Морготовы пташки

— Вот. — Куруфин приоткрыл дверь, показывая небольшую комнату. — Здесь ты теперь будешь жить. Темноволосый синда покорно кивнул. Даже в этом, по-воински простом жилище он в своих лохмотьях казался нищим, но сам будто не обращал на это внимания. — Ты постоянно поешь о прекрасной Лютиэнь, мне докладывали. — продолжил лорд. — Ты сможешь это делать, только не здесь. — А где? — руки синда пришли в движение, точно он уже готов был взяться за отсутствующую арфу. — В комнате моего брата, Тьелко. — Хорошо. — обрадовался синда. — Можно я пойду туда. — Для начала мыться. — отрезал Куруфин. Брови синда трагически заломились, а губы дрогнули. — Будешь меня слушаться, и я сделаю тебе лютню. — Но у меня есть арфа… Он показал пустые ладони, а на жёсткий отказ Куруфина проводить его в комнату для музицирования, залился слезами. — Эру единый, Маглор будет в восторге… — пробормотал Куруфин себе под нос, поскорее запирая за собой дверь и на всякий случай прислоняясь к ней спиной. Рыдания некогда величайшего менестреля Белерианда, в которых постепенно начинала прослеживаться мелодия, раздирающая сердце, заставляли Куруфина жалеть о своей инициативе. Однако, слишком сложными были поиски, чтобы прямо сейчас их бросить. Он вздохнул, отпустил дверь, мимоходом отправил одежду и пошел на первый этаж. Тьелко, в своей печали отличался от Даэрона. Он просто растворился, как жир в подогретом супе. От прежнего веселого и склочного Тьелко осталось жалкое подобие. Он не отказывался от еды, не рвал, не метал, не ныл, исполнял возложенные на него обязанности. Словом, у Курво были все основания полагать, что старшего брата от немедленного побега в Мандос бережет исключительно неисполненная клятва. Надёжная защита, ничего не скажешь. Однако, она всё-таки не могла вернуть его в прежнее расположение духа. Не могла заставить снова двигаться дальше. Куруфин перепробовал все известные средства. Выпивку, охоту, рыбалку, общество всех братьев, и только Амбаруссар, собственную заботу, наконец, и разговоры по душам. Единственное, чего ему удалось добиться — так это оброненных вскользь слов о Морготовых пташках. Кано выслушал просьбу Куруфина внимательно, но потом ткнул ему на плане в то, что именно придется решать самому Искуснику, в случае, если он бросит все силы на восстановление тонкого душевного спокойствия Тьелко. К Маэдросу соваться Куруфин даже не стал. Было ясно, что их самый замечательный во всех отношениях старший брат сможет в лучшем случае предложить Келегорму не грустить, а в худшем— напомнит о том, по какой же такой безмозглой светлоголовой причине Тьелко теперь проливает горючие слезы… Курво был готов уже бросить все, но тут Морьо обмолвился о каком-то сумасшедшем менестреле, расхаживающем по городам. Обмолвился он вскользь, заметив потрясающую живучесть этого существа, которого даже орки не трогали. И вот тут-то в голове Курво и сложился дурацкий, и совершенно точно последний план. План, который сейчас летел куда-то в сторону Морготовой задницы, так как стенания менетреля способны были помочь разве что повеситься… Менестреля препроводили к Тьелко вечером, несколько отмытого, и все равно больше напоминающего адана, чем того, кто в свое время обскакал его брата в музыкальном искусстве. Тьелко, вернувшийся с охоты, с удивлением посмотрел на неожиданного гостя. Но та покорность, с которой он принял менестреля, вновь ясно указала Курво на то, чем именно был теперь его брат. К ужину ни тот, ни другой, не спустились. Морьо, ходивший проверить, вернулся с совершенно пустым взглядом, забрал со стола кувшин вина, отнес им, и только после этого уткнулся в свою тарелку, напрочь отказавшись реагировать на внешние раздражители. Отсюда, из столовой, не было слышно ничего, и Курво, глядя на Морьо, был этому очень рад. — Утратив рассудок, он не утратил искусства. —нехотя заметил с утра Маглор, застывший у двери Келегорма, не решаясь ни войти, ни сделать шаг. Курво прислушался. Голос Даэрона звенел горным ручьем в пороге. Ручей никак не мог сдвинуть гранитную скалу, рухнувшую в него не менее полувека назад. Ее острые края были все такими же острыми, несмотря на все его усилия. — Пойдем. — мягко предложил Курво. — Это не для нас. Кано встряхнул головой и, будто очнувшись, отшатнулся от двери. — Если Тьелко выйдет оттуда прежним, я удивлюсь. — произнес он. — Но ещё больше я удивлюсь, если он выйдет тем, кого ты помнишь, Атаринкэ. Курво хмыкнул. Ничто, за исключением, пожалуй, безумия, сравнимого с безумием менестреля, не могло быть хуже нынешнего Тьелко. Трели Даэрона самого Курво, который не разбирался в искусстве, скорее раздражали, чем поражали. Потому в кузню он собрался даже быстрее обычного. И, едва захлопнув за собой дверь, попался в крепкий захват. — Скажи мне, ты поиздеваться решил? — вкрадчиво поинтересовался Тьелко. Курво дал ему под ребра локтем и, вывернувшись, уставился ему в глаза. В темноте неразоженной кузни растрёпанный впротивовес обычной аккуратности брат казался инфернальным существом. — Я надеялся, тебе поможет общение с тем, кто тебя понимает. — сообщил Курво. — Я разговаривал с отцом… О маме. — И ты решил, что меня понимает… Вот он? — Тьелко указал в сторону дома. — Я только хотел, чтобы ты… — Курво, я мало делаю, что ли? — взгляд брата стал жёстче. — Я не езжу на охоту, в разведку, я не проверяю караулы, или, может, перестал разговаривать со всеми вами? — Нет, ты… — Тогда, раз всё в порядке, убери этого из моей комнаты, пока я просто за шкирку не выволок его за ворота крепости. — Тьелко шумно выдохнул, а потом посмотрел на Курво в упор, строгим взглядом, как в детстве, когда Атаринкэ ещё побаивался старшего брата, и это могло сработать. — И оставь уже меня в покое. — Знаешь что, Тьелко. — Курво сощурился. — Нет. — Вот сейчас я не совсем тебя понял. — Тьелко приподнял одну бровь. — Я привёл его, потому что надеялся, что его тоска заглушит твоих… морготовых пташек. — Куруфин ткнул ему в центр груди пальцем, заставив от неожиданности отступить назад и упереться в дверь. — Я надеялся, ты перестанешь, слышишь меня, ходить как тень, готовая сорваться в Мандос? — Атаринкэ… — Келегорм вдруг зажал рот рукой и прыснул. — Господи, братец, я всё забываю, что ты за несколько веков так и не повзрослел… — Что? Я не понимаю. — Конечно, ты не понимаешь… — Тьелко разобрал приступ смеха, и он скатился спиной по двери. — Глупый младший брат. — Эй… — Курво присел перед ним на колени и пощёлкал перед лицом. — Курво, эти птицы поют мне о том, как стареет Лютиэнь. — глаза у Келегорма вдруг стали какими-то очень светлыми, наполненными чем-то прямиком из Амана, а губы дрогнули — в подобии улыбки. — У неё уже появляются морщинки вокруг рта и глаз, как у старых аданэт, представляешь? Курво нахмурился, пытаясь воскресить в памяти образ прекрасной принцессы, очаровавшей его брата в первую же встречу, пытаясь представить её величественное, и в то же время нежное лицо изуродованным складками. Зрелище выходило не хуже, чем из насылаемых Намо кошмаров. Но лицо брата было одухотворённым — он то ли представлял это себе как-то по-другому, то ли встреча с Даэроном прошла не без последствий. — Почему ты этому так радуешься? — Птицы говорят, что такие бывают у тех, кто много улыбается. — Келегорм хмыкнул и обнял себя руками за плечи. — Эру оставляет на их лицах такой след — след счастья. — И… — Это значит, она счастлива, Курво. — пожал плечами Тьелко. — Нам с тобой не дано познать подобной полноты чувств. Эру никогда не оставит подобного следа на нас. — Вот и славно. — пробормотал Курво. — Представь, какие бы рожи у нас были, если бы каждая эмоция оставляла на нас след… — Как у Майтимо. — хмыкнул Тьелко и откинул голову назад, светлые волосы качнулись. — Так почему ты ходишь, как ятаганом оглушенный? Тьелко молча поднялся, отряхнул пыль с одежды и, посмотрев на брата, сообщил: — Я пытаюсь радоваться, Курво. За неё. Пока есть время.