Звукоизвлечение

      — Какой же ты сексуальный, — елейным голосом воркует Собакин, заведённой юлой крутясь около успевшего задремать гитариста.       Карандаш для век профессиональным плавным движением прокатывается меж бледных пальцев, Саша, довольный проделанной работой визажиста, принимает героическую позу напротив своего подопытного. Задумывавшийся изначально как «лёгкий», макияж Ромы теперь скорее напоминает карикатурно разлитое на холст пятно чёрных красок. Саша в адовом восторге. Ему до покалывания в пальцах хочется потрепать кипельно-белые, тональником и пудрой отштукатуренные щёки Ромы, но он слишком хорошо представляет, как потом всё заботливо выложенное добро отпечатается на нём самом.       Мимо проходит взлохмаченный Артём и со смешком присвистывает, когда глазами пробегается по обновлённому гитаристу.       — Все малолетки в зале по тебе течь будут.       И тут же ретируется, потому как убийственно презренный взгляд Саши на себе мог вытерпеть только сам Господь Бог и вышеупомянутый покоритель юных сердец.       — Что ты натворил, Собакин? — спустя минуту долетает до Саши недовольный Ромкин голос. Всё же нельзя было подпускать его к зеркалу до выхода на сцену…       — Что-то прекрасное.       Неслышной кошачьей поступью Саша подходит со спины, с силой и одновременно ласковой трепетностью налегая на напряжённые плечи гитариста, облачённого в неприлично зауженную чёрную рубашку с подвёрнутыми рукавами. Подарив парню быстрый массаж, Собакин умещает довольное личико рядом с Ромой, влюблёнными серыми глазами созерцая их контраст. В полумраке гримёрки блестят блаженно расплывшиеся зрачки. Саше нравится то, что он видит.       — Как ты хорош, — мурлычет он, не удерживается от соблазна и всё же поддевает кончиком пальца чужой острый подбородок. Рома опасно стреляет в него взглядом.       Если придерживаться объективной истины, Собакин правда сделал хорошо. Никакой халтуры, только идеально отточенные навыки и преданность своему клиенту. Внезапно привлекательными кажутся тёмные смолянистые стрелки, почти белая кожа и всё такие же мрачные тени, аляповато и пошло ложащиеся под линией нижних ресниц. Рома планировал брать аудиторию не цепляющим макияжем, но виртуозной яркой игрой, однако Саша любезно устроил смену приоритетов. Что же, сам потом будет ревностно ограждать его от толпы молодых школьниц, которым едва ли четырежды четыре исполнилось.       — Надо было позволить тебе разукрасить всех, — бархатисто шепчет Рома, непозволительно близко склоняясь к своему парню. — Тогда можно было бы смело менять репертуар группы на хард-рок.       В отражении зеркала помимо друг друга они замечают продолжительный взгляд Вероники, протирающей тонкие ручки ароматной влажной салфеткой. Непонятно было, осуждает ли девушка их или просто посылает в затылок Собакину неспокойные волны неодобрения — в конце концов, Роня ещё год назад, когда ажиотаж вокруг пропавшего Сашки гремел изо всех уст, невзлюбила его. Но предъявлять что-либо тоже не торопилась — белобрысый негодник получил расположение всей остальной группы. В особенности старшего гитариста. От него Саша получил не только расположение, но и всё своё внимание, материальное обеспечение, крышу над головой и…любовь, наверное? Какая бы химия между ними не пузырилась, Вероника не придавала этому значения — драгоценная Ульяна всё ещё оставалась свободна и непорочна.       Собакин виснет на Роме и по-хозяйски оплетает широкую грудь руками. Отпускать его на сцену одновременно хочется и не хочется вовсе. Радуют только две вещи — Саша точно будет в первом ряду и вместе с ним точно будет бесноваться Женя. Антоша с Алиной тоже пришли, но сразу же обозначили, что будут ютиться поближе к кафетерию — громко ревущим басам и звучному вокалу Ульяны вполне по силам было разорвать барабанные перепонки.       — Не клейся, мы выходим скоро.       — Боишься бренчать на любимой гитаре со стояком в штанах?       — Пошёл ты.       Рома фыркает, выплетаясь из объятий, но цепкие ручонки Собакина работают по законам зыбучих песков — чем сильнее сопротивление, тем глубже тебя утягивает. Ещё чуть-чуть и вместо гитары Роману придётся на руках выносить идиота-Сашу.       — Если захочешь трахнуть меня прямо у этого зеркала — я не буду против.       Рома плотно стискивает зубы и закатывает глаза, со стороны, кажется, не впечатлённый сладким шёпотом. Но Собакин выучил, Собакин знает, что брюнет чертовски нервничает. Возбуждён? Подпаляя искринки тлеющего костра, Саша горячо выдыхает на стекло и мажет пальцем кривое поплывшее сердечко.       Рому мажет тоже.       Он повторно с придыханием посылает Сашу и возвращается к последним штрихам в настройке своего инструмента, которую пришлось экстренно прекратить по причине «Я очень хочу сделать тебе макияж, ну пожа-а-алуйста!»       Со сцены слышится унылый фонящий в микрофон голос вокалиста другой группы, закончившей, наконец, своё получасовое выступление. Песни, словно специально предназначенные для отпевания умерших, едва ли раскачали молодёжь, однако восходящая на пик популярности «Стекловата» (вовсе не из-за черноволосого секс-символа, оголтело скачущего по сцене с электрогитарой) именно для этого здесь сегодня и находилась.       Рома взгромождает на себя инструмент, подвешенный на симпатичный ремешок с узорами язычков пламени — подарок Собакина, — подхватывает миниатюрный, уже чуть сточившийся медиатор и вместе с остальными ребятами выходит на сцену. Прежде чем расстаться, гласит безусловный закон, — поцелуй. И Рома звучно целует Сашку в щёку, а татуированная его рука лишь за секунду в порыве нежности взмывает вверх, к шее, прохладные пальцы едва касаются горячей кожи.       Саша, окрылённый, вприприжку скачет из гримёрки в зал, где подростки и ребята за двадцать уже начинают подниматься с мест и подтягиваются ближе к сцене. Ульяна счастливо голосит приветствия, свободной от микрофона рукой активно жестикулируя, и ей громко хлопают. Чтобы пробраться к самому краю сцены, Сашке приходится под недовольные взоры растолкать всю биомассу и вот, наконец, он в ногах «Стекловаты». От вида Ромы, торжественно и мрачно оперевшегося на колонку мыском шнурованного ботинка становится чертовски жарко. Либо это люди окружают сцену таким плотным кольцом, что затрудняется дыхание.       Раздаётся первая барабанная дробь от Артёма, из двух электрогитар брата и сестры звучат необыкновенные электропереливы — одни и те же, по заученным аккордам, но поразительно разные по тембру и даже общему настроению — не зря Рома однажды рассказывал, что звукоизвлечение будет в первую очередь зависеть от исполняющего мелодию. Именно в этот момент восторженные переглядки с Ромой кончаются и по Сашкиному плечу прилетает тяжёлая девичья рука.       — Чё, как, пупс? — Женя взбудораженно улыбается, светя недавно установленными брекетами. Друзья душевно обнимаются.       — Смотри какой! — кивает Собакин на Романа, уже полностью погружённого в игру. Симбиоз всей группы друг с другом звучит потрясающе. Но ещё более потрясающе выглядит разлохмаченный Рома, страстно налегающий на электрогитару. Казалось, с ней он выкладывается куда больше, чем с Собакином в постели.       — Просто чумовой! — на повышенных тонах подтверждает Женя и горделиво ухмыляется, словно это она лично пристроила Сашку к лучшему парню Екатеринбурга.       — Я его на диване с ещё большим рвением объезжаю.       Женя округлёнными глазами смотрит на блондина, а тот только ухахатывается, не скрываясь. Не соврал же.       Последующие минуты проходят в чистом кайфе. «Стекловата» исполняет несколько каверов, которые наизусть знает дуэт друзей и добрые две трети собравшихся на концерте клуба. Сашке орут в уши — он орёт в сцену, подпевая на самых сексуальных в мире партах Ромы. Низкий тягучий голос на куплетах «Типичной вечеринки…» звучит совершенно крышесносно, Саша опасается словить оргазм на середине выступления. Нет, стыдно ему будет в последнюю очередь — удержаться от образа грёбаного Аполлона на сцене сложно всем. Просто сегодня кончать он запланировал только от члена Ромы и только для него.       Неясно, какая по счету, но играет очередная песня, написанная Роней персонально для группы, и Саша не соврёт, если скажет, что трек получился лучше доброй половины всей известнейшей попсы. Парт Ромы вновь заставляет завизжать женские голоса, и Собакин беззастенчиво визжит вместе с ними, тонко, как и девчонки, просто потому что Рома смотрит ему в глаза дольше двух секунд. За это мгновение Саша успевает мысленно раздеться для него или, по крайней мере, возжелать чтобы ненужная чёрная рубашка сама слетела с гитариста прямо на сцене.       — Блять, это мой парень! — кричит со смехом Собакин в зал и надрывается только лишь сильнее, когда ему прилетают ответочки «нет, мой!» Чем-чем, но вот своей пламенной любовью он делиться не намерен. Сердце человека, погубившего в нём тягу к употреблению психоактивов и взрастившему через скрупулёзный труд в нём обновлённую личность, принадлежит только ему.       Но нет смысла об этом думать, пока все восторженно прыгают по залу, размахивая телефонами со включёнными камерами, поют и хохочут в полный голос. Где-то поодаль сидит Антон и тоже слушает игру друзей.       От воспоминаний о друге в груди теплеет. Саша рад, что всё закончилось именно так. Он больше не оставит Антона даже под дулом пистолета, но теперь главная причина жить зажигает местный танцпол. Ромка с его инструментом — обоюдоострое лезвие, разрубающее тлен подростковых тусовок.       И Саша так счастлив.       Безмерно счастлив, что все тернии и сердечные метания были даны ему судьбой не за особую к мальчишке нелюбовь, а ради своеобразного испытания. В конце концов, и он добрался до своей звезды.       Когда финальная песня подходит к завершению — а Собакин с точностью выучил всю программу «Стекловаты», - Саша снова кричит и аплодирует громче всех.       Запыхавшаяся Уля ещё и слова не успевает сказать, как Саша мчится чуть ли не по головам куда-то вбок, а ещё через секунду по ступенькам взлетает на сцену, бросаясь Роме на шею. Сашу хватают одной рукой за талию и крепко прижимают к себе. Потом их губы жадно встречаются под ошеломленные возгласы всей толпы.       Гитара быстро оказывается на полу, и Рома мягко кружит Сашу в объятиях, пока они никак не могут насладиться друг другом. Ощущается всё как-то ирреалистично, по-особенному. От Сашиных губ отрываются только для того, чтобы жадно пройтись поцелуями по молочной шее и вернуться. Руки Собакина путаются в и так неряшливо раскиданных чёрных волосах, и он такой блаженно счастливый, коим его никогда не делали никакие дрянные наркотики.       — Парни, снимите уже комнату! — весело улюлюкают из зала. Саша показывает остряку средний палец и с прежним рвением расцеловывает раскрасневшиеся губы Ромы, в перерывах любуясь вызывающе поплывшими тенями и тушью. Рома если не божественно прекрасен, так демонически — это точно.       Не попрощавшись со слушателями, они сбегают со сцены в служебное помещение, опустевшее после прошлой группы. Рома беспардонно толкает Собакина в грудь и тот куклой валится в потёртое скрипящее кресло. Но ни восхититься, ни возмутиться ему не позволяют — снова целуют, на этот раз с языком, выбивая задушенный вибрирующий стон. Внаглую навалившись на подростка, Рома вклинивается коленом меж разведённых ног и Собакин скулит в мокрый поцелуй, лишь раззадоривая пыл.       — Они с минуты на минуту все появятся здесь, — голосом разума глаголит Рома, но от влажных губ напротив отлипает с титаническим усилием. Не проходит и секунды как он снова склоняется и жарко, но быстро целует.       — Закрой блядскую дверь.       — Ты полоумный? Тут все наши и их вещи.       — Да похуй мне, Ром, поебать.       Собакин бессовестно тянет гитариста за галстук на себя, углубляет поцелуй. Сказал бы ему кто год назад, что он будет лобызаться с парнем разительно старше него самого в душной, толком неосвещённой гримёрке, он бы, наверное, нервно перевёл всё в неудачную шутку. Только теперь Саше не до смеха. У него пиздецки стоит и он готов растянуться для Ромы на подлокотнике кресла или любой другой поверхности, только бы тот вышиб из него всю дурь. Так, как умеет только он.       — Я не хочу, чтобы моя сестрёнка видела, как я буду долбить мальчика из её класса, — лаконично отзывается Рома, и Саша вопреки всему густо краснеет. То, что говорит Рома, звучит ужасно неправильно. Но Собакина с полуоборота заводит только лишь сильнее. — Ещё успеем продолжить. Хоть на полу, хоть стоя, больной ты ублюдок, но давай хотя бы по-человечески попрощаемся с ребятами.       Саша безвольно стонет, поправляя белёсые влажные кудри.

***

      Не выдерживая нелепого молчания, висевшего всю мучительную дорогу до дома, Саша первый сдаёт позиции и отчаянно цепляется за чёрный ворот рубашки, стоит им только оказаться в лифте. Его жмут к стенке, когда дверцы, наконец, закрываются, и это выбивает из-под ног застланный линолеумом пол. Саша глушит неподдельные стоны — сухие и потеплевшие ладони касаются сокрытых водолазкой острых ключиц и плечей, Рома требовательно сжимает и оглаживает всё его тело, не в силах насытиться неполноценными касаниями через одежду. Пальто, сурово испытанное временем, зелёное, с потёртостями, сползает до локтей и Саша едва ли замечает это — его приоритет слишком настойчиво сминает губы, сцеловывая остатки любого разумного между ними.       В замочную скважину ключи попадают не с первого раза. Рома, если честно, туда даже не смотрит.       Они валятся на диван, взмокшие и до изнеможения возбуждённые, Саша специально ахает и хнычет, раззадоривая и увеличивая аппетит. Впрочем, смысла в дополнительных провокациях не было — Рома и так пожирал его одним своим тяжёлым взглядом. Собакин чувствует, что если бы о нём заботились чуть меньше, то раздели бы уже с порога. Рома нетерпеливо, но всё-таки осторожно оттягивает ворот чёрной водолазки и влажно прижимается губами к ключицам, целует и кусает, оставляя отчётливые красноватые следы, обещающие сойти на нет в скором времени.       Руки Собакина путаются в волнах чужих волос, ему хочется притянуть Рому ещё ближе, теснее к себе, к сердцу, но ближе уже некуда и тонкие пальцы тщетно скользят между прядей, эфемерно задевая шею. Рома целует его в губы уверенно и умело, Саша млеет и пытается отвечать, но вместо поцелуя выходят только однотипные чмоканья, сопровождающиеся лёгкими ёрзаниями. Всё же узкие джинсы не рассчитаны на бурное уединенное времяпровождение.       — Зверь, — смеётся Собакин, выгибается навстречу и любовно гладит по макушке.       — Ты провокатор, — Рома тоже по-доброму усмехается и оставляет лёгкий поцелуй на скулах, — и, к тому же, хорош в этом.       — Спасибо, милый.       Они отрываются друг от друга только для того, чтобы стянуть верхнюю одежду. Поначалу Собакин стыдился открытости перед Ромой, разукрашенное рубцами и сигаретными ожогами тело — это глупости, идущие от его ещё совсем детской инфантильности, как думалось Саше. Он ненавидел вредить себе, но физическая боль отрезвляла. Недезинфицированное лезвие всегда лежало в груде мусора Сашкиной старой комнатушки и помогало даже в самых пустяковых проблемах — тётя наорала с порога, назвала грубым словом, кошмар приснился пренеприятный.       Но теперь Саша оставил своё тело в покое. Временами его останавливали воспоминания о нежных поддерживающих речах Романа, иногда, его физическое присутствие рядом.       И Рома с особым вниманием огибает бледные контуры взглядом, будто забирает всю давно угасшую боль. Из чувства такта он не трогает, не гладит, но Саша всё равно ощущает его волнение. Поэтому улыбается и целомудренно жмётся к губам, ловя ответную полуулыбку.       — Всё в порядке?       Саша кивает.       Всё прошло. Пусть и говорят, что раны на сердце затягиваются во много раз дольше физических, Саша готов спорить — Рома вытянул его из хорошо скрываемого самоуничижительного состояния задолго для того, как полосы на предплечьях, животе и бёдрах перестали кровоточить.       — Иди сюда, — шепчет Рома и заботливо целует за ухом, в макушку.       — Не отвлекайся, у меня стояк, пиздец.       В белые волосы беззлобно фыркают. Настроение Собакина, стоило лишь только вывести его, так просто не рассеивалось.       С жадным голодом пыльно-зелёный взгляд врезается в тёмные глаза напротив, и Саша растворяется в них сахарной песчинкой.       Рома наощупь лезет в расщелину под диваном, где всегда наверняка валялся мятый пакетик контрацептивов. Саша сказал однажды, что неловко будет, если любопытные гости обнаружат "XL презики со смазкой" в "случайном" ящике, и предложил эту глупую идею. В первый же раз презервативы стащила особо любопытная Дынька, Собакин угарал, как пришибнутый, когда Роме со стояком и далеко не цензурной бранью пришлось шагать в спальню за заначкой. Ради справедливости — адекватный секс в спальне Сашку совершенно не впечатлял, хуже, за влажные мечты его можно было бы обвинить по всем моральным статьям.       Рома раздевается полностью и раскатывает влажный презерватив по члену, а его татуированные руки тут же заменяют ладони нежнее и меньше его собственных. Собакин поглаживает Рому с восторженным обожанием, ускоряет темп, надрачивает и откровенно наслаждается сбившимся дыханием гитариста.       Первый неторопливый толчок Сашку пробирает на зыбучие мурашки, а выкрашенные в чёрный лак ногти царапают покрытие дивана. Он растянут с утра, он готовился, прижавшись щекой к стенке душа, пока Рома умиротворённо заваривал кофе и делал им двоим тосты на завтрак. Всё было не зря.       Когда Рома начинает двигаться внутри, удерживая Собакина крепкой хваткой, да так, что на худощавой фигуре подростка остаются лёгкие покраснения, Саша бессовестно хнычет. Ему чертовски нравится, как его поставили на колени, как несдержанно обращается с ним Рома, как распирающе ощущается каждый сантиметр члена в растянутом и всё равно неподготовленном теле. Нравится, что он не может самостоятельно вести процесс, никакие решения от него не зависят. Саша может просто отдаться течению и грубоватым движениям Ромы.       В отросшие за год волосы вплетается пятерня — Собакина тянут на себя совершенно беспардонно, заставляя мелко проскулить. Спина ломано выгибается, когда Рома касается крепкой грудью белых кудрей и тягуче и глубоко целует Сашку в губы, ни на миг не теряя прежней ритмичности. Зато аритмично у Саши трепещет сердце. Рома клыком задевает колечко блестящего металла пирсинга, вырывая новый полустон, ловит его же в воздухе, пока они с Сашей дышат единым кислородом.       Ноги разъезжаются от того, как быстро глянцеватая обивка дивана становится под коленками влажной, Собакин чувствует себя невероятно разгорячённым и звонкие, до отвратительного блаженные, пошлые шлепки меж двух тел ситуацию никак не улучшают. С уст то и дело срывается обрывочное «Рома, Рома», не несущее, впрочем, никакой смысловой составляющей, и всё-таки упомянутый Рома пресловуто ласково расцеловывает дрожащие плечики с ярко выраженными родинками, прикусывает солоноватый загривок и вновь целует.       Плавит своей любовью, топит в чувствах и Саша без каких-либо колебаний тонет. Покорный.       Саша хаотично трогает себя, едва ли умудряясь удержаться в статичном положении, грубо дрочит и кончает на спинку дивана мгновенно, когда ногтем большого пальца до звёзд в глазах задевает нежную кожу крайней плоти. Приглушённый визг тушится о прикушенную губу, ещё немного и Собакин пустил бы себе кровь. По щекам скатываются две дорожки слёз. Быстро просыхают.       Рома покидает его тело, когда с рычащим стоном кончает в презерватив — звук слаще любой высокой ноты в припевах любимых песен. Саша тепло щурится и валится без сил, прижав ноги поближе к себе, словно маленький ребёнок. На обкусанных и зацелованных губах играет самая счастливая в мире улыбка.       Где-то в соседней комнате на лежанке слышится храп Дыньки. Рома скатывает использованный контрацептив и бескорыстно очищает диван.       Через минуту возвращается с охапкой пледов, нехотя сгоняет едва держащегося на ногах Сашу, чтобы расстелить для них двоих самый мягкий и приятный на ощупь.       Под тихое Сашино «ой», гитарист сгребает его в охапку и осторожно сваливает мальчишку обратно, на облюбованный уголочек. Присоединяется. Две сильные руки заботливо перехватывают торс. Рома обнимает, носом утыкается в излюбленные волосы, которые успел и потрепать, и неоднократно приласкать.       — Я коленки натёр и конечностей не чувствую. И у меня болит задница, — вяло, но весьма красноречиво делится Собакин, уютней притираясь к Роме сзади. Самое безопасное место в мире клином сходится в их небольшом диванчике небольшой гостиной.       Всего лишь человек, а для Саши одно только имя значит безбожно много.       — А я никаких угрызений совести не чувствую, — по голосу слышно, как Рома ухмыляется.       — Грубо.       — Какой есть, — парирует Рома излюбленной фразой Собакина.       Теперь улыбаются оба.       — Я люблю тебя.