотру твою ухмылку. — … — Ты недостоин. — … — Жалкий. — … Рано или поздно любое красноречие заканчивается, стоит столкнуться с молчанием. Соблазн продолжил выводить аккуратным почерком ответ своему лорду. Орин не долго стояла на пороге его покоев. Вышла, громко прихлопнув дверьми. Когда Орин Красная исполнит свое предназначение, это будет лучшим днем в ее жизни.***
— Черная рука сомкнулась вокруг твоей шеи. Лезвие клинка прошло от челюсти до груди, оставляя едва видную царапину, и отошло в сторону. Соблазн почувствовал, как на плечо опустилась голова. Распущенные грязно-пшеничные волосы рассыпались каскадом, с движением — щекотали чешую. К спине прижалась мягкая грудь. Соблазн сидел на краю кровати, остановленный сестрой. Соблазн ненавидел опаздывать, а холодная отстраненность не стала для Орин намеком.***
Горташ был жалким. И забавным. Он неприятно хмурился, когда Орин доставала клинок с нетерийским камнем, что цвет-в-цвет был — знакомая красная радужка. Вздыхал, стоило Орин показаться ему на глаза, стоило лезвию вновь, уже по-привычному прижаться к горлу. Зеленел от страха (Орин надеялась, что то был страх), когда она являлась в обеденный зал с человеческими потрохами. Когда она, похихикивая, уплетала их и рассказывала о жертве (чаще всего это были приближенные-льстецы Горташа). Когда она принимала обличья знакомых, ненавистных ему людей. И дьяволов. О, то была восхитительная реакция. Горташ привык к ее прикосновениям так же, как однажды привык к ее брату. Жалкий. Жалкий-жалкий-жалкий. ЧТО В ТЕБЕ ТАКОГО? Забыться было так же легко. И ей. И ему. Они почти не говорят — следуют порывам, находят друг в друге того, кого забыть не получится при всем желании.***
Это был первый случай. Первый случай, когда жертва выжила. Первый случай в кровавых свершениях Орин. Удивления, злости почему-то не последовало. В конце концов, это ее брат. Все ровно так, как и должно быть.