Также месяцами ранее…
Сделай первый шаг, и ты поймешь, что не все так страшно. Сенека
Харун никогда не запоминал свои сны да и, строго говоря, не считал себя настолько впечатлительным, чтобы реальные события, искажаясь подсознанием, выбрасывались перед его внутренним взором калейдоскопом ужасов и зловещих предвестий. Он не верил в эту чушь, как какие-то мидьятские бабки и тетки, и, к счастью, отличался свободой от глупых суеверий. Но, похоже, не этим утром. Этим утром Харун проснулся пиздецки злой. Злой как никто. Сон едва покинул его, а грудь сдавили тяжелые эмоции, и их корни уходили так глубоко в то, что ему снилось, что Харун ощутил новый прилив злости. Он перевернулся на правый здоровый бок и чуть не ушиб спящую Ярен. Она снова оттеснила Харуна к краю кровати и зарылась в его подушку лицом. Он отодвинулся, стараясь не толкнуть жену, и осознание прожгло засевшей у сердца болью: Ярен почему-то нервировала его, хотя во сне они даже не ссорились. Во сне он ее и не видел. Смежив веки, Харун решил ждать, пока гнев уляжется, но движения чувств, напротив, принимали ясные очертания кирпичных хижин, разбросанных по степному разнотравью. Мысленный взгляд, повторяя нынешний сон, прокладывал пустые улицы прямо между домами и руинами. Таких деревень полно на окраинах города, и часть их заброшена. Ветер перемен наносил на лик Мидьята столетия за столетиями, принося цивилизацию, и только в дальних горных поселениях, как в его сне, жизнь застыла, словно окоченевший труп. Повинуясь необъяснимому порыву, Харун бродил от хижины к хижине, сбивая обувь о грунт и кирпичные обломки. Солнце выпаривало из него остатки сил, удушало, но в своем кошмаре он думал лишь о том, что скрывалось за следующим поворотом и створами запертых дверей. Дергал их — и те не поддавались. Звал людей, но ему вторило эхо. Вскидывал голову и тотчас слеп от яркого света, слушая, как над плоскими крышами проносились суховеи, стиравшие в пыль все, чего ни касались. А потом — навылет — Харуна прошил грохот выстрела. В небо взмыли стаи воронья. Интуиция подсказала, что кого-то убили, а он — покуда живой и объятый дрожью ужаса. Харун уже ненавидел этот дьявольский сон, который сознание беспощадно выжигало на внутренней стороне век. Однако ответ, как это могло быть связано с его злостью на Ярен, не приходил. Почти неделю как они мирно уживались с вредной женушкой, сходясь лицом к лицу в тесном семействе Шадоглу. Тишина и покой пошли на пользу всем. Конечно, перед бурей и природа склоняется в молчании, но Харун дал себе слово, что уж точно не он станет причиной новых раздоров. Ярен честно — по крайней мере, пока — исполняла условия списка, а он утопил в терпении воспоминания о выстреле и ее предательстве. Но, как это бывает, после принятого решения наступает фаза постпринятия, и сомнения о правильности выбора берут над разумом верх. С чего Харун вообще взял, что, если даст Ярен второй шанс и обнадежит своим прощением, она исправится? Да разве он простит ее, такое можно простить и любить обманщицу, как прежде? Почему любому подонку ничего не стоит отсудить младенца у матери и дать деру, а Харуну обязательно нужно проникнуться жалостью к махровой эгоистке, которая с одного его бешеного взгляда улетела бы до Анкары, блядь! Ему опять представились полуразрушенные хижины из сырцового кирпича и то, как свободное плавание по деревушке призраков завершилось тем, что он изнуренно опустился на первый подвернувшийся валун. Харун лежал, отчаянно призывая сновидение обратно, потому что теперь оно представлялось ему неизмеримо важным. Наверное, он ошибся насчет Ярен и еще сильно об этом пожалеет. Должно быть, как и во сне, он заплутал в тернии ее характера, а теперь впадал в ярость и добивался от случайного сочетания образов и форм, увиденных в бреду, ответа на мучавшие его подозрения. Чем кончится это блуждание по аду и будет ли от него какой-нибудь толк? А ведь Харун наивно верил, что он не суеверный. Он протер глаза и взглянул на Ярен. Она скомкала в кулаке подушку, будто чувствуя это повисшее между ними напряжение. На секунду Харун оцепенел от мысли, что она не спала, а исподтишка наблюдала за ним, и зажмурился. Длинная тень накрыла его, точно кто-то пролил на дорогу черную краску — человеческий силуэт предстал в памяти Харуна так же неожиданно, как это было в сновидении. Затем Харун выпрямился на валуне и для чего-то приготовился к удару, а незнакомец заслонил собой солнце, отчасти растворяясь в его лучах. Огнистое, раскаленное пятно вместо головы вынудило заслониться рукой. Харун до мельчайших деталей помнил этого человека. Тряпичная сумка болталась на плече совершенно пустой, а тело завернуто в ткани так, что, кроме глаз, ни один участок кожи не остался неприкрытым. Самих глаз Харун не разглядел — неопределенный оттенок и нечитаемый прямой взор упорно молчали о личности их обладателя. Между тем это оказалась женщина. — Эфенди, мальчика не видел? — спросила она, подняв руку до уровня своего пояса. Верно, искала ребенка примерно такого роста. Харун и сейчас как наяву слышал ее властный голос, а еще с момента пробуждения живо помнил, как озадачился этим вопросом, даже не зная, как спастись из деревни, не то что кого-то в ней найти. У незнакомки под полосами ткани шевелился рот, она что-то говорила ему, а он отвечал ей, но диалог не запомнил. Он последовал за ней, неизвестно отчего решив, что, найдя ей потерянного сына, выяснит, как выбраться из этого пекла. Они ходили часами, кругами, ходили, словно утопали в вязкой смоле. Харун подробно рассмотрел поношенное белое одеяние спутницы, которое служило ему маяком. Наконец, вышли к каменистому оврагу, и женщина, посмотрев вниз, отпрянула и пронзила Харуна ядовитыми и — внезапно — голубыми глазами. В овраге лежал мальчик. Видимо, его напряжение каким-то образом перешло к Ярен, потому как женушка зашевелилась, сонно зевнула и толкнула Харуна в плечо: — Эй, Харун, спишь? — Угу, — он ограничился мычанием и прикинулся, что дремал. Главное, сука, не сорваться. Мыслимо ли взбеситься из-за какого-то неприятного сна, в котором ни капли правды, но уйма безотчетных страхов, продиктованных стрессовым расстройством. Ярен тихо застучала ящиками комода, доставая свои вещи, и, как только она закрылась в ванной, Харун потянулся за телефоном и сверился с временем. Насух-бей, что вставал раньше всех, и остальные домочадцы уже на ногах и готовились к завтраку. Где-то час Харун отходил от злости, которая, стесняя дыхание, пульсировала у самого горла. В такие моменты он мечтал жить с женушкой раздельно, не пересекаться с ней и в одиночестве собирать разрушенную душу в крепкую силу. Харун так и рассчитывал сначала, поэтому после больницы вернулся в отель. К Асланбеям не совался. Там ему не давала покоя мать, что с этой поры мыслила Ярен и ее родителей своими заклятыми врагами. А к Шадоглу заезжал уладить вопрос с разводом, который поставила под сомнение беременность Ярен. В день, когда все разрешилось в ее пользу, Харун еще раз отказался от предложения мамочки Хандан остаться у Шадоглу. Женушка, обхватив голову руками и согнувшись, не встревала в разговор и не походила на саму себя. За копной русых волос эмоций на ее лице было не разобрать — хотелось верить, что Ярен все-таки раскаивалась, подойти, поговорить начистоту. Но то мгновение, когда он узнал, что она дурачила его на каждом шагу, скользнуло по горлу, как нож, и Харун уехал. Он бы еще не скоро захотел переступить порог особняка Шадоглу, если бы не звонок от госпожи Хандан. На другой стороне связи раздавались причитания, женский голос возвышался до истеричного плача. Фюсун Асланбей послала Ярен петлю. Первый и изощренный ход в этой войне принадлежал его матери. И именно ее гнев толкнул Харуна, с твердым намерением остаться и дорожной сумкой наперевес, обратно под кров Шадоглу. Что бы Ярен ни натворила, но желать смерти ей и их ребенку — это за гранью понимания тех, из кого Мидьят не высушил остатки человечности. — Вот султанша чистоплотная, на два часа засела, — Харун опять проверил время и пожалел, что из-за глупого сна не успел заскочить в ванную до пробуждения жены. Список обязанностей Ярен подразумевал и другой распорядок дня. За годы учебы в Америке Харун свыкся с плотным графиком и безумным ритмом жизни, столь чуждым размеренному Востоку. Попробуй он вообразить себя болтающимся без дела и не смог бы. Рабочие задачи, постоянные риски в бизнесе и обострение конфликта Асланбеев и Шадоглу, у которых в довесок общее предприятие, вынуждали держаться в тонусе. Вот только мало указать Ярен путь искупления и, помахав рукой, пожелать удачи — его нужно проходить вместе с ней. В новом ритме и сквозь новые преграды. Каждый день. Каждую минуту настоящей, как их свидетельство о браке, семейной жизни. Одним глазом заглядывать в рабочие документы и деловые чаты, а другим — в учебные тетради женушки, объяснять темы и проверять задания. Выделять часы на совместные прогулки и вырывать Ярен из уютных объятий лени. Сделать выбор, в сущности, нетрудно; прожить его — вот испытание. Харун сел на кровати и, достав зарядное от телефона, подключил к сети. Так, из ванной Ярен тоже пора доставать, иначе они опоздают к завтраку. — Ярен! — Харун поднялся и стал переодеваться. В ванной зашумела вода, и он описал глазами полукруг, плененный вновь закипающим раздражением. — Она издевается? С тем же успехом я мог взять в жену черепаху. Не приведи Аллах, если ребенку передастся ее медлительность. Ярен! Прошло еще несколько минут, прежде чем женушка, толкнув дверь, отозвалась тусклым голосом: — Харун… Ты здесь? — Что случилось? — навострил слух Харун, приникнув к внешней стороне двери. — Я могу зайти? Какой-то из десятка тюбиков громко шлепнулся на плитку. Кажется, Ярен попыталась его поднять и не преуспела. Она еще недолго повозилась, испытывая терпение Харуна, и, наконец, до него донеслось ее хриплое дыхание: — Да, можешь. Он заглянул в ванную, бегло осмотрев душное помещение, и все его внимание обратилось на бледные полураскрытые губы и голубые глаза, что резко выделялись на неживом лице. На полу валялась упаковка зубной пасты, а от ванны, заполненной водой, исходил такой горячий пар, от которого даже завсегдатаю хаммама вышибло бы дыхание. Ярен, замотавшись в полотенце, придерживалась за раковину. Ни секунды не раздумывая, Харун взял Ярен подхватил за талию, вытащил на свежий воздух спальни и уложил в постель. — Кажется, давление упало, — предположила она, массируя висок. От влажных концов волос по ее шее и плечам скатывались капли воды, а на распаренной коже ярко выступал рисунок голубых вен. Харун ругнулся и взъерошил себе отросшую челку, припоминая первые этапы помощи при низком давлении. — Да не кажется, Ярен, ты белее подушки! Что тебя потянуло в парилке сидеть? Два часа! Рак бы сварился в таком кипятке. — Харун, не… — уже было ощерилась Ярен, но он накинул на нее одеяло, и она не договорила. Тем временем Харун открыл нараспашку окно и, велев ей лежать, отправился за Мелике. Надо найти тонометр и попробовать подручные средства: крепкий кофе, чай и шоколад, и, может, девушка посоветует что-то еще. Единственное что, Мелике исполнительная и порядочная — первым делом она поставит в известность мамочку Хандан, а бессмысленная суматоха с выволочками им сейчас ни к чему. Когда Харун поднялся в комнату с тонометром, взбучка от тещи уже зрела на кухне. Служанка, не послушав его, проговорилась. Пользуясь ускользающими остатками тишины, Харун сел на кровать и попросил Ярен выпростать из-под одеяла руку, чтобы закрепить манжету. — Девочка моя, что такое? Какое еще давление? Ты что вытворила? — внутрь залетела госпожа Хандан, и, судя по ошеломленному виду, она не знала, как поступить: сочувствовать дочери или, по традиции, спустить на нее всех собак. Ярен встретила ее сухо и сдержанно. — Мама, ничего страшного, просто понизилось давление. Уже все прошло, можешь идти. — Как прошло? Ты очень бледна. Ярен, ты должна быть осторожна и беречь ребенка! — сокрушенно зашипела та. — Ну что там, что? — посмотрев на тонометр, воскликнула: — Ах, Аллах! Дочка, как можно доводить себя до такого состояния? — Мама, на что ты намекаешь? Ярен грозно оскалилась, и Харун, узнав это жесткое выражение, предупредил ответную гадость незаметным ударом кулака по бедру женушки. Она в недоумении осеклась, пропустив очередной шквал материнских жалоб и нотаций. Даже главе семейства, властному и нетерпимому Насух-бею, очевидно, что ссориться с госпожой Хандан равносильно метанию мусора на вентилятор. И в спорах со скандальной невесткой он обычно первым слетал с дистанции. — Мамочка, — мягким тоном, как умел, заговорил Харун, чем несказанно обрадовал тещу, — Ярен просто пошла в ванную и, почувствовав себя плохо, позвала меня. Возможно, дело в погоде. И у меня голова побаливает, — соврал он, выхватив у госпожи Хандан возможность сыпать нелепыми и ни к чему не ведущими обвинениями. — Возможно, — теперь слезно согласилась она и попросила снова нажать кнопку на тонометре. — Нужно обязательно показаться врачу, это может быть опасно. Сынок, отвези Ярен в больницу. А я пойду потороплю Мелике с кофе. Как только задобренная женщина удалилась, в кровати, закутавшись в одеяло, взорвалась возмущениями другая: — Клянусь Аллахом, Харун, еще минута, и я б высказала ей все, что думаю о ее трогательной заботе! Зачем ты ее позвал? — Зато у тебя поднялось давление, а это своего рода плюс, — усмехнулся Харун, проверив новые показатели на тонометре. Как будто в этом доме, подумалось ему, можно сделать что-то тайно от всех. Не считая, конечно, его слежки для Аслана, но в той давно отпала необходимость. — Если так присмотреться к жизни, то больница тоже сплошные плюсы, — саркастично улыбнулась Ярен, позволив ему отстегнуть манжету. — Сегодня, Машаллах, у нас выходной от твоего изнурительного графика! Что ты не радуешься? Еле сдерживая бурю внутри себя, Харун продолжал назло женушке кривить губы в усмешке. Это ставило ее в тупик, лишая возможности поддеть его. — Ярен, до обеда я должен был проверить кучу документов, а потом у меня запланировано совещание, с чем я пролетаю мимо. Однако я не превращаю блоху в верблюда и с пониманием отношусь к твоему состоянию. Было бы неплохо, если бы ты тоже подошла к этому осознанно, а не повторяла за своей матерью. Я принесу тебе завтрак сюда. Поешь и поедем в больницу. После застолья Харун ждал Ярен во дворе — Мелике, смущаясь перед ним, оповестила, что «Ярен скоро спустится», но «скоро» грозило растянуться еще на час. Несколько раз он позвонил жене на телефон и, ничего не добившись, направился к лестнице. Такая медлительность поднимала в Харуне дурные предчувствия, еще сильные из-за случая в ванной. — Мама, не стоит ехать с нами! — скомандовал голос сверху, остановив Харуна. Ярен спешно удирала от мамочки Хандан, поправляя сумочку и сбегая по ступенькам к нему. — Дочка, но ты уверена? Ты еще неважно выглядишь. — Абсолютно! — Наконец, и сорока лет не прошло, — с облегчением заметил Харун. — Ты сегодня никуда не торопишься, милая. Трубку не берешь, я уже собирался круг призыва чертить. Ярен оценила шутку кислой гримасой и устало вздохнула. Выглядела она и правда немногим лучше. Цвет кожи в какой-то мере оживлял солнечный свет, роскошные волосы, золотясь, обрамляли и сглаживали болезненную резкость лица. Но белая кофта и такие же невозможно белые брюки придавали женушке сходство с привидением. Или… с незнакомкой в белых одеждах из его кошмара. Харун сморгнул непрошенный пугающий образ и заставил себя сосредоточиться на реальности. — Что, что-то не так? — Ярен оглядела себя. — Нет, прекрасно, как и всегда, — похвалил он наряд и, подав руку, попрощался с мамочкой Хандан. Они пошли к машине, что стояла за воротами под наблюдением двух охранников. — Come, Josephine, in my flying machine, — Харун распахнул Ярен дверцу. — Это из какой-то песни? — Да, но из очень старой. А еще из фильма «Титаник». — Я смотрела его, — оживилась Ярен, пристегнувшись ремнем безопасности. — Но не в оригинале, — наклонился к ней Харун, просияв ласковой улыбкой. — Выучишь английский и посмотришь, — и захлопнул дверцу. Сев за руль, он завел мотор и сразу, пока вспомнил, заблокировал двери на панели своей двери. Ярен одернула кофту, повозилась с упавшей сумочкой и, поправив прическу, нашла на себе какую-то несуществующую соринку. И тут его любимой женушке пришло на ум открыть дверцу. Она дернула ручку, но дверца ожидаемо не поддалась. Дернула снова, настойчивее. На третий раз Харун подавился смешком. Они когда-нибудь пройдут блядский круг Сансары с этой дверью? — А дверь, госпожа Бакырджиоглу, я запер изнутри, на случай, если кому-нибудь опять захочется вылететь из машины на полном ходу. Брак с Ярен научил его быть предусмотрительнее во всем, что ее касалось. Вместе с тем, проштудировав инструкцию, он активировал функцию автоблокировки дверей при движении, которая была выключена, кажется, с момента покупки автомобиля. — За тот день я еще спрошу с тебя, Харун, — развернулась к нему возлюбленная дьяволица. — Не выслушав меня, ты забросил меня в машину, как мешок, а потом тянул по полю, будто никчемную козу! Раз уж ты сам вспомнил об этом, вечером ответишь за то, как обошелся со мной. Аллах свидетель, не завидую я тебе. Заранее желаю удачи! Сумочка соскользнула ей под ноги. Ярен, пыхтя, наклонилась за ней и выпавшим телефоном и подняла промасленную тряпку, которую Харун отобрал, спрятав в боковой карман своей дверцы. — Да это еще что? — отряхнула руки Ярен. — Я смотрю, женушка, у тебя какое-то пристрастие брать чужие вещи без спроса. Может, у тебя не беременность, а клептомания? Сядь ровно да поедем уже. — Нет, стой, не едем! — вдруг жалобно простонала она. — Я не доеду, меня мутит и в голове туман. Мне нужно прилечь и выпить воды. От тряски в машине будет плохо. Пару секунд, замерев в настороженном ожидании, Харун силился раскусить этот развернувшейся за миг театр одного актера, но пришел к выводу, что Ярен говорила правду. Ей становилось хуже. Он кивнул и потянулся к панели с замком, чтобы разблокировать двери, но в последний миг рука зависла над кнопкой. В прошлый раз, когда он поддался вихрю эмоций Ярен и разрешил выбежать из машины, все закончилось скверно. Надышавшись воздухом смерти, они чудом ее избежали. Внезапно образ безликой странницы из сна поглотил мысли Харуна в абсолютную тьму сомнений. Та женщина оживала для него в чертах Ярен, пронзая такими же голубыми глазами, видевшими овраг с убитым ребенком. Против воли смутно закладывалось опасение, что она... что? Предупреждала о чем-то плохом? Видит Всевышний, не успел Харун проснуться, а этот день уже шел наперекосяк и сулил сплошные неприятности. Сны ничего не значат, осадил себя Харун, это всего лишь воспаленное отражение действительности. Ахинея суеверной деревенщины. Он же не настолько отравлен обычаями Мидьята, чтобы верить в фантазию, а не в факты. Но и не психопат, чтобы рисковать здоровьем Ярен и их будущего ребенка. — Поехали, — отрезал Харун, выруливая с улочки на широкую дорогу. Очень заманчиво развернуться теперь домой, сбросив ответственность и хлопоты на старших Шадоглу. Но он уже выбрал этот тернистый путь, и ничто не заставит Харуна свернуть с него.