Постучаться

Цифры поверх трёх улыбающихся лиц на заставке телефона складываются в почти девять вечера. Значит, удалось поспать всего час. Сатору обшаривает одним приоткрытым глазом складки темноты на молчаливых углах мебели и разбросанных вещах, резко садится и трёт лицо. Оглядывается и ещё раз убеждается в том, что здесь никого нет. Ушёл на задание и не разбудил? Они же договаривались. Пустой желудок урчит, переваривая тревогу, а холод пола, коснувшийся босых, нагретых под одеялом ступней, совсем не помогает ей рассосаться. Сатору выходит, минует дверь комнаты друга без промедлений, не сомневаясь, что за ней пусто, за секунды преодолевает длинный коридор и достигает общего зала. Из-за косяка дверного проёма выплывает его помятое ото сна лицо. — Сугуру. Гето сидит на полу напротив открытых сёдзи. Как только голубые глаза находят его, тревога моментально улетучивается. За головой Сатору показывается тело в домашних штанах и майке и шагает в сторону Сугуру с весьма определёнными намерениями. Делал бы он что угодно: читал, выполнял домашнее задание, тренировался, гулял, да хоть бы спал, – и Годжо не стал бы мешать. То есть, всерьёз не стал бы, походил бы вокруг, попытался бы вписать себя в его деятельность, подёргал бы десяток раз, не более. Но сейчас Сугуру неотрывно смотрит в ночь и находится где-то не здесь, как будто сошёл вместе с тусклым светом фонариков со скрипящих ступеней веранды и растворился в темноте между ветвей старых деревьев. И даже не реагирует на обращение и приближающееся шлёпанье ног по татами. Это необходимо прекратить. — Сугуру. — Годжо опускается позади него на колени, наваливается со спины и втискивает длинные руки между головой и плечами. — Чего не спишь? — Гето слегка дёргается, возвращаясь в реальность. — Есть хочу. — и, предвосхищая следующий вопрос, на упреждение ставит перед фактом, — В холодильнике ничего готового не осталось. — Значит приготовь. — У тебя получается лучше. — Сходи купи что-нибудь. — У тебя получается лучше. — он суёт свой нос в центр небрежного пучка, что удерживает волосы сверху, и гундит, — Мне надо успеть до завтра скатать конспект Сёко по истории проклятий, а ты вообще видел, какой у неё почерк? Займёт часов пять, не меньше. — Слезь с меня, ты тяжёлый. — требует Сугуру, когда Годжо наглеет вконец и повисает на нём, нещадно давя на шею. — Ну, пожалуйста, Сугуру. Я помою всю-всю посуду после. Если я умру от голода, моя смерть будет на твоей совести, — шутливо упрекает он. Но чувствуя, как напряглись плечи под его руками, затыкает рог словесного изобилия и лишь шепчет, — Пожалуйста-пожалуйста, Сугуру-Сугуру-Сугуру-у-у… Непрекращающаяся мантра из его имени и «пожалуйста» заставляет Гето глубоко вздохнуть и сказать: — Ладно. Иди пиши конспект. — Ты просто чудо! Сатору вихрем срывается с места, скачет до комнаты и тут же возвращается, неся с собой тетради, ручки, телефон и наушники. — Я посижу тут! — заявляет он и улыбается так, будто осчастливливает всех вокруг своим существованием. Садится за обеденный стол, смахивая с него крошки на пол. Сугуру не выражает восторга, лишь неопределённо ведёт плечами и продолжает осматривать холодильник на предмет продуктов. И пусть в последнее время он почти на все реагирует так равнодушно, Сатору, научившийся определять его настроение по малейшему наклону головы и выражению глаз, уверен на сто процентов, что ему здесь рады. Он отрывает от Гето взгляд и с трудом сосредотачивает его на конспекте. С самого начала идёт какой-то длиннейший абзац с пометками между строк и на полях, и разбираться в нём так же приятно, как выслушивать нотации Яги о поведении Сатору. Даже меньше. Потому что к нотациям он привык, а вся эта теоретическая чушь вызывает в нём отторжение.  — Зачем нам вообще это нужно? — спрашивает он, как будто ответ поможет ему избежать ненавистной писанины. — Изучение истории необходимо, чтобы не повторять ошибок в настоящем. — тут же отзывается Сугуру как по учебнику. — Не зря же все эти люди до нас рисковали и жертвовали собой. Чтобы мы переняли их опыт, эффективнее боролись с проклятиями, стали сильнее и умнее. — добавляет он от себя так же механически и заученно. Сатору замечает на его профиле слабую улыбку. Он тянет многозначительное «хм», пытается выжать хоть каплю мотивации из этого напутствия и снова вчитывается в конспект. Пока мозг пытается уловить смысл написанного, пальцы вставляют наушники в уши, а затем ищут в телефоне настраивающий на учёбу эмбиент. Но в конце концов Сатору решает, что любая музыка подойдёт для столь скучного занятия, и кликает на первый попавшийся плейлист. Под обложкой первого трека с неоновыми буквами и цифрами отображается название: The 1975 – Somebody Else. Высунув от усердия язык, Годжо начинает переписывать всё подряд, что может разобрать, сокращая предложения донельзя, но стараясь наполнить их смыслом. Одна закинутая нога на другую покачивается в такт треку, оказавшимся спокойным, ритмичным и приятным. Через пару минут глаза вновь притягиваются к Сугуру, который оставил на доске порезанную курицу и достаёт посуду. «Святой человек,» — вздыхает про себя Сатору. Мембраны наушников передают колебания всему телу, и оно с радостью движется по течению звуковых волн: голова кивает, плечи двигаются вперёд-назад, а пальцы постукивают по столу. Взгляд исподтишка направлен на то, как Гето отточенными, уверенными движениями обжаривает курицу на раскалённом масле и закидывает к ней овощи. Смотреть на него – всегда удовольствие, особенно когда он чем-то сосредоточенно занят. Шесть глаз подсказывают Сатору, когда объект его наблюдений собирается обернуться или пройтись по кухне, и за доли секунды до этого он успевает унять свои подёргивания и снова уставиться в конспект. Ручка скользит по клеткам тетради, хоть мысли хозяина очень далеко от того, что она выводит. Он раздумывает о плечах и лопатках, ставших чуть более угловатыми под чёрной, слишком плотной для летнего вечера тканью кофты. О взлетающих при повороте головы кончиках отросших волос, когда Сугуру открывает шкаф, чтобы взять приправу. Скользит глазами к локтям и линиям вен на предплечьях, что видны из-под закатанных рукавов.  Уровень английского позволяет Сатору улавливать лишь повторяющееся название в припеве. И хотя всё остальное отсекается лингвистическим барьером, не трудно догадаться, что песня о расставании. Somebody else. Кто-нибудь ещё. Кто-то другой. Другой? Похудевший, молчаливый и временами отсутствующий в этой реальности Сугуру всё ещё чертовски красив. Годжо не задумывался, расстанутся ли они когда-нибудь. Даже когда дрались, ссорились и дулись по несколько дней, такой исход не казался возможным. И разве Сугуров хриплый шёпот «мой» на ухо в то время, как Сатору распадался под ним на атомы, не подтверждал их особую связь, которую не под силу разрушить? Правда Сугуру очень давно не касался его так. Медленными хлопками в ладоши вливаются в уши биты музыки. Пальцы даже не тянутся к телефону, чтобы переключить песню и не думать о слоях пустоты, образовавшихся между ним и Сугуру. Слишком поздно, сознание уже вовсю ударилось в воспоминания. Сатору проводит рукой по шее, будто пытаясь понять, помнит ли его кожа ощущение горячих губ на ней. Конечно, помнит, как и спина. Она всё ещё чувствует неровную стену пустого класса под напором тела Сугуру. Его руки блуждают по одежде, торопясь, преодолевают заслон пуговиц на гакуране и рубашке. А потом он опускается на колени. И без того слабо развитое чувство стыда отмирает в Сатору окончательно, и стоны больше ничто не сдерживает. Мозг хранит это в самых сокровенных уголках памяти. Рядом с непередаваемым выражением лиц их друзей, когда им не счастливилось их слышать или на них натыкаться. Раньше Сатору почти не воспроизводил в подробностях такие моменты из прошлого. Зачем, если он мог в любое время забраться холодными руками под футболку Сугуру, чтобы «просто погреться», совершенно невинно провести голой ногой по его бедру или начать массировать ему затылок, специально путая длинные волосы. Послушать его шипение и ворчание, но в итоге непременно увидеть отражение своего желания в потемневших глазах. Теперь же ему остаётся вспоминать, а затем неизбежно рефлексировать. Что если текущее состояние Сугуру – это не только последствие кошмара после Окинавы, но ещё и утрата интереса к самому Сатору? Вдруг Годжо облажался где-то, не просчитал вероятности последствий всех своих действий, и они продолжат отдаляться? Ручка отлетает в сторону, чиркая по листу. — Сатору, ты чего? — руки Гето крепко прижимаются к бокам, ребра трещат, когда Годжо изо всех сил стискивает его в объятии со спины. И его отпускает. Голова вновь стыкуется с телом и не пытается пробить пол под тяжестью мрачных мыслей, а тучи в душе рассеиваются, стоит Сугуру произнести его имя с неизменной интонацией, ласковой и успокаивающей. — Ничего. Просто. — пока Сугуру не успел сказать чего-нибудь проницательного, он быстро добавляет, — Да, ты прав. Я учусь и мою посуду, ты готовишь еду. Такой был уговор. И возвращается за стол, смахивает песню на следующую в очереди плейлиста. Название Troye Sivan – My My My! как будто звучит более жизнерадостно, но Сатору во всеоружии готов задавить свою меланхолию в зачатке. Из оружия у него только телефон с не заблокированным экраном, на котором трек будет беспощадно переключён одним движением указательного пальца. Но к этому прибегать не приходится. Мелодия и тягучие интонации выражают бесхитростный смысл песни лучше непонятных слов, а в голове возникают картинки, одна ярче другой. Рука продолжает лениво переносить гранитные крошки знаний в тетрадь Годжо, а мысли уносятся под обволакивающий голос и мягкий звук синтезатора прочь от земных забот. Взгляд снова ласкает Сугуру спину, и кто виноват, что наблюдать за ним в разы интереснее, чем учиться? Сатору с каждой строчкой придумывает им новые воспоминания, что обязательно должны будут претвориться в жизнь. Ночь, небоскрёб, лифт отказывается подниматься на самый верх. Они справились с каким-нибудь лёгоньким проклятием, и теперь вдвоём взбегают по ступенькам и, смеясь, вываливаются из незапертой на крышу двери, подходят к самому краю. Внизу вечно неспящий Токио, и миллионы переливающихся огней отражаются в глазах Сугуру. Он оборачивается, опирается локтями на хлипкое невысокое ограждение, поставленное больше для вида, чем для безопасности. Бояться нечего, в случае чего его подхватят не только проклятия, но и Сатору, руки которого скользят вдоль его боков вверх и останавливаются на лопатках и пояснице. Сугуру запрокидывает голову, звёзды становятся ближе, сойдя с одеяла ночного неба прямиком на его радужку. Сатору тянет его за подбородок к себе. Смех стихает, а оставшаяся мягкая улыбка тоже исчезает из поля зрения, как только он прижимается к ней губами. Сердце сладко тянет, в груди что-то одобрительно сжимается от таких фантазий. А ещё лучше поехать подальше от Токио и вообще Японии, сбежать из зоны их шаманской ответственности. Оказаться под тёплым бризом какого-нибудь европейского моря, общаться знаками и парой наспех выученных фраз с местными, потому что кто там поймёт японский? Ходить в одну и ту же кофейню по утрам, ездить на велосипеде к морю, вечером теряться в узких улочках между веранд летних кафе и балконов с цветочными горшками. Вдыхать запах соли и загара с кожи Сугуру. На фоне шума незнакомых наречий впускать в расслабленное сознание лишь мягкое «Сатору» и разговоры о том, куда они отправятся завтра, а не информацию об очередном проклятии особого ранга. Он внезапно думает, что те полтора дня в Окинаве и был их последний отдых на обозримое будущее. Это заставляет Сатору сжать зубы и тряхнуть головой, отгоняя от себя непрошеную мысль. Хоть он добровольно взял на себя роль неисправимого оптимиста, всё чаще вместо привычных улыбочек и хихиканья ему хочется разораться и что-нибудь разрушить. По кухне распространяется аромат жареной курицы и овощей, Сатору вдыхает его до предела, до боли в лёгких, считает до десяти, пока выдыхает и успокаивается. Он упорно отодвигает от себя любые намёки на хандру и за ещё пять-шесть лёгких песен успевает навоображать их беззаботную, весёлую и полную приключений жизнь в параллельной реальности и переписать от силы строчки полторы конспекта. Да и то только в тот момент, когда Сугуру потенциально может заметить, что Годжо валяет дурака. — Ты куда? — интересуется он, видя, как Гето вешает кухонное полотенце и движется к коридору. — К автомату. — Я схожу. — вскакивает Сатору. — Хочу тоже что-нибудь взять. Тебе как обычно? — дождавшись кивка, он вкладывает наушники в уши Сугуру, а свой телефон ему в руку, — Держи, найди, что понравится. А сам бежит по лестнице, подскакивая под продолжающийся в голове синтетический бит. Он сразу берет банку холодного кофе и минеральной воды для Сугуру и добрых десять минут не может определиться между клубничной газировкой и колой для себя. В конце концов, берет обе. Может быть, он их даже смешает, ведь звание гастрономического извращенца дают только за такие особые заслуги. Он возвращается с добычей и находит Гето сидящим за столом. Улыбается, когда замечает, что тот слегка трясёт коленом и кивает, и забирает себе один наушник. В проводивших его глазах Сугуру мелькает сомнение насчёт совместимости их музыкальных предпочтений. И правда, привычный электропоп за время его отсутствия ожидаемо сменился на более тяжёлую музыку. Барабаны отбивают не слишком быстрый ритм, две электрогитары начинают играть довольно цепляющий мотив. Сатору даже нравится. Хоть он всегда подтрунивал над вкусом Сугуру. И, конечно же, ни разу не подпевал под нос вместе с ним ни одной песне, не хранил особый плейлист, куда складывал всё, что понравилось другу и совсем не помнил слова R.E.M. – Losing my religion наизусть. Говорил, что тот любит всякое старьё из прошлого века, и громко смеялся, когда «старьём из прошлого века» в глазах Гето был сам Сатору, а никак не любимая музыка. Ну, подумаешь, не повезло появиться на свет на два месяца раньше. Он тянется за телефоном и прыскает, когда смотрит на экран. По нему ползёт надпись: Jet – Cold Hard Bitch. — Надеюсь, она не про меня? — показывает он на название и смеётся, когда Сугуру кивает. На вступительном выкрике вокалиста Сатору замечает:  — Спорю на что угодно, в этой части он делает вот так на концертах. — он наклоняет голову вперёд и начинает трясти ей по кругу.  — У тебя волосы коротковаты для этого. Сатору щурится, хватает его за руку, тянет к себе, заставляя встать, и стаскивает резинку с пучка. — Тогда твоя очередь показать мастер-класс. Гето послушно делает пару похожих движений. Выглядит красиво. — Ладно-ладно, ты выиграл. — признаёт он, наблюдая за летящей волной чёрных гладких волос. — Не хочешь собрать группу и играть на гитаре? Я был бы твоим самым отбитым фанатом. Швырялся бы в тебя трусами с танцпола. Сугуру кривит лицо в отвращении. — Кстати, а ты знал, что директор Киотского колледжа играет на электрогитаре? — воодушевлённо продолжает Сатору. — Может, стоит объединить усилия. Хотя я не знаю ничего о навыках этого старикашки. О! Мы проведём кастинг, не брать же его в нашу группу за шаманские заслуги. — Нашу? Группа, кажется, была моей. — А вокалист? Кто знает, — Годжо стаскивает с носа очки и двигает бровями вверх-вниз, — может, я отлично пою. Спорим, у меня будет больше фанатов? Мы еще посмотрим, в кого прилетело больше трусов и лифчиков. Тихий смех Сугуру вибрацией поднимается снизу вверх по внутренностям Сатору и щекочет его за ушами. У него каким-то образом получается хоть и не слишком активно, но очень гармонично и подходяще под музыку двигать головой, плечами и руками. Сатору же уверен, что танцевать под это невозможно и просто топчется рядом, но пытается подстроиться. Он хватает пролетающую мимо руку и чувствует, как рваный ритм потихоньку передаётся и ему. Перестаёт контролировать тело и позволяет Сугуру вести. Тот берет и вторую его руку, резко взмахивает ими и тянет из стороны в сторону, заставляя Сатору поворачиваться то одним боком, то другим. Получается смешно и чуточку нелепо, но всё, что волнует его сейчас – разглаживающаяся складка между черных бровей. Его правая рука послушно поднимается вслед за рукой Сугуру, по инерции он делает быстрый поворот под ней, оттаптывает другу все ноги и хихикает. После пируэта закидывает ему руки на плечи, оказавшись почти вплотную. Они продолжают делать мелкие шаги из стороны в сторону и раскачиваются, уже не слишком следя за ритмом. Соприкасаются лбами и прижимаются сильнее друг к другу. Сатору ощущает грудью чужое сердцебиение сквозь плотную толстовку, и в этот момент кажется, что в экосистеме их маленького мира ничего не изменилось и, более того, никогда и не изменится, что бы ни происходило вокруг. Пальцы сзади на его талии сминают майку, носы задевают друг друга, и кажется сейчас вполне подходящий момент, чтобы наконец вспомнить, как это сладко – целовать Сугуру. Сатору чуть наклоняет голову вбок, с очередным их качанием в сторону улыбка проскальзывает по его лицу. Лишь лёгкое движение губ в предвкушении, в осознании того, насколько близко находится самое желанное… Он моргает несколько раз и морщится, когда чувствует бедром, как между ними бесстыдно вклинивается вибрация телефона в кармане штанов Гето. Сатору проворно вытягивает его на свет, чтобы самому посмотреть, кто посмел испортить такой момент. Звонит Яга, а потому он подавляет своё желание сбросить вызов и протягивает телефон другу. А тот сразу прячется за виноватым взглядом. Виноватым, подумать только! Раньше Сугуру сам скривил бы недовольное лицо, а после выдал бы какой-нибудь тупой подкол. «Я сегодня нарасхват, Сатору. Не злись, я улажу все дела, и ты получишь свой поцелуй.» – пролетает эхом в его голове. А в реальности – все то же молчание. Сатору поглубже заталкивает раздражение на весь этот чёртов мир, что смеет так влиять на Сугуру, и топит его в подбадривающем взгляде. Ничего страшного не произошло, в конце концов. Яга обычно немногословен, а потому сразу после разговора они точно… — Гето-семпай, мы с вами… Ой, — Хайбара краснеет, влетев в общую комнату и застав второкурсников на расстоянии слишком близком, чтобы назвать его просто дружеским. — Ю! Как дела? — Сатору поворачивает голову на звук, нацепляет широкую улыбку, не заботясь о том, насколько хищной она выходит, и продолжает пританцовывать на месте. Неосознанно сгибает руки в локтях, почти делая захват за шею Сугуру, не отпускает его от себя, пока тот внимает словам Яги, вытащив наушник. — Нанами все ещё злится по поводу того, что я пролил гранатовый сок на его рубашку? Хайбара открывает рот, но Сугуру выпутывается из кольца рук и перебивает: — Мне пора идти. Ю, подождите меня с Нанами у входа. Хайбара кивает и исчезает, а вместе с ним и расслабленная уютная атмосфера рассыпается окончательно. Сугуру уже мчится в комнату Годжо искать свою форму в его шкафу, а тот сыплет вдогонку вопросами. — Что там такого случилось, с чем они вдвоём не справятся? — Несколько проклятий второго ранга и потенциально одно первого на подземной парковке. — повторяет Гето слова Яги и быстро переодевается. — Звучит не слишком плохо для них двоих? Лучше бы я пошёл туда, а не сидел бы тут с конспектом! — стонет Сатору. — Ты сам вернулся три часа назад. Естественно, что Яга назначил это мне, а не тебе. — Да, наверное. Мы ведь не успели поесть. — вновь находит за что зацепиться Годжо. — Там все готово, поешь без меня. Мне наверняка придётся поглотить проклятие, и я не хочу выблевать всю еду на обратном пути. — Кстати об этом! — Сатору выдвигает ящик тумбочки, двумя руками сгребает и вываливает на стол леденцы и конфеты. Перебирает шуршащие обёртки и ворчит под нос, — Почему в магазинах нет пробников конфет? Что если мне не понравится? Куда потом девать всю пачку? О, нашёл! Он протягивает Сугуру маленькую коробочку леденцов: — Эти самые убийственные, с концентрированным вкусом эвкалипта, ментола, мяты и лимона одновременно. У меня напрочь отбило вкус и заморозило всё от передних зубов до горла на час! Не уверен, что продавать такое в обычном магазине легально. Возьми, закинешься после того, как проглотишь проклятие. — Спасибо, — благодарная улыбка проскальзывает по напряженному лицу Сугуру, — я пошёл. Сделай конспект! — Конечно, мам. Общежитие пустеет, а Сатору возвращается в общую комнату и ищет чем бы заняться. Без колебаний захлопывает тетрадь, решив, что достаточно настрадался сегодня, прочитает все завтра с утра до того, как Сёко отберёт у него конспект. Поесть? Он доходит до плиты, поднимает крышку сковородки и испускает стон удовольствия. Пища богов. Глаза замечают какую-то несостыковку, хотя мозг пока не может осознать, что именно не так. Мыслительный процесс закидывает ростки беспокойства в фоновую задачу, даёт им время сформироваться во что-то более конкретное, а Сатору ведёт глазами по идеально чистой столешнице и доходит до раковины. Черт, Сугуру успел помыть всю посуду. Он снова смотрит в сковородку. Лапша, курица с овощами в соусе и сверху яйцо с идеально ровными краями белка, как апогей кулинарного мастерства Сугуру. Однако, чем дольше Сатору смотрит на этот роскошный во всех смыслах натюрморт, тем сильнее голод уступает место тошноте, что карабкается вверх по пищеводу. Он убеждает себя, что это нормально. Просто его волнение проявляется так. С тех пор, как их стали отправлять на задания в одиночку, он всегда не находит себе места и отвлечённого занятия, пока Сугуру где-то там рискует жизнью. Не важно, с кем его отправляют в очередной раз, действительно имеет значение лишь то, что взгляд шести глаз не в силах последовать за ним. Он ощущает себя жалким псом, бесцельно слоняющимся по общежитию и территории колледжа, и ни за что не признается, какая жуткая беспомощность берет верх над всем его существом. Никто не должен знать о том, насколько сильнейший Годжо Сатору уязвим в эти часы. И сейчас этот сценарий будет повторен в точности. Сатору закрывает сковородку крышкой, но вместо того, чтобы выйти проветриться, подходит к холодильнику. Выдвигает ящики и зародившееся было беспокойство наконец перерастает во вполне ощутимую панику. И причина очень проста – в отсеке для овощей лежит лук и морковь. И даже кабачки. И этих ингредиентов точно нет в лапше с курицей, у Сатору нюх на такие отвратительные вещи. Он терпеть их не может, в отличие от Сугуру. Там только грибы, фасоль и зелёный перец – все то, что удостоится чести быть съеденным, а не будет закинуто точным броском в мусорку. Он захлопывает холодильник и мчится к комнате Гето. Дёргает дверь, запирается она лишь изнутри, в замке снаружи нет особого смысла, когда во всем здании живут лишь пять человек. Он не был здесь… сколько? Сатору уже не помнит.  Через три дня после убийства Рико Аманай Сугуру стоял на пороге его комнаты и спрашивал разрешения остаться. Не то чтобы он раньше не проводил здесь время, по настроению они оба перемещались между их комнатами и жили то тут, то там, незаметно срастив свои личные пространства в одно. Но в тот раз трёхдневное молчание обособило их друг от друга, и вежливость снова напомнила о себе. Сатору в ответ лишь молча подвинулся на кровати, освобождая место. На следующий день всё повторилось. Сугуру следовал скрипту «спросить-тихой тенью переночевать-уйти с утра к себе» до тех пор, пока Сатору наконец не вышел из оцепенения и не поинтересовался, какого чёрта он делает. Пока не обозначил явно, что ему совершенно незачем задавать этот глупый вопрос из раза в раз. С тех пор его комната превратилась в их комнату. В свободное время они перестали вылезать из неё. Сидели, занимались своими делами, перекидывались парой слов в день, смотрели сериалы в обнимку. Потом вместе куда-то шли, также вместе возвращались. Сатору казалось, что простое нахождение рядом друг с другом снова вдохнуло жизнь в их совместный воображаемый сад. Восстанавливались стены разрушенной беседки, исчезли щепки и мусор с дорожек из камней, очистился пруд и совсем скоро в него можно было бы выпустить новых рыб. До тех пор, пока Сатору не уехал посреди ночи изгонять проклятие особого ранга в заброшенном жилом квартале. Один. А затем ещё через пару дней снова отправился в соседнюю префектуру. И снова один. Он ожидал вопросов от Сугуру, когда вернулся, но задать их оказалось некому – Гето самого отправили на задание. Это было объяснимо, шаманов мало, а проклятия расплодились с ужасающей концентрацией на один квадратный километр. Но как же не вовремя для них обоих это произошло. А Сугуру менялся. Те пару недель их затворничества как будто приостановили этот процесс, зато теперь он вновь набирал обороты. Сатору замечал, как лучший друг всё чаще замыкается в себе, и взгляд карих глаз в эти моменты становится тёмным и непостижимым. Всё реже начинает разговор и совсем не спорит. Всё меньше походит на Сугуру Гето, сильнейшего шамана, разумного, доброго человека и обладателя самой хитрой и мягкой улыбки на свете, в которую Сатору влюбился два года назад.  Они снова отдалились, хотя, казалось, больше некуда. Перестали взаимодействовать друг с другом окончательно, по-прежнему живя в одной комнате, засыпая на единственной имеющейся в ней кровати, но как незнакомцы. И Сатору лежал по ночам с широко открытыми глазами, чувствовал неровное дыхание такого же не спящего Сугуру на своей шее, а лихорадочно соображающий мозг строил стратегии по возвращению их жизни в прежнее русло. И пришёл к гениальному, как казалось Сатору, решению. Ему нужно просто притвориться. Сделать вид, что ничего не произошло, просто быть рядом, показывать всем своим существованием, что между ними все осталось, как прежде. Это не было самой лёгкой затеей, но Сугуру, его Сугуру, затягивало в эмоциональную яму, и Сатору не хотел выяснять, насколько она глубокая.  Встав на следующее утро раньше всех, он посмотрел в зеркало, увидел своё безжизненное лицо, круги под стеклянными глазами, опустившиеся уголки губ и ударил отражение вспышкой красного. Он стоял в ванной ещё минут пять, окружённый звоном разбитого стекла в ушах и тысячами бликов в осколках. Стоял и смеялся в голос, вспоминая, как это делать, широко скалился в потолок, без темных очков смотрел на светодиодную, режущую его зрачок лампу. А потом вышел и снова стал шутить направо и налево, строить из себя беспечного придурка, влезать в зону комфорта каждого живого существа в поле зрения. Единственное, что Сатору не удавалось подделать – прикосновения к Сугуру. Ступор и иррациональный страх овладевали им, как только рука тянулась к нему. Губы были искусаны больше обычного в бесплодных попытках преодолеть невидимый вакуум между ними и дотронуться наконец до его кожи. Сатору боялся наткнуться на что-то сродни его бесконечности вокруг Сугуру. Или может, он дотронется, но не ощутит ничего. Ведь казалось, пропадёт значимость ответных касаний, его ждут вежливые похлопывания по спине да плечам, в то время как в каждое своё он вкладывал чувства, всегда разные, но смысл их сводился к одному простому «люблю». Что если он не получит то же самое от Сугуру, как привык? Но в конце концов, его тактика должна была быть совершенной, чтобы работать, она подразумевала полное погружение, как в 12D кинотеатре, а потому Сатору преодолел даже это. Его страхи воплотились в жизнь лишь частично. Конечно, он смог дотронуться. Смог провести по острой скуле вниз от виска к губам, чем вызвал дрожь у Сугуру и странный нечитаемый, обращённый на него взгляд. На этом всё. Никакой реакции. У него сжалось сердце и перебило дыхание в лёгких, глаза резко опустились в пол, чтобы не выдать подступивших слез разочарования. Но они так и не пришли. Мелодичное, облачённое в нежность и тепло солнечного света «Сатору...» – единственное, что произнёс Сугуру, – осушило их, уравновесило Годжо и нивелировало боль от отсутствия тактильного контакта. Сатору явно продолжал занимать немаловажное место в душе Сугуру, пусть теперь это выражалось лишь через интонацию, с которой он тянул в его имени ударную гласную. Поняв это, Годжо с утроенной силой стал воплощать свой план в жизнь. По его расчётам со временем боль утихнет, его иллюзия станет реальностью по-настоящему. И Сугуру уже будет готов поделиться всем, что съедает его изнутри. Когда рана затянется, пережитое превратится в шрам, по которому будет не больно провести разговорами и анализами. Прошли недели, не принеся кардинальных изменений, однако во всем, что касалось его лучшего друга, Сатору был исключительно терпелив. Но сейчас он взирает на совершенно стерильную Сугурову комнату и чувствует себя полнейшим идиотом. Она выглядит так, будто тот, кто здесь жил, давно съехал или умер. Горстка личных вещей превратилась в предметы интерьера, и хоть сейчас сюда можно въезжать новому студенту. Но что в этом необычного? Ведь Сугуру теперь живёт в его комнате, логично, что его окружение переехало вместе с ним. Сатору цепляется за эту мысль, когда идёт к себе. Робкая надежда, точно такая же, которая зародилась в момент открытия холодильника, снова разбивается вдребезги, стоит ему включить свет. Сугуру здесь нет. Не только буквально. Ни одна вещь, в которую Годжо вглядывается, не хранит его черты. Да, здесь висит и лежит его одежда. Которую Сатору сам часто надевает. Сумка на длинном ремне. В которой лежат ручки, карандаши и тетради Сатору. Его зарядка для телефона, его ноутбук, его чашка и книги, миниатюрный дракон на серебряной цепочке. Всё стало общим. Даже с маленьких тоннелей для ушей слезла идентичность Сугуру. В тот момент, когда Сатору обдумывал не проколоть ли ему уши, эти тоннели перешли в его владение. Сугуру растворился, ассимилировав свою жизнь с жизнью Сатору. Он издаёт негромкий смешок, чтобы просто удостовериться в своём собственном существовании. Это абсурд. Как такое могло случиться? Пытаясь отыскать Сугуру хоть где-нибудь и убедиться, что он не сошёл с ума, Сатору разблокирует телефон. Листает их переписку и журнал звонков, однако от сегодняшней даты последних сообщений и исходящих вызовов не становится легче. Это абсолютная катастрофа и полный провал, раз за исключением его головы и памяти телефона Сугуру перестал существовать где-либо. Он перебирает в уме всё, что произошло, сортирует каждый момент, что может вспомнить, чтобы найти ту точку, когда они свернули не туда. Возвращается на кухню, снова пялится на сковородку и с ужасом, медленно заползающим ему под череп, осознает, что все его сладкие фантазии о Сугуру пойдут прахом очень и очень скоро. Безусловно с любовью приготовленная для Сатору — не для них обоих — лапша режет глаз своей аккуратностью, плита и стол блестят чистотой, как будто Сугуру пытается контролировать то, что ему ещё под силу. И это ощущается криком о помощи. Он мог бы поклясться, что друг даже не замечает этого, делает всё на автомате, но его действия говорят, нет, буквально вопят за него. О том, что он тонет, но цепляется за последнее, что удерживает его голову над водой. За Сатору. И этот самый Сатору так отчаянно пытается понять. Ведь то, что он видит сейчас, стоя здесь один, совсем не вписывается в сегодняшний вечер. Ещё час назад Сугуру улыбался, танцевал с ним и даже шутил. Они почти целовались! Да, пусть они пока бесконечно далеки от восстановления, но он и не думал, что путь будет быстрым и лёгким. И да, он знает, что в такого, как сегодняшний, Сугуру превращается только на короткое время, а потом вновь уходит куда-то вглубь себя и закрывает дверь, за которую Сатору не пускает. Не пускает? А пробовал ли он стучаться? Ему приходит в голову, что Сугуру рано или поздно устанет бороться с собственными мыслями до такой степени, что либо просто сдастся, и умрёт на очередном, – в горле колет толстыми иглами, – может быть даже сегодняшнем задании, либо сойдёт с ума и прикончит всех остальных. Сатору не знает, какой вариант вероятнее, потому что не спрашивал. Может, дело в его технике? Если бы мог, он бы поменялся с Сугуру своими способностями. Глотал бы вместо него проклятия, и их отвратительный вкус разбавляла бы мысль о том, что друг надёжно защищён бесконечностью. Помогло бы это ему?  Сатору не знает, что на самом деле помогло бы, потому что не спрашивал. Оказалось, недостаточно просто быть рядом. Как неожиданно, что не все, как Сатору Годжо, могут молча пережить внутренний кризис. Да он и не пережил, иллюзия осталась иллюзией, и у него вошло в привычку её поддерживать. Он убедил сам себя, что все в порядке и ждал, пока Сугуру присоединится к его игре. Сатору не знает, становилось ли другу за эти два месяца хоть на секунду лучше. Чувствовал ли он себя легче хоть в какой-то момент его притворства. Потому что не спрашивал. Он понимает теперь. Понимает, что нужно было вскрыть ту рану сразу, промыть общими слезами, зашить разделёнными на двоих откровенными и потому прочными нитями разговоров. А сейчас она затянулась сверху, но внутри все ещё не даёт покоя. Сепсис распространился дальше, лейкоциты больше не справляются и осталось лишь отрезать поражённые органы. Разве есть теперь смысл прикладывать к ним слова-подорожники? Сатору закрывает лицо руками и давит пальцами на глазные яблоки до цветных кругов под веками. Что он может сделать? Позвонить? Написать ему сейчас? Но он занят и наверняка не ответит.  Сатору больше не в силах смотреть на отсутствие Сугуру, бросающееся ему в глаза немым укором пустых коридоров и комнат общежития. Он выходит в ночь, минует стадион и тёмные громадины корпусов колледжа. Садится на ступеньки перед главным входом и мелко трясёт ногой в ожидании, грызя ногти – приобретённая привычка после того, как их стали отправлять на миссии в одиночку. Проходит час, второй, а дорога перед ним все так же пустынна. Сатору включает в наушниках песню, под которую они танцевали на кухне, зная, что она нравится Гето. Опускает голову на колени и просто ждёт. Похожие по стилю треки сменяют друг друга, а Годжо с кривой улыбкой думает, что всё же есть ещё одно место, где живёт Сугуру – в его плейлисте. Начинается быстрый ритм a-ha – Take on me. Когда он первый раз включил её через разветвитель, чтобы можно было слушать музыку, подсоединив две пары проводных наушников к телефону, они свалились с велосипеда. Сатору быстро запомнил понравившуюся мелодию, стал без слов напевать мотив и проорал на ухо Сугуру, который крутил педали, жутко высокую ноту в конце припева. Пытаясь избежать шумовой атаки и спасти свои уши от вопля комара-переростка, тот дёрнулся в сторону, и переднее колесо встретилось с фонарным столбом. Оба приобрели пару царапин и, несмотря на инцидент, любовь к этой песне. Сатору каждый раз пугал окружающих своим воем банши, как только они включали её (что делали довольно часто). А Сугуру уже привык и, судя по его влюблённому взгляду, помощи в утихомиривании Годжо от него ждать не приходилось. Сатору вдруг обдаёт светом фар остановившейся чуть вдалеке машины, и он вскидывает взгляд. Нет… Неужели? Он отчётливо видит два вышедших из машины силуэта, белеющие в темноте волосы Нанами и полоску футболки Хайбары. Где третий? Где Сугуру? Руки начинают неконтролируемо трястись, когда Нанами наклоняется к открытой задней двери и явно начинает что-то тащить с сиденья. Что-то большое и тяжёлое. Ками, нет… Он был глух и слеп в своём стремлении все исправить. Но, пожалуйста, дай ему ещё один шанс, он только-только все осознал! Сатору срывается с места и подбегает как раз в тот момент, когда Нанами выпрямляется со своей ношей. Голубые глаза сами соскальзывают с его силуэта, не фокусируются. Он не в силах посмотреть и увидеть разорванный знакомый гакуран или заляпанные кровью широкие брюки. Выпавшие из пучка, свалявшиеся пряди волос и неестественно белое лицо. Сатору отвешивает себе воображаемую пощёчину, чтобы очнуться, и глазами размером с блюдца таращится на Нанами. — Это… что вообще? — тупо спрашивает он, хрипя от все ещё держащих его горло тисков отчаяния. — Проклятый объект. — отзывается Хайбара. — На той парковке уже не первый раз скапливаются проклятия. Надо показать его Яге. С другой стороны машины выходит Гето, и крайне уродливая, большая статуя в руках Нанами мгновенно исчезает из области важных вещей Сатору Годжо. — Сугуру! Ты в порядке? Разбудить Сёко? — Не надо. Все в норме. Взгляд пробегается по нему, но не замечает ничего критичного. Привычно закрытый один глаз, означающий, что Гето устал, и чьи-то ошмётки на бывшей когда-то чистой форме. — Гето-семпай очень нам помог, — простодушно произносит Ю с широкой улыбкой. — Это он нашёл статую и в одиночку справился с проклятием первого ранга. — Вы тоже отлично поработали. — Сугуру тянет ответную улыбку для Хайбары. Теперь, когда он стоит так близко, Сатору чувствует ядрёный запах ментола с эвкалиптом. Машина уезжает, а Хайбара бежит догонять ни на секунду не задержавшегося возле Годжо Нанами. Видимо все же злится по поводу испорченной рубашки. Сатору поворачивается к Сугуру лицом. — Нам надо поговорить. Долгий взгляд совершенно чёрных в полумраке глаз задерживается на лице Сатору и обводит его. Руки приподнимаются ладонями вверх, но тут же снова опускаются. Сугуру со свистом втягивает воздух через зубы, переводит взгляд наверх за голову Сатору, потом оглядывается по сторонам, как будто хочет запомнить этот момент во всех подробностях и в то же время исчезнуть отсюда куда подальше. И сипло выдыхает: — Надо. Сатору не может скрыть радость от того, что так быстро получилось пройти эту стадию. Он то намеревался уговаривать Сугуру до утра. — Тогда пойдём. Хочешь есть? Еда наверняка остыла, но уверен, она все ещё вкусная. Или сначала иди в душ, ты весь в крови и ещё в каких-то кишках, брр… — Можешь сказать это здесь. — перебивает Гето, не двигаясь с места. Голос его тих, но твёрд. — Я в последнее время не лучший партнёр для отношений. Ты ведь хочешь расстаться со мной? Сатору не понимающе хмурится. — Расстаться? С тобой? Но… — предположение абсолютно сбило его с мысли, в голове опустело, а на ум приходит лишь та злополучная сковородка, — А как же лапша с овощами без овощей? Да мне родная мать постоянно пихала и морковь, и лук во всю еду. А ещё иногда сельдерей! — страдальчески восклицает Сатору. — И я ведь... Сугуру, ты ведь… Он открывает и закрывает рот в поисках нужных слов, которые помогут разубедить Сугуру. Желает, чтобы все то, что оживает каждый раз внутри при виде него, обрело какую-то небанальную словесную форму, а не невнятное бульканье. Наконец, сдаётся и выдаёт напрямую: — Я не хочу с тобой расставаться. Ты особенный для меня, лучше всех. — он вдруг меняется в лице, — Только если ты сам хочешь… Воздух выбивается из его лёгких и оставшиеся слова теряются, когда Сугуру хватает его за сзади за шею и прижимает к себе. — Это ты лучше всех, Сатору. — бормочет он, уткнувшись в плечо лицом.  Годжо чувствует, как у него щиплет глаза. Пальцы на спине Гето сжимаются изо всех сил, мнут плотную ткань в порыве отчаяния, что душит его. — Черт, Сугуру, я так испугался, что ты умер. Думал, что ничего не успел тебе сказать… Что не успел все исправить. Сугуру замирает, отрывается от его плеча и смотрит с непониманием. — Ты что, дурной? — сам не зная почему, он переходит на шёпот. — С чего я должен был умереть? — С того, что я хреновый друг.  Сатору снова сжимают в крепком объятии, и он только рад, потому что ноги отказываются твёрдо стоять на земле. — Ты лучший друг, мой лучший друг. — Гето делает паузу, прежде чем произнести то, что мучает его. — Я вижу, что ты пытаешься делать, вижу, как ты стараешься отвлечь меня, но мне всё ещё слишком больно. Прости. — Тебе не за что извиняться.  — Но ты ведь быстро справился. А я… слабый. — выдыхает он с отвращением. Заглядывает в голубые глаза, пытаясь предугадать ответ на свой вопрос, — Мне нужно ещё немного времени, чтобы пережить это. Сатору… ты подождёшь? — Нет. — он яростно мотает головой. — Если ты слабый, Сугуру, то и я тоже, ведь я ни черта не справился, а просто научился врать. Мы оба не в порядке, так что давай поможем друг другу преодолеть это? Вместе найдём то, что ещё имеет смысл в этом мире. Он тяжело выдыхает, снова ожидая возражений от упрямого Гето. Но Сугуру неожиданно прикасается губами к его губам. Чуть-чуть ведёт ими, закрытыми, от одного уголка к другому, слегка сомневаясь в своих дальнейших действиях. Боясь, что леденцы, заморозившие его мозг, не до конца перебили вкус проклятия. Но Сатору сам подаётся ещё ближе, сам размыкает его губы и обхватывает ими нижнюю. Проводит по ней языком, как делал всегда и перестал, заменив их долгие, нежные поцелуи беглыми тычками носом в щеку. Он чувствует разочарование в мире и отрешённость Сугуру в его ответных касаниях. Чувствует горечь, сталкиваясь с ним языком, но не ту, что оседает на нёбе после проклятия, а его собственную. Отчаяние и боль, спрессованные под гнетом тишины. Углубляет поцелуй, стараясь забрать их себе. Вкладывает оставшуюся надежду на то, что они смогут склеить и оживить все, что было раздроблено на мелкие кусочки. Они всё ещё живы, всё ещё вместе. По-прежнему сильнейшие, пусть и почти перестали в это верить. Запнулись на подкинутой вселенной первой несправедливости, одной из многих впереди. Но руки продолжают цепляться за форму и каждый удерживает товарища от падения в пропасть. Голова кружится от недостатка воздуха, но ни один не может разорвать поцелуй, ведь слишком сильно забылось это одуряющее ощущение близости другого тела и души. Слишком сильно хочется наверстать упущенное прямо сейчас. Когда Сатору замечает, что ещё чуть-чуть и перестанет себя контролировать, он отстраняется. Берет лицо Сугуру в свои руки, чувствует пальцами тяжесть металла в мочках ушей, заново всматривается в знакомые скулы, прямой нос и обрамление черных ресниц на полуприкрытых веках. Все его подготовленные, деликатные вопросы затерялись на фоне одного самого важного, самого нужного, что ждал своего часа так долго. Почти неслышно он спрашивает с мольбой в широко открытых глазах: — Сугуру, ты поговоришь со мной о Рико Аманай? Сугуру закусывает изнутри щеку, смотрит прямо, больше не зажмуривается от бьющего под дых имени. Пришло, наконец, время стать сильнее. — Да, Сатору. Конечно.