Рассыпаясь звёздным пеплом

      Он чувствовал с самого начала, что эта затея плохо кончится. Что ему — преступнику, о котором судачит вся столица, — совать свой нос в городские стены категорично нельзя. Это Кэйа лицо неизвестное. О нём знают только по разгуливающим тут и там слухам — коварная лесная ведьма, дурманящая непорочные умы, окунающая в запретные соблазны, утягивающая в греховную пучину.       Дилюка же знают. Особенно рыцари — он, в конце концов, в ордене лицо достаточно видное. Даже скрывая яркий цвет меди в волосах, его всё равно легко и просто узнать по лицу. Одному Богу известно, как их вообще впустили — как королевская стража не задержала у самого входа в Мондштадт. Тот гвардеец настолько пристально в них вглядывался, что, кажется, должен был повязать сразу на месте, а не отворачиваться к своему напарнику, ещё и приковывая к себе и без того сбитое внимание стоящих на своём посту рыцарей.       У Кэйи в голове сплошные опилки.       В принципе, у самого Дилюка, судя по всему, тоже, раз он вообще согласился на такую авантюру. Ради чего — непонятно. Почувствовать себя вновь частью самого простого людского общества? Посмотреть на то, в каком состоянии город — и убедиться, что рыцари совсем теряют и бдительность, и форму, пропуская каждую муху мимо себя?       Жил же себе спокойной жизнью благородного мужа, имел хорошую работу и должность, наследовал титул графа от покойного батюшки, звался завидным холостяком Мондштадта, исправно посещал Собор каждый выходные, приходя помолиться и справиться о нуждах трудящихся сестёр. Дилюк любил размеренность своей привычной жизни, по долгу службы периодически подбрасывающую острую перчинку, чтобы он слишком не расслаблялся, а держал свой ум и тело в тонусе, и менять положение дел не хотел. Вопреки всему этому, сейчас он — разыскиваемый преступник, убегающий от преследования.       Морозный воздух раздирает холодом нежность глотки, слишком сильно наполняет опасно раздувшиеся лёгкие. Щеки алеют от бега и неприветливого ветра, так и норовящего залезть под распахнувшийся чёрный плащ, подбитый мехом для тепла. Купленные банки стукаются друг о друга, звенят церковными колоколами, будто нарочно сообщая всем, куда они бегут и где хотят спрятаться, оставляя после себя перезванивающий след, зовущий по пятам. Дилюк прижимает их к себе теснее, чтобы прозрачное стекло перестало друг о друга ударяться, и раздражённо борется с желанием выбросить все покупки в ближайшей подворотне. Единственное, что его от этого останавливает — то, что Кэйе придётся заново всё покупать, проникая в столицу, где они вдвоём уже наводят ужасный шум.       Сердце бьётся не бешено, оно остервенело колотится внутри груди, вздымающейся быстро-быстро. Изо рта облако за облаком рвётся пар, волосы мелкими прядями прилипают к взмокшему лбу — огненные дороги, сжигающие, горячие. Спина прижимается к холоду каменной стены, промёрзшей насквозь. Дилюк на мгновение прикрывает глаза, переводя дыхание, стараясь его хоть немного выровнять, чтобы не начать задыхаться. Тело, успевшее немного отвыкнуть от постоянных физических нагрузок, начинает неприятно ныть, будто угрожающе шипит на самое ухо коварные предупреждения: ещё немного — и все раны, только-только покрывшиеся розовой кожей, лопнут вновь. Под коленом болит и тянет до сведённых к переносице бровей, но всё это — неяркое, приглушённое, блёклое.       Взрыв — Кэйа, стоящий рядом; его шальной и совершенно сумасшедший блеск, сверкающий в самой глубине, словно ослепляющая вспышка света, освещающая темноту туманного кобальта. Золотая серьга в его ухе покачивается в разные стороны, крупным камнем ловя солнечные блики, отражаясь — выстрелы. Наверное, он вполне бы смог выкрутиться перед рыцарями, выйти сухим из воды, но рядом — Дилюк, который перечёркивает эти возможности одним лишь своим присутствием рядом. Теперь каждая собака будет их искать — подозрительные личности, сбежавшие сразу, как только их попросили остановиться.       Им надо как-то запутать следы, скрыться от преследователей до того, как это перерастёт в полноценную погоню и охоту. Выбраться из города, укрываясь в заглатывающем лесу — спасительный оплот. Дилюк усмехается. Раньше и думать про Запретный лес было странно, а сейчас — он вполне серьёзно рассматривает возвращение туда. По-хорошему, он уже находится вне опасных для человека землях, твари больше не угрожают — вполне можно сбежать одному. Укрыться где-нибудь в другой части страны, если вовсе не покинуть Каэнрийское королевство на неопределённый промежуток времени, спрятавшись если не в Ли Юэ, то хоть в Сумеру. Справиться с навалившимися проблемами так, как подобает человеку и рабу Божьему. А ведьма, которая давно должна гореть на очищающем костре, пусть на него и отправляется.       У Кэйи хрипит от бега голос, вырывается низким рычанием из пересохшего горла, но он не кашляет, не прочищает, словно боясь проронить хоть один лишний звук. Бросает внимательные взгляды на пытающегося отдышаться рядом Дилюка, в чьей голове — кровопролитная война с самим собой, превращающая старые устоявшиеся мысли в разрубленную кашу.       Добро за добро — этому учил отец, этому наставляли нянечки в самого детства. В его голову невовремя закрадывается шальная мысль о том, а почему Кэйа вообще столько для него делает? Да, пусть он и спас Дилюка от желающих полакомиться человеческим мясом трупоедов, отдавая старый долг, в котором Крепус когда-то очень и очень давно помог женщине, попавшей в беду, и по счастливому стечению цепочки обстоятельств оказавшейся матерью Кэйи, но какой смысл помогать дальше? Соглашаться дать укрытие, не сдавая рыцарям при первом удобном случае? Ему ведь совсем невыгодно приковывать к себе излишек хоть какого-то ненужного внимания — не сможет ходить в город за теми же покупками.       Туман тайн не рассеивается, он с каждым разом сгущается всё сильнее и сильнее. Постепенно становится настолько плотным, что сквозь белёсую дымку не проникает даже яркий свет путеводных маяков. Только звёзды над головой — сверкающие точки, покрывшие всю черноту неба. Кэйа — их взрыв, осыпающийся на заснеженную землю серостью пепла. Стоя в крохотном проулке между двумя жилыми домами, он прислушивается к окружающему шуму, пытаясь выцепить стук доспехов, а затем опасливо выглядывает за угол, долго всматриваясь сначала в одну сторону, а затем в противоположную.       — Идём, — командует он, а Дилюк на это сжимает зубы сильнее, руками отталкиваясь от шероховатого камня с несколькими маленькими сколами.       Иногда привычка Кэйи раздавать налево и направо разные указания начинает по-настоящему выводить из себя.       — Ты не в лесу, чтоб команды командовать, — ответно огрызается Дилюк, выплывая следом за ним из проулка. Несколько зевак кидают на них полные безразличия взгляды, просто цепляясь за новый двигающийся объект в поле своего зрения, снова отворачиваясь.       Кэйа морщится:       — Тебя кто учил предложения составлять?       — Ты всерьёз хочешь поговорить в такой момент про моего учителя? Очень хорошего, между прочим. Я смотрю, у тебя в лесной чаще лучше был.       — Скажи такое на каком-то светском приёме и больше от позора не отмоешься.       — Если мы продолжим спорить, я вообще больше ни на какой светский приём не попаду.       — Отчего же не попадёшь? — Кэйа проглатывает рвущийся смешок. — Попадёшь. У чертей.       Дилюк сжимает зубы настолько сильно, что они, кажется, вот-вот посыплются мелкой крошкой. Находись они не в такой опасной и щекотливой ситуации, он бы непременно ответил — быть может, они с Кэйей снова сцепились бы словами, пытаясь переспорить друг друга, но ума хватает, чтобы просто промолчать в ответ на колкую нападку, воткнувшуюся острой иглой под рёбра. Кэйа отлично давит на болевые точки и царапает едкостью.       Он тихо шмыгает носом, втягивая разгорячившийся воздух.       — Неудивительно, что тебя ищет половина столицы, — выплёвывает Дилюк, — ты тот ещё кретин.       — Неудивительно, что тебя мечтает вздёрнуть весь орден, — отсмеивается в той же манере Кэйа, — ты тот ещё мудак.       Шум голосов усиливается, но всё ещё звучит приглушённо. Вокруг расставлены несколько почти вусмерть пьяных мужичков, хватающихся за свои пивные животы, и гогочущие неприятно, скрипуче. Алкогольный смрад слышится чётче, неприятно щекоча невольно сморщенный нос. Кэйа сбрасывает со своей головы капюшон — красиво собранные волосы становятся растрёпанными, мелкими прядями вылезая из шёлкового банта, крепко держащего густоту хвоста и вплетённых в него тонких-тонких косичек, потянувшихся от висков. Ещё раз оглядевшись, он быстро ныряет в отвратительную духоту шумной таверны. Гвалт чужих голосов, звучащих вразнобой и невпопад, перекрикивая друг друга, обрушивается ледяным ведром, вылитым прямо на голову.       Дилюк, посомневавшись, всё же остаётся в капюшоне. Пьянчуги за лишнюю кружку хмеля сдадут даже родную мать, что говорить про двух незнакомцев, пробирающихся сквозь гудящую толпу.       Скрипят деревянные стулья, трещат ломящиеся от закусок столы, хрипят мужские голоса, смешиваясь с кокетливым смехом наполовину раздетых дам, сидящих на крепких коленях и явно прихваченных сюда из ближайшего притона. Запах перегара душит, собираясь толстым кольцом вокруг шеи; звенят бутылки, наполненные кружащими головы напитками. Кэйа пробирается к не выглядящей внушительно лестнице, ведущей на второй этаж, резво поднимается по скрипучим ступенькам, вдавливающимся вниз под его весом, оставаясь заметными потёртостями на гладкости дерева. Дилюк, ещё раз обернувшись назад — гудящая толпа, — тоже поднимается, обращая внимание на пустой этаж — тонкие дорожки, ведущие к балконам, и одинокий столик, стоящий в самом-самом углу.       Дыхание постепенно приходит в норму, но на душе по-прежнему тревожно. Кэйа облокачивается на выглядящие совсем хлипкими перила, заглядывая вниз, следя за тем, что там происходит. Поворачивается, мазнув ошалелым от ударившей в голову погони взглядом по подошедшему Дилюку, вставшему рядом — касается плечом плеча, — и сверкает в слабой полутьме догорающих свечей алым отсветом на дне черноты зрачка.       Он вглядывается в толпу, но кажется, словно смотрит сквозь людей, сквозь саму наполненную людьми таверну. Руками рвёт затрещавший воздух, просовывая голову в образовавшуюся в невидимом полотне самого мира дыру.       Обращается ли он сейчас к своим верным слугам, терпеливо ждущим по ту сторону, куда не может заглянуть простой человек? Призывает ли нечисть сюда, чтобы она стала радостно булькать в ногах, тёрлась о протянутую хозяйскую ладонь ласковым псом? Кэйа, будто не замечая окружающего мира, склоняет голову к плечу, щурясь. Время в его глазу замирает, застывает, замерзает — как прочные льды, сковавшие землю на долгие-долгие годы, и их не может растопить даже солнечный свет, каждый день жарко падающий с далёкого неба.       — Идут сюда, — цыкает, кривя ровную линию плотно сжатых губ.       — А ты разве не можешь чего-нибудь как-нибудь наколдовать?       — Я могу даже призвать кого-нибудь, — раздражается Кэйа сильнее, словно вторя разгорающемуся пламени в своих глазах. — Но ты этому будешь рад вряд ли. Как и все остальные. А ещё они точно будут знать, кто я. Пока мы просто два подозрительных чудика, которых преследуют из-за неоднозначного поведения, и я без особо вынужденных мер хочу это сохранить.       Но двери таверны открываются — влетает морозный воздух, проносясь игривым сквознячком. Рыцари, держащие руки на мечах, чтобы в любой момент вынуть их из ножен, проходят между столиков, приковывая к себе взгляды притихших выпивох. Они провожают хмельно-напуганными глазами гордо выпрямленные спины, прочно спрятанные за стальной бронёй, начищенная поверхность которых отражает мерцающую обстановку, будто зеркала.       Кэйа руками отталкивается от перил, скрываясь из поля зрения — дёргает засмотревшегося вниз Дилюка за руку, мазнув мягкостью своей перчатки по обнажившемуся запястью; мимолётное касание проносится по телу мощным разрядом ударившей молнии.       Выход только один.       Дверка шумно захлопывается за спинами. Небольшой балкон, на котором ужасно тесно, неприятно возвышается над землёй. Дилюк, нахмурившись сильнее, перегибается через резной металл ограждения, высматривая направление, куда лучше бежать сразу, как только они спрыгнут, а поднявшийся ветер сбрасывает капюшон, позволяя непослушным волосам упасть на лицо. Нужно выбраться из города, но вокруг — сплошная стена, призванная защищать от угроз, и через неё никак не перебраться, если не отрастить себе крылья за спиной. Только подобраться к главному входу, дождаться в каком-нибудь укромном месте, пока рыцари, стоящие на своём посту, немного ослабят бдительность или отвлекутся, и пуститься бегом прочь, желая как можно скорее добраться до леса, где до границы подать рукой.       Или просто бежать напролом сразу, выжигая морозом лёгкие, оставляя на их нежной поверхности черноту страшных ран.       Дилюк — рыцарь, были ситуации и похуже; уже привык к сложностям на работе, но вот Кэйа, копошащийся рядом, дело другое. Он, проживший свою жизнь в лесу, явно мало подготовлен к таким нагрузкам.       Кэйа, окатив его странным взглядом, выходит вперёд. Несколько мгновений колеблется, а затем ловко перемахивает через ограждение, исчезая. Дилюк снова смотрит вниз — на чёртову ведьму, что приземляется аккурат на ноги, затормозив ладонями. Поднимается, вытягиваясь во весь рост, и, бросая напрягшийся взгляд куда-то себе за спину, прижимается к углу здания таверны, явно ожидая, пока и сам Дилюк провернёт тот же трюк.       Сумка с покупками, тихо зашуршав, оказывается поставленной на пол, чуть опираясь на узорчатую ковку ограждения.       Истерзанные чужими зубами связки предают в самый неподходящий момент. Дилюк коротко шипит сквозь крепко сжатые зубы от резкой боли, поднявшейся от щиколотки, прострелившей и без того ноющую ногу; колено позорно подгибается — он, не ожидая, начинает вновь валиться вперёд, делая громкий шаг, пронёсшийся глухим эхом, будто взрывная волна. Один из рыцарей, оставшийся на улице, обращает на шум внимание, широко распахивая глаза.       Кэйа несдержанно ругается — алое пламя гневно трепещет, — вылетает из своего укрытия, подхватывая Дилюка под руку, и тащит за угол.       — Они здесь! — кричит голос за спиной.       — С тобой проще повесить на себя дощечку с надписью «я преступник», — язвит Кэйа.       — Заткнись, Бога ради, — нервно отсмеивается Дилюк, вставая на свои две, уже крепко держащие, — и бежим.       Рука сама хватается за смуглое запястье — горячее, как адские глубины, — и тянет за собой. Кэйа издаёт удивлённый звук, потонувший в свисте ветра в ушах, и послушно бежит следом, не пререкаясь. Они петляют проулками, короткими улочками, ныряют между домов, давая себе несколько секунд остановиться, переводя сбитое дыхание, разрывающее всю грудную клетку и ломающее кости. А затем снова срываются на бег, боясь каждого поворота, за которым могут быть рыцари, замыкающие круг, захлопывающие ловушку.       У Кэйи на губах сумасшедшая ухмылка и пляс чертей в глазу; щёки расцеловывает вечерний мороз, ветром толкая в спину, словно стараясь придать ещё больше сил, оттолкнуть дальше — туда, где выход из столицы, туда, где безопасность Запретного леса и рокот невидимых тварей, вылезающих из своих нор.       Чья-то рука резко хватает Дилюка, с нечеловеческой силой дёргая на себя — от неожиданности он подаётся навстречу, едва не сталкиваясь с каменной кладкой очередного дома носом. Готовый сражаться, резко оборачивается, напрягаясь всем телом, но удивлённо распахивает глаза, натыкаясь на склонившего голову Аякса.       Пальцы плотнее смыкаются вокруг чужой руки, нащупывают сумасшедший пульс, бьющий по венам пульсацией. Кэйа сипло дышит, хватает ртом воздух — Дилюк, словно не осознавая ничего, несколько долгих секунд смотрит на острые черты его профиля, а затем крупно вздрагивает, выпуская чужое запястье, по обнажённой коже которого неприятно проходится в невидимом поцелуе холод. Кэйа опирается ладонями на свои колени, чуть сгибаясь и дыша громко-громко, словно задыхающийся, нуждающийся в срочной помощи добрых сестёр или умелого лекаря.       — А ты что тут делаешь? — сквозь рваные выдохи спрашивает Дилюк.       — Дела делаю, — скалится.       — За послом бегает, — хрипло смеётся Кэйа.       Аякс закатывает глаза, взъерошив ладонью лохматые рыжие волосы — гладкость белой кожи и короткие ногти.       — Я бы сказал, за кем бегаешь ты, — не остаётся он в долгу, — но не буду. Никто не хочет объяснить, какого лешего не так давно мимо меня пронеслась орава рыцарей, говорящих, что у рынка видели двух подозрительных мужиков? — скрещивает руки на груди.       Кэйа опасно щурится.       — Нужно укрыться, — немного успокоившись, Аякс трясёт головой, — тут есть безопасное место недалеко.       — Ты прикупил себе дом? — хмыкает Кэйа. — Нора надоела?       Не обращая внимания на раздражённый голос, Аякс широко ухмыляется, глядя ему прямо в искрящийся алым глаз.       — Лучше, — разводит руками. — Я когда понял, что те чудилы — вы, верно решившие самоубиться, побежал сюда, — тяжело вздыхает, на мгновение выглянув за угол. — По пути меня удачно поймал один твой знакомый, — стреляет по усмехнувшемуся Кэйе хитрым взглядом. — Назвал адрес и передал ключ.       — Больше ничего?       Аякс вдруг становится серьёзным.       — Лебеди уже знают, — качнув головой, фыркает он. — Нужно и правда где-то переждать, пока всё не уляжется. От патрулей легко не скроешься. Через пару часов они ослабят бдительность, если вовсе не забьют на нас.               Неизвестными Дилюку путями они втроём добираются до не самого взрачного дома с двумя этажами. Аякс передаёт Кэйе небольшой металлический ключ, слегка потемневший на конце; он с первого раза отпирает массивную дверь, глухо закрывающуюся за спиной, словно захлопнувшаяся клетка. Если это — не больше, чем часть ловушки? Их ведь удобно заманить в одно место, дать поверить в свою безопасность так же, как и дать немного времени расслабиться, отдыхая от изнуряющей нервы погони, а затем схватить всех разом — вот так точно удачно выпавшая монета. И лиса, и ведьма, и беглый предатель.       Но Кэйа пошёл сюда, кажется, не сомневаясь ни секунды, полностью доверяя неизвестному для Дилюка человеку.       Неужели в столице действительно есть люди, помогающие лесной ведьме, не боящиеся правосудия над собственной грешностью — принимающие и понимающие, что с ними самими будет, если прознает хоть одна живая душа? Насколько этот некто близок с Кэйей, раз он — язва до мозга костей, не знающая, что такое доверие к другому человеку и ставящая каждое чужое слово под остроту сомнения, в смирении прикрывает глаза, раздражённо дёргая плечами, и идёт в названное место, словно ни на секунду не страшась, что там их встретят рыцари, если не гвардейцы собственной персоной, уже приготовившие звонкие кандалы из архиума.       Аякс проносится мимо рыжим вихрем, занавешивая небольшие окна плотными шторами, аккуратно сдвинутыми в сторону, чтобы внутрь смогли проникать солнечные лучи. Кэйа по-хозяйски проходит внутрь, без ошибки находя небольшую, но просторную кухню, и наливает себе стакан чистой воды, словно специально для него стоящей в почти полном графине. Он слегка нервно опирается поясницей о стол из светлого дерева, не рассчитанный на большую компанию людей — и два стула, стоящие рядом, это только подтверждают.       Пахнет свежестью. Будто с гор Драконьего хребта сходит лавина, заваливая всё вокруг толстым снежным слоем, хороня, давая возможность освежить глотком воздуха своё уставшее тело. Дилюк шумно садится на один из стульев, подмечая красиво вырезанную спинку и небольшой узор густых ветвей на ножках — мебель точно сделана на заказ. Пусть вокруг ничего не кричит золотой роскошью, убранство всё равно не самое дешёвое — простой работяга такое позволить не может. Значит ли это, что хозяин — какой-то богатый человек? Может, даже сам Дилюк знает не только его имя, но и доводилось когда-либо встречаться лично? Значит ли это, что ведьма оплела своими сетями добропорядочного человека из высших кругов, словно паук, оставляющий свою липкую нить паутины, и таящийся где-то рядом, терпеливо ждущий, пока одна из тонких дорожек задрожит, зазвонит, говоря, что жертва сама попалась, сама угодила? И теперь остаётся только выбраться в своём ужасающем облике из надёжного укрытия — сердце Запретного леса — и сожрать глупую мушку?       Дилюк путается.       Кэйа мог бросить его. Оставить на растерзание рыцарей — и спокойно уйти, скрыться, не приковывая к себе ни одного лишнего взгляда, а затем вернуться за границу. Свой долг он уже выплатил, но почему упрямо продолжает помогать?       Сумка с покупками остаётся всё на том же балконе.       Он смотрит на сосредоточенное лицо о чём-то глубоко задумавшегося Кэйи, смотрящего в одну точку.       — Почему ты не ушёл? — изо рта вылетает вопрос, а Кэйа от неожиданности вздрагивает. Он медленно поднимает безгранично уставший взгляд — тяжёлый, словно все тяготы окружающего мира лежат именно на его ломающихся, трещащих плечах.       — В смысле?       — Ты мог оставить меня у рынка, — Дилюк щурится, — и тогда бы не попал в такую ситуацию. Ты не обязан мне помогать — ни соглашаться приютить у себя, ни отправлять письма Джинн, ни присутствовать на нашей с ней встрече, ни сбегать со мной с рыцарских глаз.       Кэйа усмехается. Но эта усмешка не острая, грозящая разрезать на части, оставив новые полосы-шрамы. И пламени на чёрном дне тоже нет, оно успевает погаснуть так же быстро, как и зажигается, вспыхивая алым взрывом, чей жар фантомно ощущается кожей. Дым — тонкая полоска тления.       И ничего, кроме серости разлетающегося в стороны пепла, оседающего на землю. Сгоревшие звёзды падают к ногам, спускаются с высоты неба, превращаясь в ничто.       — И при этом, — сглотнув, продолжает Дилюк, слыша, как по дому ходит Аякс — и как его шаги становятся будто бы всё тише и тише, — ты говоришь, что я волен уйти в любой момент, стоит только мне этого пожелать. И я не могу понять: какая тебе с этого выгода?       — Ты слишком умный для рыцаря, — недовольно цыкает. С тяжёлым вздохом, рассекающим ножом холодный воздух непрогретого дома, Кэйа подтягивает носком сапога стул к себе, усаживаясь на него и кладя руки на резную спинку. — Так ли ты хочешь знать правду?       — Кэйа.       — Меньше знаешь — крепче спишь, Благородство, никогда не говорили? — цокает. — Просто ты оказался в такой же ситуации, в какой и я сам. Называй это невиданной добротой и великой честью, — разводит руками, — я иногда тоже бываю благороден.       Дилюк широко распахивает глаза. Кэйа кладёт голову на свои вновь уложенные на спинку руки, смотрит прямо и внимательно. Чёлка тёмным атласом соскальзывает на лицо, почти закрывая собой чёрную ткань повязки, скрывающей янтарь ведьминой метки — вздыхает громко.       Находится в такой же ситуации, как и сам Дилюк? Кто-то его предал — и из-за этого Кэйа вынужден скрываться? Кому хватит смелости провести ведьму Запретного леса, кому хватит отваги ранить её в спину, оставив уродливый косой шрам на гладкой смуглой коже? Что мог сделать Кэйа в прошлом, за что поплатился ударом, вполне способным лишить дара ходить и даже просто чувствовать всё, что находится ниже пояса? Кто решился поднять на него свой полный остроты меч, разрезая мягкость целой плоти на доверчиво подставленной спине?       Или Дилюк просто неправильно всё себе представляет? Может, Кэйа это заслужил — он, в конце концов, ведьма, верный слуга тьмы, прислужник дьявола, ему свойственно петлять, хитрить, обманывать.       Колено сталкивается с его — острым. Согревшиеся руки начинает печь купленными перчатками.       — Ты ищешь корысть в каждом моём действии, Благородство, — совсем хрипло выдыхает Кэйа, будто бы специально дёрнув ногой, ещё раз мазнув своей коленкой по чужой очередной шалостью, — но её, как бы тебе не хотелось, нет. Я знаю, что такое быть в бегах, Дилюк. Знаю, что такое лишиться всего, — на самом дне кобальта что-то темнеет бесконечной скорбью, и от этого Дилюка пробирает колкой дрожью, пронёсшейся табуном по спине — или это от собственного имени, непривычно вылетевшего из ведьминого рта?       Во рту пересыхает.       — Когда ты обращаешься ко мне по имени, — пытается разрядить обстановку Дилюк, — я чувствую адских псов за спиной.       Усмехнувшись, Кэйа, ловко подхватывая его слова, приподнимается и заглядывает в гостиную, раскинувшуюся за небольшим дверным проёмом.       — Драматизируешь, — машет ладонью, — всего лишь лиса.       — О, — покивав, скрещивает руки на груди, — это, конечно, в корне меняет ситуацию.       Аякс, словно почувствовав, что о нём заходит разговор, неторопливо вплывает в едва согретую дыханием кухню. Зелье прекращает действовать — Дилюк невольно засматривается на вновь появившиеся уши, забавно дёргающиеся на каждый шорох, и зарево рыжего хвоста с белой кисточкой, больше не скрытых ведьминым мороком, позволяющим дурачить простых людей. Он, притащивший с собой едва не разваливающийся табурет, которому по внешнему виду очень много лет, с громким стуком о деревянный пол ставит у стола, со скрипом усаживаясь. Начавшие медленно удлиняться когти задевают гладкость столешницы, случайно царапая.       — Аякс, — глухо окликает Кэйа, — будь с послом осторожнее. Что-то в нём мне не нравится.       Аякс вопросительно приподнимает бровь.       — Не сказать, что я удивлён, — хмыкает Дилюк, — тебе вообще никто не нравится.       — М-м, удар в самое сердце.       — Вы отвратительны, — морщится, — оба. Чем тебе господин Чжун Ли не угодил? Хороший и интересный собеседник, уважаемый муж соседней страны.       Кэйа громко вздыхает.       — На этом твоём хорошем и интересном дружочке-пирожочке стоит магическая защита. Достаточно сильная и грамотно выполненная. Пусть в Ли Юэ чуть менее ненавистно относятся к магии, мне всё равно кажется странным, что высокопоставленное политическое лицо обращалось к ведьме. Ты собираешься со мной спорить?       — А ты пытался его посмотреть? Я польщён. Ладно, — Аякс поднимает ладони вверх, то ли признавая своё поражение, то ли просто не желая спорить. — Сейчас меня больше интересует другое, — переводит тему он. — Какого лешего вы устроили? Вы хоть понимаете, что с нами будет, если поймают?       — А разве не ты сам ввязался в это? — Дилюк слабо покачивается на стуле.       — Для Благородства ты не очень-то и благороден.       — Ага, не прошу прощения, — не поведя и бровью, отражает удар.       — Я вам, так и быть, любезно напомню. Тебя, — Аякс скалится, показывая нечеловечески острые клыки, — отправят на виселицу. Меня всё же сдадут на воротник, а тебя, товарищ мой, — поворачивается к Кэйе, сверкнув в полутьме голубыми глазами, — король лично прожарит до корочки во время казни.       Кэйа заметно мрачнеет — раздражённо проводит ладонью по своим волосам, морской глубиной стекающим по длинным тонким пальцам, словно бросающаяся обратно солёная вода. Он прикусывает нижнюю губу, прикрывая на мгновение глаз; зажмуривается, словно хочет избавиться от своего груза, неприятным напоминанием падающим прямо на вздымающуюся грудную клетку.       — Так за что тебя так не любит Его Величество? — осторожно задаёт вопрос Дилюк.       — Я ведьма, — раздражается сильнее Кэйа, — с чего ему меня любить?       Аякс прыскает.       Он точно знает то, что не знает Дилюк — и то, что продолжает скрываться за словами Кэйи. Да, он — ведьма, идущая резко против всех учений церкви, всех писаний, это звучит разумно и совершенно логично, но есть здесь какое-то второе дно. Сочится ядом между словами, расцветает усмешками, полными презрения и гнева.       У Аякса бесы пляшут в глазах, высекая ослепительные искры, тонущие в прозрачном озере хитрости. Он, качая ногой, внимательно смотрит то на Кэйю, то на Дилюка, словно чего-то выжидая. Воспринимая всё происходящее нелепой детской игрой, а не серьёзной проблемой, вдруг появившейся перед лицом в виде качающейся на ветру жёсткой и чуть потёртой верёвки, затянутой прочным затягивающимся под тяжестью узлом.       Безрассудный. Есть внутри этой лисы что-то тёмное, чёрное, как сама бездна, и оно сидит где-то в нём — скрытая жажда крови, жажда битвы. Дилюк уже видел таких однажды — тех, в чьих глазах нет живого блеска, только вырванная с мясом дыра, прикрытая тонким полотном, чтобы не было заметно с первого взгляда.       — Этому твоему знакомому, — прокашливается, — можно верить?       — А действующему магистру?       Дилюк, не выдержав, закатывает глаза.       — Ничего другого придумать не смог?       — Да ты же упрямый и не понимаешь ничего, — Кэйа с недовольством скрещивает руки на груди. — Моему знакомому можно доверять.       — Он скорее сам в петлю залезет, чем Кэйю предаст, — поддакивает Аякс. За окном слышатся шаги прохожих; он дёргает ухом на звук.       — Я даже не сомневался в том, что ты в разговор влезешь, — шикает на него Дилюк, получая в ответ тихое фырканье. Вздохнув, он, зачесав падающие на лицо волосы назад, устало ворочает языком. — Ты сказал, там, в подворотне, — задумчиво хмурит брови, постучав указательным пальцев по подбородку, — что Лебеди уже знают.       — Ага, — лениво отзывается, — я так понял, что кто-то из них по случайности оказался рядом с ищущими вас рыцарями, а у тех язык без костей. Поэтому кроме ордена у нас теперь на хвосте ещё и гвардейцы.       Что-то не сходится. Где-то во всём этом есть очень жирный пробел — или так только кажется одному Дилюку. Известные детали не срастаются в одну целую картину. Может быть, если бы он не имел никакого отношения к ордену, не был рыцарем и уж тем более капитаном, то не стал бы придавать этому особое значение. Королевская стража — ни один из отрядов, — по возможности не пересекается с рыцарской работой. У них пусть и схожие, но разные обязанности — да, они все, конечно, так или иначе пересекаются, делятся информацией. Отряд Лебедя должен попросить держать в курсе событий и предоставить всё остальное ордену, уж точно не преследовать вместе с ними.       Или дело в том, что это — Кэйа, которого разыскивает дворец?       — А Чёрные Змеи? Если королевская гвардия тоже вмешивается, то что насчёт них?       — Змеи не участвуют в этой беготне, — отрезает Кэйа, — они не проблема.       Дилюк скептично поднимает бровь.       — Что, лично их спрашивал?       — Конечно, — в той же манере отвечает Кэйа, несколько раз глупо моргнув, — и как ты только догадался, Благородство?       — Я необычайно умён, а ты не ёрничай, Богом прошу.       — Я уже говорил, что вы отвратительны?       — Помолчи, — Дилюк подушечками пальцев трёт переносицу.       — А то, что ты до ужасного на него похож?       — Аякс, — шипит Кэйа.       — Понял, проклянёшь, — прижимает на мгновение уши к голове, махнув пушистым хвостом. — Не дурак.       Стоит попросить помощи у Джинн. Она, теперь зная про всё затруднительное и тупиковое положение, не откажет, наоборот, посодействует всем, чем сможет — как минимум, перенаправит рыцарские патрули на другие улицы, давая возможность укрыться в ночной мгле, выбираясь за стены Мондштадта живыми и невредимыми. И это отличная возможность не только встретиться с ней, узнав и просто как она, и как продвигаются дела с Эрохом.       Вскоре морок, наложенный на Аякса, пропадает полностью, обнажая лисьи черты — скулы хищно заостряются, звериные повадки становятся ярче, выныривают, больше никак не сдерживаемые. Он временами тихо фырчит и мотает головой, словно встряхивающееся животное. Тёмно-коричневая кожа на руках, тянущаяся до самых локтей, плавно переходит в обычную человеческую бледность, словно и правда лисьи лапы. Никакого зелья с собой нет, приготовить новое просто не из чего, значит, и скрыть его звериную сущность снова не выйдет, только набрасывать что-нибудь на ушастую голову, надеясь, что поджатый хвост — не такая кидающаяся в глаза деталь. Пусть тени под его ногами искажаются и звонко хохочут, ломаются и срастаются, отпугивают и кусают, тянутся кривыми искажающимися полосами, скалят вытянувшиеся пасти.       Джинн, вероятно, догадывается, что он — какая-то лесная тварь, ведь простому человеку нельзя перейти границу и остаться целым и безнаказанным. Но, вероятно, не подозревает, что Аякс регулярно бывает в городских стенах, иначе на лису давно была бы открыта охота.       Но стоит Дилюку озвучить своё предложение, как Кэйа смотрит на него, как на умалишённого.       — Да ты совсем сбрендил, — заключает он.       — Она может нам помочь.       Кэйа раздражённо ведёт плечом, опасно щуря глаз.       — Ты предлагаешь буквально сказать уважаемому действующему магистру, признаться, что по столице разгуливают дети леса? Да это то же самое, что сдаться лично. Джинн, быть может, и не навредит тебе — не знаю, по старой дружбе, например, вашему несостоявшемуся браку, или чёрт знает из-за чего ещё, но мы с Аяксом — дело другое, — указательным пальцем чешет кончик носа. — Может, ради тебя она даже отпустит нас. На этот раз, но орден усилит слежку за улицами, выискивая в каждом прохожем наши лица.       Аякс, что-то непонятно протянув нараспев, звонко дополняет:       — Вы, люди, любите до крайностей доходить. Что вы можете сделать, если узнаете, что такие, как, допустим, я, могут наводить ведьмин морок и принимать облик человека? Начнёте ловить каждого не так чихнувшего. Мне-то абсолютно безразлично, — пожимает плечами, — я не человек и особой любви к вам не питаю. Но справится ли его совесть, — хитро оскалившись, он указывает на недовольно хмыкнувшего Кэйю, а затем снова пристально смотрит на Дилюка, — или твоя, Бла-го-родст-во?       Он ничего не отвечает. Их доводы звучат логично, но в голове всё равно остаются мысли о том, что это — наилучший вариант. Или пройти по заранее очищенным улицам, или красться, словно воры, надеясь, что выйдет улизнуть незамеченными — это само по себе вызывает множество жгучих противоречий, неприятных и саднящих. Он, человек чести, всегда жившим по божьему слову и по чести, вынужден вот так позорно скрываться!       Господи, он собственными руками придушит Эроха, отправив этого ублюдка в жаркие земные недра, где с него будут раз за разом снимать кожу, а затем жарить, и так до бесконечности, истязая грешную душу.       Как же хочется броситься с мечом в битву, слышать лязг металла и хруст чужих доспехов, звоном ударяющий по ушам. Сражаться, как и подобает благородному мужу, честно смотрящему своему врагу прямо в глаза, а не атаковать в спину, как трус.       Донести правильность решения обратиться к Джинн за помощью не удастся. Если у Аякса просто нет никакого доверия, то у Кэйи — жгучесть ледяной ненависти, разгорающейся в темноте округлых зрачков, грозящаяся вырваться, накинуться, пожрать — облизать кости, бросить их на мёрзлую землю, дать снегу опуститься и укрыть собой.       Что-то смутно подсказывает Дилюку: в стенах Мондштадта они и правда способны перегрызть друг другу глотки. Спасти от этого может только благоразумие самой Джинн, потому что Кэйа — бушующее цунами, высокие волны морской воды, падающие сверху и утаскивающие за собой на дно, откуда выбраться невозможно, там — вход в преисподнюю. Насмешка упавшими звёздами сверкает в кобальтовом глазу, разгорается ярче, перетекая на губы прозрачными каплями чистой родниковой воды, превращающимися в пренебрежительную усмешку.       В крайнем случае Джинн может обратиться к своему мужу — бывшему магистру в отставке — за советом о том, как правильнее перенаправить патрули, подав это под самым банальным соусом, способным скрыть правду. Пусть господин Варка и изувечен, лишённый одного глаза и хромой на левую ногу после страшных ранений, которые полностью не сумели залечить ни сёстры Собора, ни лекари, он по-прежнему держит ясность ума, помогая своей горячо любимой жене, заступившей на пост магистра всего пару лет назад.       Но прожив под одной крышей столько времени, Дилюк успевает понять точно: если Джинн Кэйа просто не любит, испытывая неприязнь по какой-то причине, известной только ему самому (и, может, Аяксу), то Варку он жгуче ненавидит.       — Да я лучше сам привяжу себя к столбу и подожгу, — кривится в подтверждение Кэйа, небрежно выплёвывая каждое слово.       Чем дальше, тем больше появляется вопросов в голове, оставшихся без ответов. В Кэйе — простой ведьме Запретного леса — скапливается всё больше различных противоречий, становящихся чёрными дырами на едином полотне картины, и пустота, сквозь которую тянется могильная стужа, тревожит сильнее. Какие у него спрятаны секреты за спиной? Так ли ему не нужна душа Дилюка, как он говорит, и правда ли помогает только по доброте душевной — хотя откуда она вообще у ведьмы, адского отродья, вышедшего из самых жарких глубин земли в сопровождении верных пажей с рогами на голове.       Вечереет медленно и будто бы совсем неохотно. В доме, где печь никто и не думает топить, закинув хотя бы одно-два полена, чтобы не околеть совсем, становится только холоднее. Уходя в небольшую гостиную с низкой софой, Дилюк бросает задумчивый взгляд на свои руки, всё также закованные в новые перчатки.       Он поджимает губы, чувствуя, как в груди снова начинает пульсировать ком.       От Кэйи по коже гуляют электрические разряды, бушующая гроза.       Сидеть здесь ещё несколько часов точно, чтобы выбраться наружу глубокой ночью, когда порядочные горожане давно спят и видят десятый сон, согреваясь в своих мягких постелях под тёплым одеялом. На улице — лишь гуляющий мороз, посвистывающий с каждым шагом вперёд. Дилюк сильнее кутается в плащ, пытаясь дышать медленно и размеренно, словно отгоняет от себя так и старающийся укусить холод, просачивающийся сквозь стены.       Постепенно голоса, о чём-то долго разговаривающие на кухне, стихают. Скрипит стул и тихие шаги, будто крадущиеся, приближаются опасно близко. Повернув голову на источник звука, Дилюк крупно вздрагивает, замечая два светящихся в темноте глаза, смотрящих точно на него. Мгла смыкается вокруг высокой фигуры Аякса, шипит и искажается, сливаясь с всюду следующими за ним тенями под ногами. Кажется, тёмное помещение совсем не мешает лисе отлично видеть. Он задумчиво глазеет на Дилюка в упор, а затем, обернувшись в сторону кухни — мотает ухом, — присаживается на чуть твёрдую софу, обложенную несколькими декоративными подушками.       — Он дремлет, — приглушённо отзывается, и, поймав удивлённый кивок, какое-то время молчит. — Можно спросить тебя, Благородство? — серьёзнее роняет Аякс несколькими минутами позже.       — Уже спрашиваешь, — напрягается Дилюк, словно ожидая, пока притаившийся в темноте хищник выпрыгнет и схватит, — и тебя разве остановит моё «нет?»       — Почему ты ему не доверяешь? Кэйа спас твою жизнь. Выходил, достал буквально с того света, наплевав на все слухи, разошедшиеся по лесу. Клянусь, когда я впервые услышал от шепчущихся дриад о том, что хозяин притащил в свой дом глупца, зашедшего за черту, ушам не поверил, — Аякс фыркает. — Но вот стоило мне только пересечь его порог, как почувствовал запах человека, — он задумчиво кусает губы, тихо водя острыми когтями по тканевой обивке. — И ты пренебрегаешь этим. Хреновое из тебя благородство, Благородство.       Дилюк сглатывает ком, вставший в глотке.       — Разве можно довериться лесной ведьме? — голос садится и звучит совсем неуверенно; он рассматривает свои руки, словно хватается за спасательный круг. — Разве он не тот, кто утягивает людей в адские глубины?       Аякс цыкает за спиной.       — Сразу видно — человек, — морщит нос. — Мозгов, как у обезьяны.       Вздрогнув, как от пощёчины, Дилюк дёргается, оборачиваясь. В идущей цветными мушками темноте лисий силуэт кажется совсем зловещим, словно он сейчас ощерится голодным зверем, обнажая острые лезвия вытянутых клыков, и вонзится ими прямо в нежностью незащищённой шеи — туда, где распускается бутон розового шрама; где кожа ещё совсем тонкая.       — Будь я на его месте, — продолжает Аякс, — давно бы тебя выкинул.       — Но ты не на его месте.       — Ага. Но я пытался к тебе нормально относиться. К тебе, не проявляющего ни капли хотя бы малейшего уважения, — фырчит. — Считаешь, что без твоих очень важных тычек он забудет, что является ведьмой? — недобро скалится, прислушиваясь к тишине, доносящейся с кухни. — Он таким родился. И не тебе об этом напоминать, — шипит гневно. — Вы, люди, все такие. Мните себя центром земли, — прижав уши к голове, поднимается на ноги, не обращая никакого внимания на удивлённый взгляд, направленный точно на его фигуру, почти растворившуюся в темноте у лестницы, ведущей на второй этаж.       — Что ты-       — Неважно. Помни, что он делает это без надуманной тобой корысти, прекрасно понимая твоё жалкое положение беглеца, — лязг когтей по дереву. — И не смей думать о нём плохо.       Аякс скрывается наверху, оставляя Дилюка сидеть на своём месте, словно прикованного, прибитого гвоздями. Сиплый вдох рвёт звон окутывающей тишины, вылетая изо рта небольшим облаком пара. Он наконец крупно вздрагивает, ощущая, как липкая дрожь сначала стекает по позвоночнику вниз, а затем, заледенев, иглами поднимается вверх, хватая за шею — сдавливает. Или это лисьи лапы, оставленные им тени?       Чужие слова продолжают звучать в голове, крутясь и не замолкая — удушающий водоворот. Призрачные капли воды стекают по плечам, царапаются острыми гранями льда. Со стороны кухни доносится слабый звук — сонное мычание человека, пробуждённого очередным кошмаром.       Дилюк думает, что проклят.       Но проклятие это — и есть сам Кэйа.