Одуванчик

      В доме не нужно пить то, в чьем происхождении ты не уверен. Это самое важное правило — залог выживания.       И я снова облажалась.       Кажется, это было что-то, напоминающее чай. Кажется, где-то у птиц. И кажется, я до сих пор не проснулась.       Сижу здесь, в этой забегаловке на самом краю изнанки и не знаю, что делеать. И стоит ли вообще.       Если выбирать между вечностью на изнанке и получением третьей полоски, я без раздумья откажусь выбирать. Бездействие лучше любого действия.       Прозвенел колокольчик, из-под проливного дождя в забегаловку зашла очень хмурая полуптица-получеловек с телом человека, крыльями, птичьими лапами и человеческим лицом с птичьими чертами. Он был хмур и недоволен, оттряхнулся, точно собака, так что брызги разлетелись в разные стороны, испачкав окружающие столы. Он какое то время постоял, осматриваясь, в несколько шагов преодолел расстояние между нами и присел за соседний столик.       После продолжительного молчания он заговорил:       — Пришел узнать, не собираешься ли ты возвращаться?       Я пожала плечами. Вряд ли кто знает, собирается ли он. И даже если знает, вряд ли это знание на что то влияет.       — А ты здесь какими судьбами?       Он повторил мой жест и опять утыкается взглядом в одну точку. На третий стул рядом с ним кто-то приземлился.       Я оглянулась — пустота.       — Приятно видеть вас вместе, — обратилась я к близнецам.       И никакого ответа. Наверное, им, прыгунам, неловко осваиваться на Изнанке.       И все же нужно было спросить:       — И где я?       — В моей кровати.       — Мило.       — Тебе следовало бы поторопиться. Все таки это моя кровать. — Он перевел взгляд на меня, опять недовольный фактом своего существования.       — Делаю все, что в моих силах, птичка.       Он скривился, точно сморщил клюв. Видеть душу человека в истинном ее облике всегда вызывало у меня некий интерес.       Видеть его душу было особенно приятно.       — И не скучно вам здесь, ходокам?       — И когда ж скучать? И в чем разница, быть тут или там?       — Тебе, наверное, никакого. Девочка не от мира сего. Одуванчик.       — Ты ведь заметил? Здесь Тень ближе, чем где бы то ни было.       — Он всегда рядом.       Стревятник — черная птица в вечном трауре, с двумя тенями и острыми клыками. С вечной болезнью. С совершенно паршивой жизнью.       И может быть мне пора возвращаться, и может быть сейчас я даже немного хочу.       — Пошли, пройдемся до Дома. — Я встаю, протягиваю ему руку.       Стервятник не медлит, словно хочет как можно быстрее сбежать. Но с Домом так нельзя, и я качаю головой в негодовании. Не все понимают и принимают. И все же, не мне учить их, истинных обитателей Дома, их с их страхами, верованиями и надеждами, их, выросших на байках о Черепе и Мавре, о загадочной Ведьме и волшебном Седом, их, кто есть и всегда был истинным детищем Дома. Как бы хорошо я ни понимала правила игры, я чужая, закрепленная лишь на том круге, где я существую, существующая лишь там, где нахожусь. Не находящаяся там, где существую.       И вот я снова слышу чью-то игру на гитаре. Кажется, Табаки. Мне казалось, я должна была проснуться в гнезде?       Это любимая песня Волка. И он играет, а я снова улетаю мыслями, и снова меня уносит вместе с волшебной мелодией в воспоминания, фантазии. И я стараюсь цепляться за реальность. И границы бы окончательно размылись, если бы не паучья рука с длинными пальцами, схватившая меня за плечо.       — Спасибо, птичка.       Я на трясущихся ногах поднимаюсь и пытаюсь сделать хотя бы шаг. Кто-то сует мне в лицо воды, я глотаю, а музыка все несется, не замолкая. И я стараюсь не вслушиваться, доползти до коридора. Шатаюсь, наступаю на осколки бутылки, чертыхаюсь и вываливаюсь из птичника, как можно плотнее закрывая дверь.       И угораздило же меня проснуться в самую длинную ночь. Практически восстала из мертвых. Я спала около трех дней?       Кто-то слева хлопнул дверью, вывалившись из комнаты вслед за мной. И можно было не поворачивать голову. Человек с двумя тенями упал со своей стремянки и какого то черта валялся здесь со мной.       — Табаки чокнулся, если играет это сейчас. Это все из-за твоего отсутствия.       — Очевидно. Он запутался в кругах.       — Подари ему часы на день рождения. В чужих стаях подобное творить — хуже любого безобразия. Вы носите траур, чем он, черт возьми думает?       И может быть не было в этом ничего страшного. Он просто пел.       Но именно в тот момент казалось, что нет проступка отвратительнее, чем этот, что нет ничего ужаснее, чем сделать это. И это оскорбляло до глубины души. И это буквально переворачивало мой мир, состоявший тогда лишь из пары минут жизни после пробуждения.       И мы лежали и смотрели на звезды на потолке. Лежали, держась за руки, усердно цепляясь за настоящее, балансируя на грани леса и реальности. И я видела рисунки на стенах, а чувствовала траву под головой. Я смотрела на потолок и видела трещины на звездном небе. И самая длинная ночь была ужасающе прекрасна.