Теперь ему тепло

В воздухе пахнет запёкшейся кровью и пеплом. Он ничего не видит, кроме пасмурного неба над головой, ничего не слышит, кроме отголосков бластерной стрельбы, ничего не ощущает, кроме собственного стеснённого дыхания. Он лежит на земле, его форма наверняка испачкана, но у него нет сил на то, чтобы заботиться об этом. В глубине души он знает, что это конец, что это лишь вопрос времени, но не испытывает страха. Страх? Да ладно. Генералу Первого Порядка неведом страх. Генерал. Кто займёт его место? Точно не Рен. Рену никогда не овладеть техническими деталями управления кораблём. Рен. Интересно, расскажут ли Рену, как он погиб? Как шальной заряд попал ему в бок, как он упал без борьбы. Как его оставили там, лежащего среди тел павших штурмовиков и бойцов Сопротивления, покрытого грязью, потом, чужой кровью (и своей тоже). Он молится, чтобы Рену солгали. Пусть скажут, что он погиб в сиянии славы. Хотя Рен всё равно узнает правду. Он почти раскаивается, что так неуважительно относился к своим солдатам. А в итоге оказался там же, где и они. Каждый вздох сопровождается хрипом, и он не понимает, почему просто не может прекратить дышать. Веки тяжелеют, хочется их сомкнуть, и он не противится этому желанию. Раздаётся шум корабельного двигателя. Это всё его воображение, думает он, пока не осознаёт, что это не так. Он вновь открывает глаза и видит корабль над головой. За ним вернулись. Он не в курсе, кто именно, и всё же чувствует благодарность. А потом от места посадки корабля доносится: «Хакс!» Где-то глубоко внутри начинает клубиться страх, потому что он знает этот голос. И ему знакомо лицо, склонившееся над ним. Вот только сейчас это лицо выражает такое беспокойство, которого Хакс никогда прежде на нём не видел. — Ты в порядке, — первое, что говорит этот знакомый голос, хотя и неуверенно. — Я отследил тебя до этого места. Спасательная команда в пути. Хакс пытается кивнуть, но тело уже давно перестало его слушаться. Он смотрит на знакомое лицо из-под полуприкрытых век, как никогда желая прикоснуться к этому вульгарному шраму и большим ушам. Ему хочется поцеловать этот шрам — хотя бы ещё раз. Это Рен, и он напуган. Рен напуган, и от того, что он может потерять Хакса, его глаза влажнеют. Хаксу хочется смеяться над этим, хочется транслировать свой смех по всем сопротивленческим каналам, злорадствуя, что убийца джедаев оплакивает его скорую кончину. Рен прикладывает ладонь к его щеке — он тёплый. Он всегда тёплый, но сейчас особенно. — Мне жаль, — говорит Рен, не скрывая слёз. Он выглядит так несуразно, что Хаксу хочется закатить глаза (но он не делает этого, у него нет сил). Он чувствует, как его подхватывают под коленями и, придерживая за спину, прижимают к груди. Он вздрагивает от резкого движения, но почти сразу успокаивается. При обычных обстоятельствах он бы воспротивился такому обращению, но сейчас ему так тепло. Он чувствует себя таким маленьким, что, наверное, недалеко от правды. Он маленький, холодный, еле дышащий. Рен молчит несколько минут. По крайней мере, Хаксу кажется, что прошло несколько минут, — понятия времени для него больше не существует. Неужели Рену впервые в жизни нечего сказать, думает Хакс. Неужели это первый раз, когда ему хочется умолять, чтобы Рен сказал что-нибудь. А потом Хакс вспоминает ту ночь на базе «Старкиллер», как он умолял Рена открыть глаза, поговорить с ним, подать хоть какие-то признаки жизни. Как он испугался тогда. Вот же ирония. — Я должен был быть здесь, рядом с тобой, — говорит Рен, похоже, смирившись с тем, что спасательная команда опоздает. — Я должен был добраться до тебя раньше. Глаза Хакса увлажняются, и он снова закрывает их. Они сидят вместе, неподвижно, молча. Крепко прижимаясь к шерстяной хламиде Рена, Хакс понимает, что совсем не обязательно уходить в сиянии славы. Он решает, что и такая смерть сгодится. Он делает вдох. И ещё один. И ещё. А потом перестаёт дышать. И ему тепло.