Падший будет прощен

      Первая пластмассовая тарелка, опустошенная дочиста, отправилась в пакет, специально приготовленный для мусора. Харун старался не шуметь и, как только Ярен доест последний деликатес, сразу покончит с уликами их маленького ночного преступления. Будет нехорошо, если утром мамочке Хандан донесут об остатках незапланированного дожора и особняк Шадоглу потрясет очередной скандал. В последнее время госпожа Хандан взялась рьяно следить за рационом дочери, вдобавок подрядив прислугу, и сама решала, что полезно ее будущему внуку, а что долой со стола. Семейство ело в основном овощи, мясо готовили на пару, а фастфуд, предлагаемый кафешками и уличными торговцами, оказался под запретом.       Харун беззвучно посмеялся, когда его благоверная женушка, вонзив зубы в гамбургер, перепачкалась в соусе. От удовольствия прикрыла глаза, наслаждаясь божественным сочетанием перченого и жирного. Как там говорится: голодная супруга, как тигрица, выедает мозг мужу? Что ж, еще несколько месяцев это Харуну не грозит, теперь-то он знает, как откупаться от дьяволицы Ярен.       — Аллах, Аллах, клянусь, привези я тебе слона, ты и его слопаешь, — лукаво прищурился Харун, откинув светлую прядь Ярен ей за плечо. — Не боишься потолстеть? А впрочем, большая жена — это всегда хорошо, не так ли, любимая? Зимой — тепло, летом — тень.       Он не мог отказать себе в небольшом веселье, тем более Ярен так прелестно ярилась, налетая на его штыки остроумия и язвительности. Надо бы возродить эту старую-добрую традицию в их непростых отношениях.       — Тише! — шикнула она, проглотив котлету, и испуганно оглянулась на темные провалы окон. Ни дать, ни взять — живое воплощение тигрицы за трапезой, напряженной и донельзя голодной. — Весь дом разбудишь. Мама и так мне прохода не дает со своими нравоучениями о правильном питании.       Харун завалился на подушку топчана и хмыкнул с видом охотника, которому посчастливилось выйти на логово ценного зверя. По правде говоря, это логово долго искать не нужно. Они притаились во дворе подальше от жилых комнат, не то их близкое расположение друг к другу и шорох пакетов выдали бы Ярен с потрохами. Здесь их никто не услышит. Оконные створы в спальнях были плотно закрыты от недружелюбных напевов зимы, а на случай, если та зашелестит вдруг дождем, Харун прихватил зонтик.       — Ну, жизнь моя, опыту мамочки Хандан можно доверять, — выдохнул Харун, выпустив теплый пар и развеяв по промозглому воздуху глухой смешок. — У нее трое детей как-никак и всего один пропащий, а это почти успех.       За этим последовал тычок от Ярен, но из-за набитого рта у нее не очень вышло озвучить свое недовольство. Только в больших глазах загорелись скопления недобрых огней, вызвав у Харуна новую порцию улыбок. Ярен запила котлету айраном, налитым в стакан, и, к его облегчению, ее озадачила другая тема:       — Кстати… А где ты достал еду?       — Скажем так, у меня свои связи. Ты так слезно просила добыть тебе нормальной еды, а не «овощную пытку» мамочки, что я понял: придется задействовать все ресурсы.       Есть давние знакомые, которые многим обязаны Харуну и будут обязаны еще лет сорок. Без их поварских навыков исполнить просьбу Ярен при всем желании было бы сложно — пришлось бы полночи добираться до базара в новой части города и затем ехать обратно в старую, отделенную аллеей в несколько километров.       Здешних отелей много, но в третьем часу утра их хозяева-курды скорее выставят ошалевшего заказчика за дверь. Круглосуточных заведений, как в широко известных туристических городах, нет, местные рестораны закрывались в одиннадцать. В старой части Мидьята и днем-то повстречаются от силы несколько человек. Когда ассирийцы массово покинули город, его каменные лабиринты обезлюдели, канув в пучину безмолвия. Если бы их не оживляло внимание туристов, процветание старого Мидьята повисло бы на петле безвременья.       — Доедай быстрее, милая. Не хочу, чтобы меня поймали вместе с тобой и обвинили во всех смертных грехах, — зевнул Харун и потянулся за шоколадом, который предусмотрительно стребовал у тех же знакомых. Обертка отозвалась легким шуршанием. — И не забудь, что ты мне обещала за этот роскошный пир.       — А что будет, если я не сделаю этого? — в шепот Ярен просочились знакомые стервозные нотки.       Как Харун и предвидел, его женушка решила установить свои правила игры. Чему и научила ее жизнь, так это еще больше упираться рогами в закрытые двери. Удивительная метаморфоза: из забавной тигрицы в неугомонную козу.       — Если я неделю буду во всем соглашаться с тобой, Харун, ты совсем раздуешься от гордости. Мы и без того еле теснимся в одной комнате: я, ты и твоя спесь!       — Просто для твоей выделили целый двор, в котором ты проводишь сутки в изобретении бесконечных пакостей, — азартно отбил Харун, закинув в рот плитку шоколада. Ярен вытерла губы салфеткой, отложив пустую упаковку от гамбургера. — Ты спрашиваешь, что будет, если откажешься? — он чуть отклонил голову и, сбросив веселость, как прискучившую маску, тихо рыкнул: — Хуже будет.       Лицо Ярен окаменело, покрывшись льдом затаенной тревоги. Вместо утешения Харун одарил женушку неизменной довольной ухмылкой и потянул к себе шоколадку, которую она хотела взять. Ярен бросила взгляд на сладость, затем перевела на него с прежним выражением смятения в глазах. Она надеялась, что он шутил, что разногласия между ними подернулись пылью прошлого и падший, вернее, падшая, будет прощена. А Харуну не составляло труда заставить Ярен трепетать от ужаса. Хотя, проделывая раньше это множество раз, он не понимал, как холодный расчет отдал его во власть очарования миловидного Иблиса. Как он позволил разуму замолчать, поверив ее притворной любви, а чувствам к ней накрыть с головой, будто водной толщей. С того дня, как Ярен выстрелила в него, он зарекся, что больше не даст ей обвести себя вокруг пальца. Он не простил ей тот выстрел, как не искал оправдание ее обману. И жизнь их уже не станет прежней, так как в нее неотвратимо вонзилась пуля, образовав незаживающую рану. Но Харун постарался сохранить брак ради сына. Единственно ради сына. УЗИ показало, что родится мальчик.       — Да ладно, любимая, расслабься, — дружелюбно сказал Харун, — не убью же я тебя за кебаб и гамбургер. Но кое-что покажу мамочке Хандан. Она будет страшно злиться, а я, как поборник ее порядков, признаюсь, что поймал тебя с поличным. Я же обожаемый зятек, которому ты разбила сердце, с меня и спрос меньше.       Харун продемонстрировал Ярен снимок, тайком сделанный на телефон, пока она жадно уплетала рулеты жирного кебаба с перцем и луком. И, не переставая, благодарила его за вкуснятину.       — Удали немедленно, — гневно приказала Ярен и попыталась отобрать телефон. К счастью, круглый животик мешал ей свободно передвигаться. — Харун, шайтан тебя побери!       — Ну вот, — драматично вздохнул он и спрятал мобильный в карман куртки, — ты уже перечишь мне, моя ненаглядная, хотя наш договор едва вступил в силу. Видимо, мне все же придется обратиться к мамочке Хандан. Твое исправление дает трещину.       — Ладно, — сдалась она, поправив мешавшие волосы, которые пышной копной скатились по ее плечам и груди. К слову говоря, за пять месяцев беременности грудь соблазнительно налилась и, дразня воображение Харуна, натягивала толстый шерстяной свитер. — Ты перешел на шантаж? Как низко подставлять мать своего нерожденного ребенка. Хорошо, псих, будет по твоему. А теперь отдай шоколадку и прочь с моих глаз!       Ярен поднялась — нет, подскочила, вновь обращаясь в свирепую бестию, но Харун не разобрал, облик какой хищницы заострил пухлые черты Ярен на этот раз. Он увернулся, спасая шоколадку из ее неумелого захвата, и продолжил баловство охотника с добычей.       — А знаешь, ты права, не стоит переводить нашу платоническую любовь из более чем пятидесяти пунктов и одной пули в бестактное и циничное русло. Лучше я внесу безоговорочное послушание в список твоих обязанностей.       Женушка покривилась, обнажив белый ряд зубов. Не сказать, что список, придуманный Харуном, ощутимо помогал в ее искуплении — до сих пор они пожинали скромные плоды ее усердия, но и это немалое достижение для Ярен. Одним из пунктов значилось «не скандалить и не ссорить близких», и она, такая же наморщенная, восприняла его с яростью. Однако Насух-бей был прав, говоря, что его избалованной внучке никогда не приходилось отвечать за свои ошибки: ни за мелкие провинности, ни за фатальную уверенность в собственной безнаказанности. Перечень с условиями формировал порядочное отношение Ярен к людям. Эта бумага усмиряла ее, дисциплинировала, бросала ей вызов, готовя к обучению в университете, и очерчивала границы дозволенного, которые Ярен все же стремилась различать, чтобы не допустить развод.       А встречаться в суде им не хотелось. Плевать на имущество, их уважаемые семьи не обделены богатствами. Другое дело — делить опеку над ребенком.       В глубине себя Харун четко понимал, что не сможет таскать Ярен по судам, ведь, подав иск, нанесет ей удар под дых. Удар, от которого она не оправится. Она впервые примет ответственность за свою жизнь, будучи в заведомо проигрышном, шатком положении брошенной жены, обездоленной древними порядками Мидьята. Семья ее проклянет. Насух-бей линчует. Харун, разумеется, не допустит, чтобы с Ярен разделались так, как предписывали традиции в отношении беспризорных дочерей, но нанесенный вред это не изгладит. И они вновь придут к тому, от чего ушли: к браку. Не де-юре, так де-факто. Ради ее безопасности Харуну необходимо быть рядом, пока она не избавится от гнета Шадоглу, освоив профессию и встав на ноги по примеру самостоятельных турецких дам. Но правды ради — Харун и тогда не захотел бы отпустить жену.       — Признайся, что постеснялся вписать свои патриархально-рабские хотелки при моих родителях и ищешь повод впихнуть их в этот дурацкий список. Я сожгу его, — пообещала Ярен.       — Сжигай, я же дам тебе копию обновленного, — ответил Харун, заталкивая назад готовый вырваться смех, и наконец уступил ей шоколадку.       — Не знаю, куда деваться от счастья!       — Я заметил, как ты воспрянула. Но ты знаешь, мои объятия всегда к твоим услугам. Зато можешь в любое время просить у меня купить что-нибудь вкусное.       Со стороны жилых комнат раздался глухой стук — у кого-то из домочадцев отворилась и закрылась дверь, и Харун замер, прислушиваясь к шагам наверху. Побледнев, Ярен заметалась рядом, с лисьим писком всучила ему шоколадку и выпалила:       — Это твое! Это ты съел! Аллах, помилуй… Меня тут не было, не смей меня выдавать!       Далее снова последовало что-то на неразборчивом лисьем. Опешивший Харун поднялся с топчана, подобрав мусорный пакет, а Ярен резко потянула его за куртку и чмокнула в щеку. И, окутанная легким сумраком, поторопилась обратно в их комнату.       А все-таки она та еще лиса!