О тихих слезах

Чхон Мун выполнял свои ежедневные уроки, одни из многих, когда услышал быстрый топот. Он уже знал, что это Чхон Мён, который никогда не слушает его речи о том, чтобы быть вежливым. В самом деле, как он должен воспитывать этого ребёнка? Дверь открывается с оглушительным грохотом, который не должен был устроить пятилетний ребёнок, и Чхон Мун вздрагивает, поворачиваясь, чтобы отругать своего маленького саджэ, когда замирает. Это Чхон Мён, такой же как и всегда, с теми же непослушными чёрными волосами в хвосте, розовыми, как сливы их секты, глазами, и той же помятой одеждой, но что-то не так. Что-то не так в том, как Чхон Мён смотрит на него, тяжело дыша и хватаясь за дверную раму так, словно только она держит его на ногах. — Сахёнг, — выдыхает Мён-а, и Чхон Мун забывает о любом неудовольствии такой мелочи, как поведение; он чувствует, как страх неизвестного кусает его кожу в мурашках. — Мён-а? — спрашивает он, разворачивать от стола на полу. В глазах его саджэ собираются слёзы; и, да будет известно, Чхон Мён не самый плаксивый ребёнок, но если он плачет, то это громко и навзрыд; его саджэ часто плачет так, чтобы услышал весь мир — в этот раз слёзы собираются и падают, падают, падают, и Чхон Мён издаёт всхлип, задыхаясь, дрожа с тишиной, которая ему несвойственна. Чхон Мун чувствует не просто страх — это ужас; и он подбегает к своему саджэ до того, как тот упадёт; он ловит его, всего лишь ребёнка, пряча от любой угрозы, что могла прийти за ним, и тот такой лёгкий, такой маленький в его руках, бескостный и скромно цепляющийся за него, будто боится, что Чхон Мун может отпустить его. Как будто бы мог быть мир, где это возможно. — Мён-а, что случилось? — спрашивает он, и старается вспомнить, чем должен был быть занят его саджэ, где должен тот был, где Чхон Чин или где Пэк О; ничего не приходит на ум. — Мён-а, — он проводит большими пальцами по мокрым щекам, стараясь заглянуть в чужие глаза, но его саджэ отводит взгляд, — Мён-а, посмотри на меня. Пожалуйста. Чхон Мён смотрит, и это крадёт его собственное дыхание; у детей не должно быть такого взгляда. — Мён-а, — и его собственный голос дрожит, — что случилось? — повторяет он, и его саджэ только шмыгает носом; слёзы не останавливаются, ни на секунду. — Мён-а, пожалуйста… Чхон Мун не знает, что произошло, и его разум не даёт ему ничего, кроме безграничного кошмара. Чхон Мён только прижимается к его груди, плача, плача и плача, как будто не делал этого годами.