Картина любви

Польша любил Ватикана и его творения ровно столько же, сколько боялся и тонул в регулярном желании сбежать, и всё же всегда возвращался. Приходил к нему прямо в руки, по своей воле. По выбору, сделанному им одним. Ватикан — художник. Более того, умелый творец. Его руки могли плавными, легкими, завораживающими движениями в один миг — так всегда казалось Польше — создавать шедевры, для которых поляк, по счастливой возможности, являлся моделью. Часы в тихой компании Ватикана протекали незаметно. Польша каждый раз словно погружался в сон, стоило только сосредоточить внимание на работе Ватикана, движениях его рук, не свойственно большинству художников аккуратных, сосредоточенном лице, незаметных переминаниях с ноги на ногу от усталости. Один взор — и оторваться уже невозможно. Иногда их взгляды пересекались, и Польша выходил из транса. Пронзительные изучающие глаза, заглядывающие в самую душу, его пугали и манили одновременно. Он терпеть не мог встречаться взглядом с Ним в те моменты, когда взгляд его становился пожирающим. Польша чувствовал, как его раздевают глазами, проникают сквозь плоть и касаются самого сердца. Перед таким Ватиканом он чувствовал себя голым и незащищённым. Его взор настораживал, заставлял мурашки бежать по коже, вызывал желание спрятаться, а лучше — уйти и не возвращаться. В такие моменты Польша не чувствовал себя в абсолютной безопасности. И каждый раз неконтролируемая фантазия подкидывала ему различные сюжеты того, что с ним может произойти в этой квартире, превращенной в студию. Заваленную холстами, красками, палитрами и кисточками — иногда давно засохшими, иногда — измученными от постоянного использования и с гордостью покинувшими пост. Порой Польша задавался вопросом, почему Ватикан, такой аккуратный, всегда чистый, в выглаженной одежде, приятно пахнущий лилиями, источающий приятную свежесть, попросту не избавится от лишнего мусора, который даже не использует, причём давно. Однажды Польша правда спросил — ответом послужило: «Жаль». Одно простое слово, которое должно было объяснить всё, и всё-таки Польша не понимал, но больше не интересовался. История знакомства у них была невероятно проста. Одним августовским прохладным вечером они пересеклись в кафе. Польша, страдая от больного не по сезону горла, зашёл выпить горячего. Ватикан же… Ватикан увидел его в окне и целенаправленно зашёл в заведение ради того, чтобы поближе увидеть парня, притянувшего его внимание в одно мгновение. Когда он сидел напротив, осыпая комплиментами и рассматривая лицо мечтательным взглядом, поляк хотел сбежать, но не мог из простого приличия. Потом Ватикан неловко извинился и пояснил, чем занимается и почему вдруг ворвался в личное пространство Польши. Удивительно или нет, но в тот же вечер у поляка появился номер телефона и адрес, записанные на салфетке аккуратным, но местами резким от волнения, почерком. Решался он долго. Думал даже забыть о встрече и оставить в прошлом, как забавную историю, которую иногда можно припомнить, попивая чай. Но в итоге пришёл спустя неделю. Ватикан его встретил радушно и высказал переживания: думал, что Польша никогда не придёт, а ватиканцу не выдастся возможность взглянуть снова на его новую музу. Так они продолжали встречаться, сближаться, узнавать друг друга немного лучше в разговорах за обедом или ужином, когда работа на текущий день была окончена, либо же отложена на перерыв. В таком распорядке прошло четыре месяца, однако Польша не мог без тени сомнения назвать их друзьями, даже несмотря на совместные походы куда-то вне студии, будь то те же кафе или прогулка по магазинам по инициативе Ватикана. Несмотря на непринуждённые беседы, объятия на прощание и при встрече, в коих так же инициатором был Ватикан. Польша не знал, как относиться к их взаимоотношениям. Он был ни в чем не уверен хотя бы потому, что порой Ватикан заставлял его в страхе напрячься из-за особенных взглядов и действий, переходящих некоторые границы. Польша не хотел признавать своей симпатии, которую считал особым видом мазохизма в своём положении. Он прекрасно осознавал, что чувствует, и тщетно скрывал это от самого себя, продолжая грезить об уходе навсегда, но никогда не сбегая. Точно так же, как Ватикан не выбрасывал ставшие бесполезными кисти. Польше приходит письмо — что удивительно: обычно Ватикан не пишет. У них есть расписание встреч, и оно неизменно уже долго. Разве что Польша может не прийти и сообщить об этом, но Ватикан — никогда. Он на месте каждый назначенный час. Терпеливо ждёт Польшу. Поляк не сдерживается и вскрывает конверт на месте, у почтового ящика. Глаза бегут по строкам, пока сердце в волнении отбивает ритм немного быстрее. Ничего необычного в письме не обнаруживается. Ватикан ни в коем случае не отменяет встречу, наоборот, пишет о том, как взволнован сегодня, ибо будут они пробовать новое, к чему Польше стоит подготовиться. Как именно — не указано, так что Польша делает логичный вывод, что подготовка должна пройти моральная. Но разве может случиться нечто такое, что удивит его? Ему так не кажется, так что он пожимает плечами, прячет письмо обратно в конверт и уносит домой. Сегодня воскресенье, а значит, встретятся они ровно в десять часов утра, хотя, конечно, Польша привычно опоздает на несколько минут. Он разбирает пакет с продуктами на кухне, расталкивает их по местам и глядит на часы. Времени остаётся всё меньше, и он с досадой понимает, что не успеет позавтракать. Благо, Ватикан обычно предусматривает это и с радостью кормит Польшу сам, ничего не прося в замен. Ведь друзья не платят друг другу за такое. Помешкав, Польша берет в рот одно печенье и выбегает из квартиры. Он быстрыми шагами идёт по улице к трамвайной остановке, попутно жуя сладость. Ватикан давно привык к его опозданиям и не жаловался. Он был рад, когда поляк являлся в его квартиру, и было не так важно, во сколько он приходил. Будь его воля, приглашал бы Польшу каждый день вместо встреч три раза в неделю, некоторые из которых поляк имел привычку отменить по различным причинам, не все из которых были известны Ватикану. Квартира художника находится на самом верху дома, под крышей, на пятом этаже, куда подниматься по лестнице, когда лифт вдруг не работает, является небольшим испытанием. Сегодня удача улыбается поляку, и двери лифта приветливо открываются. Он заходит внутрь и с волнением жмёт кнопку пятого этажа. Обычно он не нервничает из-за их встреч — только когда накручивает себя и выдумывает лишнее — но сегодняшний день явно отличается. Не только письмом от Ватикана, но и его словами о чем-то новом. В голове пробегает мысль сейчас же повернуть назад и убежать из этого дома: вдруг наконец настал тот день, когда ему причинят вред? Ватикан был похож на святого, но порой в его глазах горели неестественные для его ангельской натуры огоньки, а, как говорится, в тихом омуте черти водятся. Польша боялся именно этих чертей, доселе не проявивших себя ни разу. Только в его мрачных фантазия и блеске чужих янтарных глаз. Двери разъезжаются в стороны, и поляк выходит на этаж. Он тяжко вздыхает и трёт переносицу. Чего бояться? В самом деле, ну что Ватикан может сделать со своим дорогим другом, своей музой? Каждый раз страшные ожидания Польши остаются только несбывшимися страхами. Как же неудобно бояться ровно столько же, сколько любишь. Смешно было думать об их отношениях. Польша путался в самом себе каждый раз, когда думал о ватиканце, а голову его он посещал слишком часто, особенно по ночам. Свое увлечение взаимным он не считал, видя в Ватикане только одержимость художника новым объектом вдохновения. Польше почему-то не казалось, что их знакомство продлится долго, и когда Ватикан устанет или найдёт что-то или кого-то нового, они разойдутся и останутся друг для друга лишь воспоминанием, а этот пугающий огонёк в глазах потухнет. Со временем думать об этом становилось всё более печально. Конечно, всегда был и другой сюжет, сотканный из параноидальных страхов: что Польшу однажды убьют в этой квартире. Возможно, превратят в прекрасную инсталляцию. Но, конечно, это всё было маловероятно и жило только в голове. Ответ на все волнующие вопросы был всегда под носом: сам Ватикан. Являются ли они по-настоящему друзьями; о чем ватиканец думает, когда смотрит на Польшу; что он сам чувствует к поляку и смогут ли они остаться друзьями дальше? Стоило спросить — и всё встало бы на свои места. Голову ломать не пришлось бы хотя бы над половиной проблем, которые поляк создал себе сам. Дверь квартиры открывается сразу же, как только Польша подходит к ней, даже постучать не успевает. Ватикан светится счастьем. Он притягивает к себе Польшу через порог, внутрь квартиры, и сжимает в объятиях. — Я так рад, что сегодняшняя встреча не отменилась. Всё боялся, что ты не придёшь. — Ватикан ведёт руку по спине к пояснице и давит, прижимая Польшу к себе ещё ближе. — Сегодня особенный день, — шепчет он на ухо, отчего по коже Польши пробегаются мурашки. Кажется, друзья так не делают… Это поведение как раз его и заставляло напрячься, но он не приписывал эти действия любви — не хотел заниматься самообманом. Скорее, это был просто характер или же игра с будущей жертвой. Опять-таки, было два пути. — Я тоже рад тебя видеть, — поляк отстраняется и закрывает дверь. Он снимает обувь, вешает пальто и смотрит на ватиканца, застывшего на месте с еле заметным румянцем на щеках. Всякий раз, когда Польша вот так смотрит на него, понимает, что все его переживания ничтожны. Ватикан всё же не похож на преступника, и даже если бы был им, то с Польшей ничего бы не сделал. Скорее всего. — Так, что же новое нас ждёт? — нарушает повисшую тишину Польша. Ватикан словно просыпается. Он дрогает, оживляется и тянет поляка за собой. — Надеюсь, ты не будешь против… — начинает он. — Я хотел бы нарисовать тебя нагим. — Стоп, — поляк резко встаёт на месте, Ватикан так же останавливается и смотрит на него со страхом получить отказ. — Я не уверен, что это хорошая идея. — О, не волнуйся, я натопил, ты не замёрзнешь. А так же будешь прикрыт тканями. — Глаза Ватикана воодушевленно горят. Польша понимает, что он не отступит. — А если я просто не хочу оголяться перед тобой? Может я стесняюсь. — Поляк складывает руки на груди слегка обиженно. Ему не нравится практическое отсутствие выбора. Его поставили перед фактом, высказали желание изобразить без одежды и не спросили, хочет ли он сам этого, не предупредили заранее хотя бы в том же письме. Если бы только Ватикан попросил, Польша, скорее всего, согласился бы, не долго думая. — Тебе нечего стесняться! — заявляет Ватикан и берет руки Польши в свои. — Ты прекрасен, — выдыхает он мечтательно. — Да и чего у тебя может быть такого, о чем я не знал бы? Тело устроено одинаково. — Я знаю, но дело в том, что я буду чувствовать. — Пожалуйста, Поленька! — Ватикан складывает руки перед собой в мольбе и опускает голову. — Я так хочу нарисовать тебя во всей природной красе. Поляк задумывается и, скрепя сердце, соглашается. Ватикан прыгает от счастья и обнимает его ещё раз. Он горячо целует Польшу в щёку и утаскивает в комнату, привычно заваленную художественными принадлежностями. — Раздевайся, одежду можешь повесить на этот стул, — ватиканец ставит стул ближе к Польше и отходит к мольберту готовить холст и краски. Польша сглатывает и берётся слабо подрагивающими руками за низ свитера. Ох не хочется ему оголяться, но, с другой стороны, что в этом такого? Зато Ватикан будет счастлив, а из-под его рук выйдет очередной шедевр, которым они скоро будут любоваться вместе с чашечкой чая в руках каждого. Да… Польша очень любил картины Ватикана, что бы он ни писал. Городской пейзаж, ради которого они забирались на крышу, поля, ради которых они ехали за город, или же самого Польшу в различной одежде, позах и выражением лица. Польша стягивает всё, кроме нижнего белья и трёт плечи ещё холодными после улицы руками. Внутри квартиры правда тепло, так что хотя бы об этом можно не беспокоиться. Ватикан подходит к нему и скользит взглядом ниже, из-за чего Польша стеснительно отводит взгляд и скрещивает колени. — Их тоже снимай. — Ты сказал, я буду накрыт тканью, так в чем смысл? В белье я или нет, всё равно ведь прикроюсь. — Зато я буду знать, что под тканью не твоя идеальная гладкая мягкая кожа, — жалуется Ватикан, точно ребёнок, и фыркает. — Боже правый, — вздыхает поляк и снимает последний элемент одежды. Он стыдливо прикрывается руками. Ватикан, довольно улыбаясь, указывает на мягкую кушетку, застеленную тканью, где также лежат небольшие подушки. — Ложись так, как тебе будет удобно. — Ладно… — Польша забирается на плавно изогнутую кушетку, ложится боком, лицом к мольберту, и укладывает голову на сложенные на поднятую часть ложа руки. Он сразу понимает, что они так быстро затекут и будут болеть, так что меняет позу и ложится на живот, затем на спину, съезжает немного ниже, но всё оказывается не то, да и он всё же не мастер в позировании. Обычно после попыток, Ватикан сам ставит его в желаемую позу, что происходит и сейчас. Ватикан, понаблюдав немного, подключается с решением помочь. — Давай положим под голову подушку, — предлагает он. Польша кивает и садится. Ватикан перемещает одну из подушек ближе, укладывает на начале изгиба кушетки и приглашающе хлопает по ней. Польша ложится на спину и вверяет себя в руки Ватикана. Тот кладёт одну его руку рядом с головой, вторую — на живот. Ведет рукой по телу вниз, ощущая лёгкую дрожь Польши, переходит к левому бедру, дальнему от его ракурса, и поднимает ногу, согнув в колене. Польша старается не показывать никакой реакции, но сердце замирает от каждого прикосновения, а тело бесконтрольно вздрагивает. Наконец, на его бедра накидывают ткань, прикрывая интимную зону. Ватикан ещё с минуту поправляет складки и отходит на пару шагов назад. Смотрит внимательно, с румянцем на щеках — не таким заметным, как на лице Польши, затем возвращается, вешает пару тканей на спинку и, довольный, отходит к мольберту. — Замечательно, можно начинать, — воодушевленно произносит он, и Польша, по привычке, сосредотачивается на его умелых руках, занятых работой. Заодно это занятие помогает отвлечься от лишних мыслей. Он чувствует, как чужой изучающий взгляд бегает по нему, глядит в лицо Ватикана и видит нечто ещё в его полуприкрытых глазах, но не может распознать. Он тихо вздыхает и прикрывает глаза, дабы ничего не видеть. — Есть один нюанс… — спустя время слышится со стороны Ватикана. Польша вопросительно мычит. — Твоё выражение лица. Оно должно быть… — Ох, прости, я больше не буду закрывать глаза, — спешит извиниться поляк и поднимает веки. — Нет, я не об этом. Сможешь сделать томное выражение лица? Представь, будто ублажаешь себя или это делаю я. — Чего?! — восклицает Польша и резко садится. Он удивлённо смотрит на своего друга и через секунду хмурится. — Что за вещи ты говоришь. Нет, что за картину такую ты хочешь написать? Хотя я понимаю, задумка интересная, но… Но! Ватикан медленно подходит. Польша сидит на месте в напряжении и следит за каждым шагом художника. Он подходит и становится рядом, наклоняется с мягкой улыбкой, оставляя меж их лицами считанные сантиметры. — Я хочу изобразить тебя во всей красе. — Ну так пиши. Я здесь. — Польша подбирает ноги и обнимает их, поздно подумав о складках ткани, старательно выложенных ватиканцем. — Но нельзя ли без этих… Нюансов? — Прошу тебя, Польша. — Ватикан смотрит на него щенячьими глазами. — Не мог бы ты ради меня это сделать? Хочешь — можешь приласкать себя, если не сможешь сыграть нужное выражение лица. Польша находится в настоящем шоке и предельно смущен. Его щеки горят, руки подрагивают. Он сжимает пальцы, царапнув кожу ног, и закусывает губу. Поэтому ему говорили подготовиться? Так значит, нагота была лишь цветочками. Самое странное здесь то, что Польша не так уж против. Его охватывает интерес. Что последует за всем этим? Узнает ли он Ватикана лучше благодаря этой картине? И что за мысли насчёт него скрывались в голове художника всё это время — узнает ли тоже? Это больше не похоже на дружбу, но раньше времени выводы никогда не стоит делать. Эта картина может ничего не значить, кроме нового произведения искусства, вышедшего из-под рук Ватикана. Всего лишь идея и никаких чувств к изображенному на ней человеку. Польша сглатывает и ложится. Он глубоко вдыхает и протяжно выдыхает. Раздвигает ноги шире, тянется слабо дрожащей рукой к промежности, а второй закрывает глаза, вопреки желанию увидеть, какое выражение лица сейчас у Ватикана. Наверняка он рад согласию сделать так, как он хочет, но поляку кажется, он должен увидеть в лице художника нечто ещё. Рука забирается под белоснежную ткань. Кончики пальцев касаются привставшего члена. Польша дрогает и поджимает губы. Ему стыдно, но в груди произрастает желание продолжить. Он обхватывает орган рукой и водит по нему. Размазывает выделившийся предэякулят по головке большим пальцем и слегка выгибается. Отворачивает голову, закусывает губу и вдруг чувствует, как по его груди ведут рукой к шее, захватывают подбородок пальцами и поворачивают лицо обратно. Польша убирает руку от лица и смотрит на Ватикана. — Я хочу видеть твоё лицо, не отворачивайся, — шепчет он, наклонившись ближе. Обводит нижнюю губу пальцем и отстраняется. Польша, приоткрывший рот в ожидании поцелуя, расстраивается. Ватикан возвращается к мольберту и продолжает творить. Он намечает фигуру и окружение, пока Польша медленно подводит себя ближе к оргазму, ради нужного выражения лица, такого, как хочет Ватикан. Поляк ускоряет темп, прикрывает глаза и распахивает губы в беззвучном стоне. Раздвигает бедра шире, обводит грудь свободной рукой, зажимает и трёт вставший сосок меж пальцев. Откидывает голову и охает. Он очень надеется на то, что делает всё это не просто так. Ватикан наблюдает за всем с закушенной губой. Его взгляд мутнеет. Он старается сосредоточиться на работе, но ощущает, как сам возбуждается. В этот момент с губ Польши срывается его имя. — Вати… — стонет Польша и закрывает рот ладонью. Он распахивает глаза, осознав, что у него вырвалось и останавливается. Осторожно переводит взгляд на Ватикана и видит его удивление. — Я-я… — заикается Польша и не знает, что сказать. Выдать всё, как есть, или придумать любое другое объяснение? Второй вариант звучит чуть лучше, ибо он сгорит со стыда, если скажет, что только что начал фантазировать о Ватикане, пока ублажал себя. Ватиканец немедля подходит к поляку чёткими шагами. — Повтори, — просит он. — В-ватикан? — Польша прижимает руки к груди и скрещивает ноги. В груди зарождается страх. Как он будет выбираться из этой ситуации? Хотя нет! Виноват сам Ватикан со своими странными просьбами! Что за просьба приласкать себя у него на глазах? В таком случае именно он тут первый извращенец. — Нет же, — Ватикан качает головой. — Вати? — уменьшительно-ласкательное повторяет поляк и получает одобрительный кивок. — Что-то мне уже не нравится эта затея. — Польша садится и отодвигается к возвышенной части кушетки, о которую опирается спиной. Руки он кладёт на колени, прижатые к груди. Возможно, не стоило ни на что соглашаться. Следовало уйти сразу, как его начали уговаривать на наготу. Или даже не приходить в самый первый раз к Ватикану, когда они только познакомились. Тогда и романтичные чувства к нему у поляка не возникли бы. И этот странный страх, никогда не получавший обоснования… — А мне кажется, всё получается просто прекрасно. — Ватикан садится перед Польшей и раздвигает его ноги. Откидывает ткань в сторону, открывая вид на возбужденный член, и облизывается. — Ты же не собираешься?.. — Польша не договаривает и замирает, когда Ватикан опускается ниже. Поляк в испуге дёргает его за волосы обратно, на что ватиканец шипит. — Ой, прости! — Ты прав, нужно начать с объяснений. — Ватикан ставит руки по бокам от Польши и приближается к его лицу. — Я люблю тебя. — Он сразу накрывает губы поляка, не дождавшись ответа, и нежно целует. Польша хлопает глазами и пытается осознать происходящее. Выходит, весь огонь, пылающий в глазах Ватикана, которого Польша по глупости боялся, был ничем иным как любовью! И он не хотел этого признавать до настоящего момента, выдумывая себе вместо этого ужасы, зато теперь всё наконец прояснилось. Польша отвечает на поцелуй. Он обнимает Ватикана за шею и закрывает глаза. В животе порхают бабочки, которым поляк наконец-то даёт волю. — И я люблю тебя, — шепчет Польша, когда поцелуй прерывается. Он чувствует на своих губах жаркое дыхание и видит в глазах напротив обожание. Не как объекта творчества, не как музу, а как человека. Волнения о том, что от него устанут и оставят, испаряются в мгновение. Ватикан прижимает Польшу к себе. Он выводит узоры на его спине и тихо смеётся. — Как хорошо… Как хорошо, Польша! Я так рад, что мои чувства не односторонни. Я уж думал, что безразличен тебе. — Неправда! — Польша укладывает голову на его плече и мягко улыбается. — Я… Правда полюбил тебя. Не заметил, как начал чувствовать куда большее. Но, должен признаться, боялся тебя временами из-за того, как ты себя вёл. Почему-то мне казалось это отражением чего-то страшного, а не любви. — Польша, ну я же не маньяк, — смеётся Ватикан. — Я художник. И вор твоего сердца. — Он целует Польшу в шею и опускает руки ниже. Перемещает их на бедра и оглаживает внутреннюю сторону. Польша отстраняется и опирается на спинку кушетки. Он смущённо следит за действиями Ватикана. — Я помогу тебе закончить, — говорит ватиканец и принимает более удобную позу, размещается меж ног Польши и обхватывает его орган рукой. Польша скулит и поджимает пальцы на ногах. — Я и сам могу… Ответом ему становится то, что Ватикан с нажимом проводит языком по головке. Польша вздрагивает и выдыхает. Он расслабляется и больше не стремится остановить Ватикана. Ватиканец ведёт языком от основания вверх и вбирает член в рот, ловя томный вздох. Он двигает головой, кружит языком и надавливает им на уретру. Польша закрывает рот одной рукой, а вторую запускает в волосы художника, мягко сжимая. — Боже, — выдыхает поляк и откидывает голову. Его бёдра поглаживают и мучительно медленно двигают головой. Польша толкается навстречу и мычит. Просить о чем-то вслух до боли стыдно. Ватикан хмыкает. Он поднимается и перемещается к шее Польши. Прикусывает бархатную кожу, целует, ведёт кончиком носа по шее, вдыхая приятный родной запах, и активно работает рукой. Поляк обнимает его за шею, прижимая к себе, и скоро изливается на свою же грудь с вырвавшимся из горла хрипом. Ватикан садится перед Польшей, влюблённо разглядывая его прекрасное лицо, расфокусированный взгляд и приоткрытые губы. Ему бы хотелось запечатлеть этот момент навсегда, изобразить на картине, но вместо возвращения к работе он наслаждается Польшей вживую. Его прекрасным Польшей. Больше не простой музой или моделью, как раньше, в начале знакомства, а возлюбленным. Ватикан не сдерживается и крепко прижимает к себе подрагивающего после оргазма поляка. — Давай встречаться? — Конечно, — соглашается сходу Польша и улыбается. Они оба, счастливые, валятся на кушетку и лежат в обнимку ещё долгое время, думая о том, что их свела тогда в кафе сама судьба. Никак иначе.