Править

                           Тропы и дороги непредсказуемо вьются: то тянутся прямой линией, то резко сворачивают из стороны в сторону, но неизменно приводят. Туда, где в ней нуждаются, где зовут тихими отчаянными молитвами, где наступает пора её правления. В самые разные места: иногда это величественные людские города, захолустные деревни, забытые перекрёстки, а порой сам Тартар, Гадес, Эребус. Или вот Олимп. Геката сгустком тьмы сплетается посреди роскошной залы, одним лишь своим появлением останавливая пир, заставляя смолкнуть сладкоголосых муз и в страхе замереть чувствительных олимпийцев. Но едва ли сама замечает этого. Она идёт плавно, словно и вовсе плывет над землёй, и следом за ней тянется сам мрак, из которого выглядывают её чудовища, дороги, «Изнанка». Из которого смотрят сами хтоны, довольные и гордые собственноручно вскормленным дитя. Она идёт и кровь мерно капает с её черных лат на белый пол, пачкая эту обманчивую чистоту, разбавляя безликие яркие цвета чернильными пятнами. Вихрем проносятся вдоль стен адские псы, распевая торжествующие песни, тихо шуршит завеса, опускаясь вокруг и скрывая расплывчатыми образами её пугающий лик. Она идёт и тишина содрагается ужасом. Олимп, кажется, ей незнакомым. Чужим, выплавленным из золота и роскоши, пропахшим фальшью и лицемерием, пропащим. И здесь она как никогда чуждая, лишняя, иная. Здесь ей, как обычно, нет места.        — Кто звал меня? — голос её хриплый, отрывистый, тяжёлый разбивает испуганное молчание, бьет по идеальным лицам, приводит всё в движение. Испуганные шепотки проносятся под высокими золочеными сводами, но не перерастают в разноголосый гул. Не успевают. (Новая) Царица встаёт со своего места, высоко поднимает полную амброзией чашу и говорит:       — Радуйся, Царица преисподней.        — Радуйся? — не шипит разъяренно даже, а хрипит с едва уловимым удивлением, словно не может поверить, что опрометчивые слова сорвались с губ богини. И не принимает таких приветствий вовсе. Кто смеет радоваться, когда все три мира содрагаются от войны? Кто смеет радоваться, когда сыновья убивают отцов, а дочери матерей? Кто смеет радоваться, когда гибель ступает на земли живых и мертвых? Кто настолько бесстрашен и невежественнен? (Олимпийские Боги, любимчики мира).        — Сегодня мы празднуем правление новых царей, — продолжает Царица Богов и светлая улыбка озаряет её лицо, когда она обводит свободной рукой стол, за которым сидят дети Крона и Реи. — Присоединяйся к нам. Место по правую руку от неё тут же пустеет, и Геката чувствует, как густеет под кожей тьма, твердея от скрипучей, необъятной злобы. Чувствует, как зубасто скалится из-за спины Тартар, готовый пожрать весь мир, вместе с его невежственными богами. Чувствует, как в отвращении содрагаются хтоны и её собственные чудовища. И впервые не желает править там, куда привела её дорога. И не желает знать, кто молился ей, кому она нужна, что отдадут взамен. И собирается уже уйти прочь, расствориться во мраке, исчезнуть из-под знамени чужой войны. Но взгляд ловит другой — пустой и потерянный, на дне которого плещется необъятная болезненная ярость. И она остаётся. Принимает из чужих мертвенно-бледных рук сладкопахнующую чашу и говорит:        — Пусть будет царствие трём Царям в трёх мирах. И ещё говорит:        — За победителей. И добавляет:        — Да будет так.