***
Я убежал из школы сегодня. Просто испугался очередного странного видения и решил сбежать, чтобы отдышаться. А потом погулять. В этой иллюзии я, кажется, убил кого-то. Во все стороны летели брызги липкой крови, я будто чувствовал ее вкус и запах. Я даже не был собой, по крайней мере, внешность была другая. Зато убивал будто бы себя. Учительница уже несколько раз говорила мне о том, что это происходит из-за ненависти к себе, каких-то синдромов, заниженной самооценки и бла-бла-бла, но я не слушал даже ее слов. В самом деле, за исключением каких-то кошмаров, со мной все просто прекрасно! Неплохие оценки, нормальные отношения с одноклассниками, вполне спокойные родители, да и учителя не придирались особо… Однако меня уже несколько лет преследовали видения. Я куда-то крался и кого-то убивал, вонзая нож сначала в шею, потом в глаз, и по все стороны летели осколки разбитых очков вместе с кровью. Это оставляло в душе какой-то отпечаток ужаса, смешанного с счастьем. Почему счастьем? Неужели мне нравилось кого-то убивать? С такими мыслями я шел по городу. На часах было около девяти утра, и большинство взрослых уже были на работе. Полутемные, незнакомые улицы и переулки сменялись обыкновенными освещенными городскими кварталами. Шумели люди, абсолютно не замечая идущего рядом школьника. Мне нравилось это ощущение — вот вроде бы для меня я есть, а никто не видит. Я не хотел сейчас привлекать внимание. Мне, на самом деле, никогда не хотелось привлекать внимание. Зеленый огонь светофора справа бросился в глаза, и под противное громкое пиликанье я перебежал дорогу. Ступив на тротуар, услышал, как позади внаглую пронесся автомобиль, хотя зеленый для пешеходов еще не догорел. Один из пятиэтажных домов на противоположной стороне улицы показался знакомым. Я прищурился, пытаясь различить адрес, однако убедился, что с расстояния полукилометра это сделать не смогу. Пятиэтажки сменялись коттеджами, периодически полуразваленными. Около некоторых росли деревья, по дороге попадались странные ларьки с типичными деревенскими названиями вроде «Продукты», «Мясо Рыба Птица» или «Хлеб, Пирожки, НАЛЕТАЙ!», пара-тройка шашлычных, из труб которых шел густой пахнущий прожаренным мясом дым, изрисованные строительные ограды и выглядывающие из-за них подъемные краны или недостроенные здания с кирпичами на предполагаемой крыше. Я перешел дорогу, на этот раз — на красный свет, пользуясь тем, что машин почему-то не видно нигде, даже припаркованных, и увидел синюю табличку с белыми буквами. Было написано: «Улица Вторая Садовая, дом №78». Насколько помню, я никогда не бывал на такой улице… Кажется, даже поблизости был только раза два. Не понимая, что меня привлекло, я побрел дальше, периодически от нечего делать сворачивая то влево, то вправо. В кармане было достаточное количество денег, и вполне можно было найти такси или, на худой конец, оплатить проезд в автобусе до любого знакомого места. Непонятно, каким образом, я набрел на ларек мороженого. Было не слишком-то жарко, однако показалось, что именно эскимо мне сейчас нужно больше всего на свете. Я отсыпал из кармана шесть штук десятирублевых монет, взял из холодильника мороженое, не увидев рядом никого, приблизительно похожего на продавца, однако побоявшись красть (вдруг что случится!) и побрел дальше. Дома редели. Я опять посчитал место довольно знакомым. Зеленый забор из полусгнившего со временем дерева справа был сломан, и через прорезь отвалившихся досок я увидел старый-старый будто бы деревенский дом, заросший пожелтелой травой и одичавшей клубникой огород и пару бродячих кошек, при виде человека зашипевших практически одновременно и скрывшихся где-то за кустами. Впереди показалось что-то яркое, наверняка детская площадка. Я подошел к небольшой оградке, перемахнул через нее и осмотрелся. Рядом был обгоревший дом, небольшой, но, видимо, добротно построенный. За ним — остатки каких-то зданий, тоже уничтоженных пожаром. А детская площадка состояла из старой железной горки, песочницы с красно-зеленой облезлой крышей и ржавых качелей. Я удивленно хмыкнул, не понимая, откуда в нашем городе такое, и побрел в сторону горелого пустыря, за которым виднелись городские высотки. Под ногами что-то хрустнуло. Я нагнулся, и увидел старый, еле доживший до этого дня листок газеты. Сколько он тут лежит? С десяток лет? Нет, его купили очень давно, а вот сюда бросили, кажется, несколько недель назад, ведь бумага бы не пролежала в земле так долго, насколько помню… Дата была сильно повреждена, но, что интересно, выпуск был пронумерован аккурат завтрашним числом — 29 апреля. Первой статьей было известие о каком-то убийстве мальчика, случайно зашедшего в этот район, и о том, что тело было не найдено, хотя убийца его не прятал. Просто исчезло из морга — и все. Я невольно поежился. Неизвестно, зачем и кого тут убили, однако вовсе не хотелось повторить его опыт. Машин поблизости так и не оказалось, и пришлось лезть в навигатор, чтобы примерно знать направление пути. Интернет сильно глючил, я в отчаянии побродил немного по пустырю, вертя телефоном во все стороны в попытках поймать хоть какой-нибудь сигнал. Неожиданно карты загрузились, и я понял, что нахожусь меньше чем в километре от дома. Несколько шагов в сторону горевших домов — и будет видно со склона небольшого холма и мою школу, и знакомый торговый центр, в который мы с родителями ездим по выходным, хотя, казалось, он был оставлен мною далеко позади. Я обрадовался тому, что все же не потерялся, и пошел быстрым шагом к разрушенным зданиям. Но стоило обойти один из домов, как я поскользнулся и упал, сильно подвернув ногу. Щиколотку схватила резкая боль. Мое падение на невысохшую после вчерашнего дождя землю произвел громкий и неприятный звук, а по позвоночнику, которым я наверняка упал на какой-то камень благодаря своей невезучести, неуклюжести и еще каким-нибудь невыявленным недостаткам, прошла волна резкой боли. Вся куртка и колени, кажется, были в противной липкой грязи… Я тихо вскрикнул, стараясь не привлекать внимание (мало ли, кто еще по заброшкам ходит!), но неожиданно услышал ответ: — У тебя все хорошо и ты мне просто так жизнь портишь, или что-то случилось, и ты один из тех депрессивных, собирающихся жить на этой помойке? Здесь есть кто-то еще? Я вздрогнул, быстро оборачиваясь назад и подбирая первую попавшуюся более-менее увесистую ветку, и увидел странный полупрозрачный силуэт, выглядывающий из-за обломков старого шкафа. Это было, как ни странно, фактически мое отражение: те же самые лицо и фигура, та же самая одежда — синяя куртка и теплые брюки. Шапка, которую незнакомец держал в руках, тоже была вязаная и зеленая, как та, что слетела с моей головы и теперь валялась в грязи. Приглядевшись, я даже заметил в кармане брюк неизвестного очки, такие же, как у меня самого, только разбитые. Единственным отличием было то, что я наверняка был виден нормально, целиком, а этот непонятный — просвечивал: сквозь него можно было разглядеть обгоревшие куски порыжелых от старости и выцветших обоев, часть окна, куски кирпичей, лежавших хаотично на полу, битое стекло, обрывки книг, упавших со шкафа и еще какой-то мусор. — Кто ты такой? — спросил я у полупрозрачного, привставая и отряхиваясь. — Я не знаю. Я, вроде бы, жил здесь уже много лет — четырнадцать, кажется. — Ого!.. Мне тоже четырнадцать лет. Скажи, а почему ты выглядишь как я? — Я как-то выгляжу? — с нескрываемым удивлением спросил полупрозрачный, подергивая помпон на своей шапке. — Да, как я. Даже шапка в абсолютно таких же пятнах. — Хм… странно. — Ты не видел здесь никакого маньяка? Полупрозрачный широко открыл глаза и уставился на меня, явно не слишком понимая, о чем речь: — Маньяка? А он что, тут есть? Я слегка замялся: — Ну, в газете написано, что тут мальчика убили. — А, это… это был я. Я отшатнулся, чуть снова не упав, и попытался протереть глаза, выкинув из головы все те бабушкины сказки про злых привидений, принимающих людскую форму лишь чтобы мстить кому-то (не обязательно их обидевшему). — Ты мертв? — Ну, по человеческим меркам да, — безразлично ответил мне полупрозрачный. — Однако жизнь у меня будет поинтересней твоей. Ты вот каждый день ходишь в школу, непонятно, зачем, еще и на какие-то там кружки, не можешь даже гулять чуть дольше, ибо родители же не пускают… А меня никто не видит. Никто не следит, сделал ли я уроки, и не пытается выследить, что же я делаю в интернете. — То есть ты осязаемый? — Ночью — да, осязаемый. Еще и видимый. А вот днем меня не должно быть никому видно. Интересно, почему ты меня заметил? Я глубоко задумался. Действительно, почему я вдруг стал видеть призраков? — С тобой раньше подобного не случалось? Осень. Первый класс. — Слушайте, Анна Васильевна… — Анна Валентиновна. — Ага, Анна Валентиновна… а кто вон тот мальчик, что сидит у окна? — Что? Там пусто. — Но там мальчик. Он одет в черный пиджак и, кажется, у него зеленые часы… Учительница ахнула и, бледнея, прошептала: — Нет, не может быть… ты просто решил поиздеваться. Прошло несколько дней, и лишь тогда я узнал из уст какого-то старшеклассника, что мальчик, которого видел, умер несколько месяцев назад — он совершил суицид. Мальчик был в черном школьном пиджаке, и с руки его так и не сняли перед похоронами его любимые зеленые часы. — Ну… один раз было. Зимние каникулы через почти полтора года после первого случая. Это было в лыжном лагере, у леса, неподалеку от городка. Мы с другом ездили на лыжах. Было холодно, снег искрился на солнце. Я несколько раз падал в сугроб, и уже, по ощущениям, был весь в снегу — он таял даже внутри непромокаемых сапог и варежек. — Смотри, Саш… там кто-то застрял! Давай ему поможем! — Кто застрял? — почему-то странно посмотрел на меня друг. — Никого там нет. — Вон в том сугробе! — настаивал я. — Что у тебя со зрением, Саш? — Давай подойдем ближе. Спорим на три жвачки, что там никого нет! — упрямился Саша. Мы, самостоятельно прокладывая лыжню, через несколько минут съехали по склону. Какая-то девочка, лет двенадцати на вид, ухнула по самую шею в сугроб. Она барахталась, не могла выбраться, но не кричала о помощи. Тогда я начал смутно замечать, что ее лицо как-то нереалистично бледно, а черты его искажены, глаза широко раскрыты в ужасе, а щеки впали. — Никого не вижу… — пробормотал Саша. — Может, сами выбрались? — Нет же… Она здесь. Темные волосы, худая, бледная. Глаза жуткие. Подожди, она что-то говорит… Возможно, мне послышалось, но вв воздухе прозвучала одна-единственная фраза… — Катя. Она говорит, что ее зовут Катя Гумилевская. Саша побледнел, и на его лице выразился ужас. — Катя Гумилевская… мне про нее родители рассказывали. Она год назад потерялась в этих лесах, несколько недель бродила, не могла найти дорогу в лагерь. А потом… она не смогла выбраться из снега. И случилось это прямо здесь… Говорили еще, ее тело нашли весной, обмерзшее и уже не совсем опознаваемое, хоть и лучше сохранившееся в снегу. Я слушал его с ужасом и таинственным благоговением перед новой способностью. Мне казалось, что видеть призраков — действительно полезная способность… — Ну два раза. Потом я вспомнил историю о том, как, проходя мимо заднего двора своей школы, я видел человека, на которого там недавно упала сосулька, на протяжении долгих трех месяцев; когда я случайно забрел на место убийства какого-то мажора, а мне привиделся его призрак; как однажды я увидел женщину в черном и спросил, сколько времени, а она тихо ответила «полдень» — и это оказалось временем ее смерти — и многое другое… — Вообще-то — мне было страшно это признать — много раз. Прозрачный вздохнул. — Я так и думал. Ты — перерожденный. Ты уже второй раз живешь в этом мире, и при этом с какой-то непонятной целью. В смысле, тебе надо что-то понять, или типа того… ну, это просто мои догадки. Литературу подобную когда-то читал. Литературу подобную я и сам, вообще-то, читал. — Ага, понять, — бросил я. — А что? Мы сели на скамью и немного помолчали. Ветер тихо шуршал листьями, мусором и всем, что лежало на земле. Виднелись еще темные дома вдалеке, хотя сумерки, казалось, скоро наступят. Последний луч солнца темно-малиновым бликом метнулся по пустырю, и от заката осталась лишь кровавая полоса. Постепенно горизонт затуманивался наступающей ночью. Быстро же, думал я, стемнело. Я не знал, почему призрак все это время молчал. Быть может, за четырнадцать лет уже разучился общаться с людьми? Я достал из кармана кусок недоеденной школьной булки и принялся за перекус. Призрак с тоской смотрел на нее, но так ничего и не сказал. Я не хотел поначалу прерывать эту тишину. Мы бы так и сидели молча, однако я не выдержал и спросил: — Как ты появился здесь? — Я был убит. Убит жестоко. Каким-то местным маньяком, передо мной жертвами были еще пять или шесть почти таких же по внешним параметрам детей. Говорят, так он якобы «мстил» своему сыну за то, что тот сбежал от отца, который изначально только ну совсем немножечко его бил. А один раз просто слегка срезал ножом волосы и кусок уха. Как я уже говорил, убивал этот человек жестоко. С вырезанием внутренностей и всеми вытекающими. Он подкараулил меня, пока я гулял. Здесь ничего, абсолютно ничего не поменялось с тех пор. Странно, подумал я… ведь, по новостям, дом горел не так давно, значит, тут все должно было поменяться, по крайней мере, дом должен был сгореть, а этот говорит, что уже четырнадцать лет тут живет! — А как тебя убили? — Ты хочешь знать? — Я кивнул. — Это было ужасно. — Прозрачный закрыл глаза и немного задрожал. — Сначала мне вонзили нож в шею. Хорошо заточенный кухонный нож. Это было ужасно больно. И другой нож, уже поменьше, почти сразу же, в левый глаз — и боль только усилилась из-за осколков очков. — Он немного замялся, а я в страхе выронил булку. — Кровь залила мне все глаза, и я уже не видел лица убийцы, а вскоре начал терять сознание. Последним моим чувством, к сожалению, было то, что мне разрезают живот… Я вскрикнул, вскочил со скамейки и забился в тревоге. Это он! Он тот, кто был в моих видениях!.. Это его я всегда убивал, не себя, а его! Как и обычно, мне виделась не своя смерть, а другого человека! И именно поэтому я, наверно, чувствовал облегчение — ведь это не я умирал, нет, не мне наносили рану за раной и не я захлебывался кровью из того места, где был мой собственный глаз! Я тяжело дышал и смотрел в никуда. Прозрачный все так же сидел на месте, не слишком-то реагируя на мой резкий подъем настроения. Я засмеялся, будто это было самым лучшим в моей жизни. Действительно, теперь, когда все стало таким понятным, о чем беспокоится? К таким видениям я привык, и я не виновен, не виновен! Однако призрак строгим, настороженным голосом сказал: — Ответь мне на один вопрос. — Он был серьезен, и я ощущал непонятное желание спрятаться от взгляда призрака, будто пронизывающего насквозь, будто я тоже был прозрачен, как и он. — Что это за видения, которые тебя преследуют? Я ответил ему, пытаясь скрыть дрожь в голосе: — Я вижу твою смерть. Призрак усмехнулся. — Теперь все наверняка понятно. И тебе тоже должно стать понятно. Он подошел ко мне, и неожиданно приобрел более человеческие черты. Он перестал быть прозрачным. — Что ты… Он выхватил из кармана свои очки и напялил их на нос. Разбитое стекло было на месте левого глаза. Значит, это точно он!.. Я смотрел на него с ужасом и недоумением — что он хочет мне сказать? Я отшатнулся. — Ночь — мое время. И я наконец понял, кто ты такой. Ты — тот, кто убил меня, а затем, переместившись во времени, занял мое место! А я обречен был существовать здесь еще четырнадцать лет до этого момента! — Призрак злорадно улыбнулся. — Но я никого не убивал!.. — Я начал отходить назад, ускоряя шаг. — В этой жизни не убивал. А вот до этого ты ведь был убийцей! Посмотри на свои руки. Я поднял ладонь и увидел, что в лунном свете на ней стала просвечивать чужая кровь… Я начал убегать. Возможно, призрак меня не догонит… Ведь я все еще имею право жить, так? Ведь это даже не та история, где я — убийца, а лишь другая ее версия, временная петля, как он сказал? Я задыхался, стараясь не скользить по грязи и не спотыкаться о ветки. Постепенно бежать становилось все труднее. Я понимал, что призрак не может устать и тогда мне придется сдаться, но жить все еще хотелось… Я бежал из последних сил, не слишком понимая, что происходит вокруг, и вдруг почувствовал сильный удар в плечо. Я повалился на землю, снова пачкаясь в грязи, поднимая противные вязкие брызги, будучи еле способным что-то рассмотреть сквозь запачканные очки. Неожиданно меня поразила сильная боль. Кажется, из вены на шее брызнуло немного теплой крови, и я зашипел. Рана была неглубокая, но боль от нее оказалась довольно сильной. Затем еще один удар… По щеке заструилась кровь и что-то еще, глаз жгло. В лицо вонзились крохотные осколки… Я закричал. Закричал, потому что понял — у меня нет выхода кроме смерти. Ведь призрак уже рассматривал мой глаз, наколотый на нож, и безумно улыбался. — Вот она — месть, мой дорогой друг убийца. Красиво, правда? Будь я человеком, я бы никогда такого не сделал. Но я не человек, а всего лишь то, что от него осталось по твоей вине! Я пытался вырваться, все еще не сдерживая крики. Место, где недавно был мой глаз, жутко болело… — Так мучайся же! Я начал терять сознание. Кожу на моем животе, кажется, срезали, и теперь ножом аккуратно вырезали внутренности… Я ничего не видел, лишь чувствовал жуткую боль, кричал и захлебывался собственной кровью. — Теперь спокоен и я… Призрак неожиданно бросил нож и исчез.***
Я очнулся. Белые стены вокруг… и что на мне такое? Почему я будто связан? Почему мне будто бы не больно? — Доктор, у него, кажется, закончились галлюцинации! — Неужели? Я очень рад! Доктор? Галлюцинации? Что со мной такое?..***
«Заметка доктора К. о состоянии больного» «Мальчик четырнадцати лет уже долгое время видит галлюцинации. К сожалению, родители не сразу это заметили. Первый раз это случилось в школе, когда ему привиделся случайно замеченный на фотографиях мальчик. Да, он совершил суицид. Однако это не то, по чему стоит судить о каких-либо экстрасенсорных способностях больного. Во второй раз он упомянул, что якобы был с другом. Хотя родители, недоумевая, говорили — их сын не знаком ни с каким Сашей. Значит, и девочка в снегу (о которой никто, кроме пациента, не знал), и Саша, были частью воображения. Многие другие случаи происходили при минимальном наборе свидетелей и частенько имели характер случайностей. Однако на одном и том же месте он видел одних и тех же людей, соответственно, мы предположили, что это связано с событиями его жизни… Мальчик, совершивший суицид, был его знакомым. Катя Гумилевская и Саша — детьми, которых он знал какое-то время, но потерял с ними контакт. Человек, умерший от падения сосульки — отец, который изменял жене и скрыто ненавидел сына. Женщина в черном — мать, отстраненная и замкнутая. Погибший мажор — старший брат, задиравший его и пользовавшийся большим уважением родителей. И он сам, убивающий себя. Просматривается логика — все те люди, которые когда-либо доставили ему горе и проблемы. Мы искали причину его ненависти к себе — и нашли. Конечно же, сам факт этих видений.»***
Это повторяется снова и снова… почему я не выхожу из этой временной петли?