☆☆☆
увядший блеск,
забытая душа,
солнце и луна. мертвы.
☆☆☆
В их маленьком мирке, забытом городе ушедших, пропадали вещи, души, дети. Воспоминания крали опадающие листья — снег приносил новые, но чужие. Джисон познакомился с Феликсом тайком, тихонько. Закатное солнце, волосы мёртвые белые, лицо бледное, кости торчали мясом. Кровавый всё же. Как леденец с воздухом внутри — язык от них кровоточил, что рот наполняла собственная гниль. Всё девалось куда-то: упавшая ручка под партой превращалась в две, забытые люди теряли души, а пропавших подростков уносило ветром. — На закате опасно, — шёпот над головой разносился шуршанием. От Феликса пахло бенгальскими огнями и медикаментами такими же ядовитыми, как наркоз и вечный сон, страшными. — Не хочу уходить, — блеск крохотной надежды теплился в глазах — ещё живой. Надежда выбраться отсюда или остаться в живых, надежда не спускать с мотылька глаз. Пусть и бледного — его больше никто не помнит. Феликс присел под дерево рядом, потупил взгляд на холодную землю, подумал хорошенько и ещё раз. — Темнеет, — решился, — помнишь обрыв? Там ещё озеро рядом, — оживился, что кровь вот-вот хлынет. — Там, внизу, солнце с луной встречаются, говорят. Веришь? Ещё успеваем посмотреть, — Джисон ухватился за чужой рукав, прикоснулся впервые и вышло. — Верю, — потянул за руку обратно к дереву. Поближе к земле. Уложил невесомую голову на чужие кости. — Я не из дома к тебе сегодня пришёл… Там и правда луна теперь покоится, а на солнце я сейчас смотрю. — Так вот почему осень, — Феликс уткнулся носом в тёмную макушку, оставил леденящий след, прильнул щекой. Джисон теперь сухой, пахнет опавшей листвой, кровью и грязью. — Я же говорил, что тут холодно. Куда тебе? — Мне не хотелось больше прощаться, — угловатую детскую улыбку настигло собственными осколками. Джисон успокаивал свои всхлипы чужим ровным дыханием. Почти бесполезным, потому что мёртвым. — А ты сам? — Бенгальскими огнями пугали — глупо ослеп. Прыгнул уже сам, — на вид не больше семнадцати, но спокойный голос неестественно холодил, а Джисон только начал остывать где-то там, разбитый лицом и рёбрами о камни, которыми кидались другие дети в живые трупы. Грязь и снег и его поглотят, ветер унесет — никто не вспомнит. Поцелуи в макушки и бледные лица кровоточили как язык от леденцов. Надежда не спускать глаз была единственной. Пропасть или сбежать, убить или умереть — выбор всегда был невелик. В их маленьком мире всё девалось куда-то: пропадали вещи, люди теряли души, неприкаянных детей наказывали и стирали.Они друг для друга сухоцветы на память.