Большой жмыр в мешке!

Пошарпанные каменные стены кабинета Эзопа Шарпа будто бы смотрели на него с плохо скрываемым осуждением, пока уважаемый преподаватель зельеварения одиозно раскуривал трубку с терпким табаком Perique прямо не выходя из профессорской, вальяжно закинув ноги на свой, Шарпов, кейс. Досада и раздражение клубились у него внутри, и он немигающими глазами уставился на деревянную дверь своей каморки, выходящей в учебный класс, вовсе не желая думать о том, какой хаос оставил там после себя один из студентов Гриффиндора. Сегодня выдался на редкость поганый день, или, как выразились бы коллеги из Шармбатона, merde de dragon. Хотя сам уважаемый профессор Шарп благодаря своим баночкам-скляночкам более складно понимал латынь, и он охарактеризовал бы происходящее не иначе как draco cacas. И вообще-то говоря, он не любил табак: резкий запах мешал его благородной деятельности, но бывали дни, когда по-другому просто нельзя. Главное — на студентов не срываться, что иногда было на грани невыполнимого. Уважаемому профессору Шарпу, впервые в своей карьере так неосмотрительно плевавшему на преподавательскую этику прямо в пепельницу, казалось, что именно сегодня все милостивые боги этого мира отвернулись от него: вдобавок ко всему, еще и эта скверная нога снова давала о себе знать. А это значило только одно: пора было побороть свою гордость и предубеждения и обратиться, наконец, к Норин Блейни. Кто вообще взял на работу эту вчерашнюю школьницу? У нее еще тыквенный сок на губах не обсох, а она уже уважаемый целитель всего Хогвартса. Она хотя бы рябиновый отвар отваривать умеет? Почему перед ней так легко отворились двери больничного крыла, и почему никто до сих пор не отравился, было не ясно. Шарп потушил трубку, провел шелестящим движением по короткой угольной бороде и элегантно, амортенциозно, почти в ритме Кембриджского вальса, поковылял на выход из кабинета, приправляя свой путь высокими выражениями. Случись это утром, до занятий, ему пришлось бы опять использовать свой маховик времени, чтобы не опоздать в класс. Профессор Шарп почти что вышел из подземелья и из себя, когда увидел, как два студента закрылись в кладовке в Центральном зале, прямо напротив дверей, ведущих в его владения. Такое в замке происходило редко и со скандалом, но сегодня сил разнимать их не было никаких, и поэтому он продолжил идти до больничного крыла короткой дорогой, тряхнув своими длинными волосами. Путь был долгим и лежал через нюхлеву тучу лестниц, и в такие моменты Шарп думал, что лучше бы он и дальше перебирал свиточки в Министерстве, чем сражался с лестницами этого огромного, как груди Морганы, замка. Он чувствовал себя попаданцем в чужое тело — будто его, еще бодроперцового Шарпа, неожиданно поместили в эту дряхлую, дедовскую плоть. Даже та самая плоть вздымалась не так часто, как в молодости, оставляя не так много радостей жизни, хотя ему было всего-то чуть больше тридцати. Когда-то он был смелым и развязным, но потом завязал с этим, стараясь держать лицо преподавателя, удерживая все остальное в строгом костюме. Заворачивая на бесконечной лестнице очередного этажа в башне Когтеврана самые трехэтажные словесные конструкции, Шарп с удивлением обнаружил, что и здесь кладовка была занята: из-за тяжелой двери доносились какие-то в высшей степени непристойные звуки и такие сладостные женские стоны, какие много лет Шарпу только снились в самых смелых сновидениях. На одно чудное мгновение он остановился у двери, окруженной яркими бирюзовыми обоями, и его взгляд мечтательно поднялся к потолку. «Везет же кому-то», — подумалось Шарпу, и он побрел дальше. Молодая целительница Норин, а для учеников не иначе как мадам Блейни, поправила пучок своих каштановых волос и окинула Шарпа заботливым, одеялковым взглядом, и этот чуткий блеск овальных глаз выдал в ней принадлежность к дому Пуффендуя, который, как известно, ни пушишки не обидит. Лицо Шарпа немного расслабилось, все еще искажаясь сомнениями в ее способностях, но успокоилось мыслью, что, по крайней мере, девушка не собиралась ему вредить. Он имел привычку до последнего затягивать с визитом к ее предшественнице, вышедшей на пенсию мадам Сетбон, поскольку не ожидал от процесса лечения ничего приятного. — Я ждала Вас. Заходите, профессор Шарп, — пропорхала к нему Норин, похожая в своей бело-синей форме с фартуком на весеннее кучевое облако. Ее голос оказался ниже и тверже, чем он ожидал. Броский запах маргариток достиг его усатого носа, и Шарп прошаркал до ближайшей койки, мысленно готовясь к чему угодно, а физически — раздеваясь, пока Норин зазвенела загадочными засушенными запасами. И она пропорхала к нему назад, перебирая своими чудесными ножками. А своя скверная нога болела только сильнее, будто запуская процесс превращения в инфернала. Когда это происходило, вся жизнь Шарпа виделась ему сплошной гонкой в никуда, и временами казалось, что судьба посадила его на цепь, заставив отрабатывать какие-то старые провинности. Но молодая целительница вытащила его из этих вязких, как дурной пудинг, мыслей, начиная раскладывать по телу уважаемого профессора какие-то странные компрессы. — Вам нужна virgin, — уверенным тоном сказала Норин, указывая взглядом куда-то вниз. — Простите? — поднял бровь Шарп. — Вам нужна Virginia, — повторила Норин, заботливо поглаживая его по груди. — Табак Perique слишком крепкий для вашего здоровья. Если курите, то курите Virginia, эта марка мягче. — Леди разбирается в хорошем табаке? Или такому нынче учат в целительской академии? — то ли с интересом, то ли со скепсисом уточнил Шарп, пытаясь сохранить невозмутимый вид, но уже виновато поглаживал свою прокуренную бороду, будто школьник, которого застукали с самокруткой за кладовкой с метлами. — Леди пришлось, — вздохнула Норин. — Обучение на целителя стоит денег, неподъемная сумма для магглорожденной. Вот и подалась сначала в торговлю элитным табаком и алкоголем, а потом началось: ставки на спорт, большие выигрыши… Темная страница моей истории. Я этим не горжусь. — Ну что Вы, что Вы! — смягчился Шарп, растроганный неожиданной откровенностью своей визави. — Не вижу в этом ничего постыдного! Людям свойственны пороки, и если Вы имели к ним какое-то отношение, то это не делает вас плохим человеком. — Да? Что до моих пороков, то… — отослала ему Норин очень загадочный взгляд и вылила реагент на компресс. — Ять! Искры повалили из глаз уважаемого профессора огненным фейерверком, как будто Гаррет Уизли поджег его кабинет вместе с самим Шарпом, и Шарп завыл как шарпей. — …то мне приходится действовать решительно. Ради Вашего же здоровья, — мягко закончила Норин, и боль отступила. Шарп нежно посмотрел на эту принцессу-чародейку, благодаря которой по его телу разлилось потрясающее ощущение экстаза и расслабления, будто он лежал на воздушной перине. Каждая часть его тела, включая, конечно, ногу, была как новенькая, словно ему снова было никак не больше двадцати. На него накатило острое желание расцеловать целительницу, но он быстро взял себя в руки, аккуратно натягивая штаны, когда Норин отвернулась. Он было хотел что-то ей сказать, но тут неожиданно в больничное крыло ворвалась профессор Шах, напуганно хватаясь за голову. — Норин, дорогая, помоги мне! — выла преподавательница астрономии. — Я… Я хочу каких-то очень странных вещей! Пока Шарп заканчивал застегиваться на все пуговицы, Норин уже успела успокоить взволнованную Шах, что это, должно быть, расстройство от нерадивых учеников, и вручила ей умиротворяющий бальзам, сообщив, чтобы та приходила после ужина, если это не поможет. Шарп поправил свой стоячий белый воротник и направился на выход, по-джентельменски пропустив вперед профессора Шах, которая стремительно убегала прочь. Он же шел медленно, статно, наслаждаясь каждым безболезненным шагом: какое бы чудесное средство ни использовала Норин, эффект совершенно точно был временным. Кстати, о времени. Его чистый и сияющий взгляд на выходе из больничного крыла сам собой устремился в часовой механизм Хогвартса в конце коридора, будто намекая ему: «Часики тикают, Эзоп Шарп, а ты так и не женат. Моложе ты уже не будешь». Больше из чистого расчета, чем из какого-либо чувства, он дошел до очевидной мысли очень быстро. Этот момент принятия решения казался ему вечностью: будто механизм часов совершил полный оборот, громкое тукание каблуков Шах растворилось вдалеке, мимо пробежала мышь. Все-таки Норин оказалась не хрупкой юной девочкой, от которых Шарпа корежило, а волевой и решительной мадам ему под стать. И он набрал в грудь воздуха, полный решимости пригласить ее на свидание, чтобы провести отмеренное ему время с Норин и с удовольствием. — Мадам Блейни? — спросил он больничное крыло. Но пустой зал только отразил звук его голоса от холодных стен и высоких окон. «Должно быть, она зашла в свою комнату», — решил Шарп, направляясь к неприметной деревянной двери. — Норин? — негромко позвал он и постучал. И Шарп отворил дверь. Тихий скрип медленно распечатал ему это таинственное помещение, где он прежде никогда не бывал, и он вошел в ее нору. Сладкий аромат маргариток был сильным, вязким, затягивающим, окутывал все вокруг, все дюймы и изгибы комнаты. На тонкой спинке стула висели манящие черные чулки. И в маленькой комнате никого не было. «Мерлинова борода! Не могла же она просто взять и исчезнуть!» — подумал Шарп, озираясь по сторонам, но комната возразила ему равнодушным молчанием, не отвечая ничем даже на Ревелио. Шквалом широких шагов Шарп рьяно рванул вниз по винтовой лестнице, пробежал всю пустующую башню преподавателей, сам не понимая, куда и зачем он летит. Остановился он только на главной лестнице, заметив краем карего глаза что-то очень странное, необъяснимое и непотребное: портрет внутри рамы на стене вытворял нечто. «Надо сообщить об этом директору», — пронеслось в голове у Шарпа, и он взлетел вверх по череде движущихся пролетов до директорского чердака. На удивление, у стола в директорском кабинете, приспустив директорские брюки рукавами с манжетами, сидел профессор Фиг. «Ить его Мерлина в Моргану!» — подумал Шарп и спешно удалился из кабинета. Очевидно, в Хогвартсе происходила какая-то гриндилоущина. Сначала аж две занятые кладовки за одно утро, потом паникующая Шах, потом непотребный портрет, потом исчезновение Норин, и теперь — вот это! И мир закрутился и завертелся ускоренно, резво, заряженно. Вокруг происходило какое-то бесформенное безобразие. Мысли забегали и запрыгали, забегая и запрыгивая в голове Шарпа во все уголки, стараясь вспомнить, что еще странного он упустил или не заметил. И Шарп решил: это надо прекращать! Этому Хогвартсу нужен новый герой, который расследует это странное дело! И тут на него с потолка упала записка, написанная его же почерком: «Вернись на один час назад». Судя по всему, он уже начал. Шарп достал свой маховик времени, который министерство выдало ему на случай, если он будет слишком долго ковылять по лестницам замка до учебного класса, и повернул его один раз. Время потекло в противоположную сторону, и он с присвистыванием наблюдал, как профессор Фиг и директор Блэк движутся в сторону кабинета в поцелуе, как очень красная Дина Гекат, вся в женской помаде, проходит мимо, и Шарп окончательно убедился, что Хогвартс сегодня сошел с ума. Убрав маховик в нагрудный карман, он обернулся и с удивлением увидел… — Норин? — наставил он на нее палочку. — Что Вы здесь делаете? — Я не знаю. Я получила сообщение, что я должна прийти сюда, — моргнула целительница. — Когда Вы его получили? — нахмурился Шарп густыми бровями. — Час вперед, — ответила Норин, показывая ему свой маховик с символом ассоциации целителей. — От себя же. — Хорошо, — опустил Шарп палочку. — Слушайте, здесь происходит что-то странное. К Вам сегодня приходили еще пациенты с необычными жалобами? — Да, семикурсница с Пуффендуя приходила утром, она говорила, что ее впервые в жизни заинтересовал человек, а не волшебное животное. Но по описанию симптомов я решила, что она просто влюбилась, что совершенно нормально для ее возраста. — Мы должны найти ее, — безапелляционно сказал Шарп, — Других странно себя ведущих тоже хорошо бы осмотреть, но проблема в том, что они не жаловались, — кивнул он в сторону директорского кабинета. Найдя мисс Свитинг у вольера с животинами, а профессора Шах — в ее башне, Норин и Шарп потащили обеих в больничное крыло. — Но тогда Вы встретитесь с собой из прошлого! Вам нельзя туда идти! — схватился за голову Шарп, крича на целительницу шепотом. — Можно, — смущенно произнесла Норин. — Я ходила перекусить в кухню и пробыла там до пятнадцати минут. В больничном крыле Норин запорхала вокруг обеих пострадавших, давая им маггловские градусники и магические проявители, записывая что-то в свою тетрадь. — Подозреваю отравление одурманивающими веществами, — сказал вслух Шарп, чем вызвал у мисс Свитинг и профессора Шах напуганные и непонимающие взгляды. — Вероятно, кто-то дал им амортенцию или что похуже… В эту секунду Шарп уже подумал было направиться прямо на поиски гриффиндорца Гаррета Уизли, поскольку тот был известным варителем и хранителем всякой опасной дряни с непредсказуемыми свойствами. Почерк преступления был ему знаком, даже если выбор жертв был крайне необычным. Думается, что Гаррет Уизли сводил бы с ума больше горячих девушек со своего курса, чем юношей или преподавателей, а тут выбор был как будто случайным. Но вдруг он пытается отвести от себя подозрения таким образом? Нет, не выйдет. Человек, который пытается кому-либо подражать, все равно делает это по-своему. Никто не может скрыть свою натуру и привычки. — Профессор, Вы — молоток! — неожиданно рассекла словами воздух Норин. — Спасибо?.. — полувопросительно-полуутвердительно ответил Шарп и поправил свои длинные волосы, горделиво приподнимая брови. — Да, и поэтому любую проблему воспринимаете как гвоздь, — взмахнула руками Норин. — Обижаете, профессор Шарп! Ни у профессора Шах, ни у мисс Свитинг нет признаков отравления! Вот на что-что, а на это я их проверила в первую очередь. Зелья — это по вашей части, но тут дело в чем-то другом. Шарп хотел было возмутиться, обнажая свое уязвленное самолюбие. Еще никто и никогда не позволял себе так открыто ему дерзить и ставить под сомнение его авторитет — ни в Хогвартсе, ни в Министерстве. Это вызывало в нем какие-то неясные, сильные смешанные чувства, которые он пока не мог описать словами. И он вовремя умолк, прерванный появлением еще одного посетителя. — Извините? — зашел в больничное крыло Гаррет Уизли, называвший почти всех преподавателей и работников школы этим словом. — О Великий Мерлин, и с Вами приключилась эта странная напасть? — спросила у него Норин, продолжая осматривать Шах. — Я Гаррет, — почесал нос Гаррет. — А что, у профессора Шах тоже зеленые сопли? И тогда Шарп понял, что Гаррет явно не хотел странных вещей и не был замешан в этом всем. В этот раз. Норин дала Гаррету зелье от простуды и отпустила, возвращаясь к койкам. — Когда это началось? — спросил Шарп у мисс Свитинг. — Сегодня утром, — ответила семикурсница. — Я пришла на занятие по зельям… У Шарпа перехватило дух. В расследовании любого дела самое главное — не выйти на самого себя. — А потом на трансфигурацию, а потом пошла вычесывать больших жмыров, а потом вернулась в замок, а потом… — Профессор Шах, а с Вами сегодня было что-нибудь необычное? — перебил Шарп семикурсницу. — Да, я сегодня поссорилась с Пивзом, он украл мое самопишущее перо. — А потом Пивз летал за мной по коридору пятнадцать минут, — несмотря ни на что закончила свой рассказ мисс Свитинг. — Пивз, ить его налево! — ругнулся Шарп. — Думается мне, что это не совпадение. Мадам Блейни, мы должны его найти! — Одну секунду, профессор, — ответила Норин, ласковым жестом выводя мисс Свитинг и профессора Шах в коридор, — Профессор Шах, если вас что-то будет беспокоить: обращайтесь, обращайтесь по любому поводу, я попробую вам помочь, — доверительно сказала она и перешла на шепот одними губами-лодочками. — Обливиэйт. — Что Вы себе позво… — начал было Шарп, пока обе посетительницы удалялись прочь, но Норин остановила его, приложив свой нежный палец к его губам. — Тс-с-с! Это был единственный способ избежать парадокса! — оправдалась девушка, не убирая руки. — Профессор Шах еще не приходила ко мне, а она должна прийти, чтобы мы узнали, что с ней что-то не так. Быстрее! Через три минуты я вернусь с перекуса! О Мерлин! Через одну! Я уже иду! И Шарп быстро наложил на нее и на себя заклинание невидимости и сгреб Норин в охапку, завернув с нею в руках за угол, в коридор с часами. Сердце забилось быстрее, когда целительница прижалась к нему всем телом, перепуганная возможностью быть замеченной собой же из прошлого, и, кажется, ее близость целительно подействовала на некоторые его органы. В первую очередь, у него быстрее заработали мозги, понимая всю опасность ситуации, и напряжение подходило к концу, потому что приходило ясное понимание, как нужно действовать. Норин-в-прошлом зашла в свою маленькую комнату, и Шарп и Норин-в-настоящем поспешили удалиться из этого места, пока сюда не последовал Шарп-в-прошлом и ничего не помнящая профессор Шах в единственном экземпляре. — Нужно найти Пивза, — уверено сказал Шарп, быстро перебирая ногами, но уже начиная чувствовать, как временный эффект от компресса медленно сходит на нет, возвращая его в обычное состояние, и к нему снова приходят его неустойчивые времена. — Нужно, — взяла его Норин за руку и решительно повела вперед. Тем временем в замке творилось Мерлин знает что: из всех кладовок доносились непристойные звуки, какой-то когтевранец целовался с каким-то гриффиндорцем, а толпы девушек устраивали охоту и на мистера Мракса, и на мистера Сэллоу. Но вскоре Шарп и Норин нашли Пивза на лестницах. — Гнаться следом прекращай! Получи свое, Онай! — напел Пивз откуда-то сверху мерзким голосом, и тут Шарп испугался, что нечто ужасное произойдет с профессором Онай, но увидел, как младшая Онай, семикурсница из Гриффиндора, удаляется куда-то в неизвестном направлении, будто захваченная какой-то навязчивой мыслью. — Он не должен нас увидеть! — пропищала шепотом Норин. — Он мстит тем, кто пытается его остановить! — Понял, — тихо ответил Шарп. — Но вряд ли мы проведем его чарами скрытности. Это полтергейст, а не человек. Узнать бы, как именно он это делает… Пивз стремительно полетел вниз и завернул на этаж, ведущий в Башню преподавателей, и растерянный Шарп и не менее растерянная Норин спустя секундную заминку бросились за ним, насколько это позволяла сделать нога Шарпа, вернувшаяся в свое среднее состояние, по ощущениям, примерно между двадцатью и двести двадцатью годами. — Ларсон, Когтевран поник? Вылезай из своих книг! — снова настолько же мерзко протянул Пивз, кружа около красивого мальчика со стопкой учебников, и взгляд того тут же потемнел, и руки побросали книги в разные стороны, а ноги понесли его прочь от гостиной своего факультета, вниз, мимо озадаченного Шарпа и не менее озадаченной Норин. — Он продолжает это делать, — пошептал Шарп. — Я вижу у него что-то в руках. Надо забрать это у него. Но как? — Пообещайте мне, что никому не расскажете. — О чем? Но вместо ответа Норин обернулась маленькой мышью. И Шарп, затаившийся чуть ниже на лестнице, с удивлением наблюдал, как Норин-мышь элегантно крадется к Пивзу, а потом элегантно лезет на стену, а потом — на потолок, а потом не очень элегантно падает на него оттуда и выбивает что-то из его ярких полупрозрачных рук. «Да-а-а, женщина-кошка, конечно, выглядела бы эффектнее, но и женщина-мышь тоже ничего», — отвлеченно подумалось Шарпу. Что-то увесистое покатилось вниз по лестнице в сторону Шарпа, и он поймал этот предмет обеими руками. — Ба! Полетел теперь я вниз! Облажался, значит, Пивз! — пропел он сам себе и отправился в указанном направлении. И в руках у Шарпа оказался… учебник латыни? Книга на мертвом языке, но зато так активно используемом в медицине и зельеварении, который и профессиональный Шарп, и не менее профессиональная Норин отлично понимали. — Что там, профессор Шарп? — Перепутанные страницы. Они перепутаны в случайном порядке, — ответил он, почесывая угольную бороду. — Это настолько очевидно, что мне трудно в это поверить. Знаете, с латынью шутки плохи. С таким порядком слов можно было и дьявола вызвать, а все обошлось этим странным свойством… Вижу, вот оно. Пивз писал на полях имя своей жертвы самопишущим пером. И подробности того, что она должна делать, тоже. Вашу ж гриндилоу… И Шарп полистал исписанные страницы, с каждой новой все отчетливее понимая, что временами там встречалось совершенно не то, что он хотел бы знать о своих учениках и коллегах. Сердце забилось сильнее. Как работает эта хитрая вещица? Как она устроена, и каковы пределы ее возможностей? — Мы должны убедиться в том, что это — причина всей скверны в Хогвартсе. Но мы не можем записать в эту книгу двух случайных людей, это негуманно! — всплеснула руками Норин и взволнованно заглянула ему в лицо. — Боюсь, у нас нет другого выхода, кроме как записать… себя. В ответ на эту фразу у Шарпа моментально поднялся кончик брови. — Вы готовы на такую жертву? — глубоким голосом произнес он. — Вы имеете в виду?.. — Да. Вместе. Шарпу показалось, что на его улице перевернулась телега с Жидкой Удачей. — Но что мы можем написать? — уточнил Шарп, стараясь сделать свой тон как можно более будничным и деловитым, как будто внутри его строгого костюма не начался праздник. — Я бы предложил записать какую-нибудь совершенно невинную забаву. Но, судя по всему, эта книга заставляет людей делать очень порочные вещи против их воли, и мы сможем проверить ее действие… — …только если напишем что-то в высшей степени порочное, — закончила за него Норин, готовая грудью броситься на защиту замка. — Так тому и быть, если это решительно необходимо, — сказал Шарп. — Предлагаю для чистоты эксперимента написать по половине и не показывать написанное друг другу. Норин кивнула и взяла скверную книгу, бросив Шарпу один долгий пронзительный взгляд. Какой-то странный огонек мелькнул в ее глазах, и она принялась писать на латыни на полях книги, высунув вбок кончик языка. Когда книга с согнутой страницей оказалась в руках у Шарпа, в нем вступили в непримиримую борьбу джентельмен и экспериментатор. «Только подумай, она сделает все, что ты пожелаешь, такой шанс выпадает один раз в жизни», — говорил ему экспериментатор. «Право, как можно использовать эту отважную девушку для таких низменных вещей! Надо иметь совесть, а не иметь все что хочется!» — возражал тому джентельмен. «Она сама на это подписалась! К тому же, мы не знаем, насколько низменных вещей пожелала она сама!» — парировал экспериментатор и победил. И Шарп дописал предложение на латыни и поставил точку. — Ну как? Чувствуете что-нибудь? — то ли взволнованно, то ли нетерпеливо спросила Норин. — Когда оно должно исполниться? — Кстати говоря, мы этого не указали. Боюсь, что оно может начать исполняться в любую минуту… — О ужас! — воскликнула Норин. — Мы же стоим прямо у ученической гостиной, а вдруг это начнется прямо сейчас! И девушка побежала вниз по лестнице башни Когтеврана, утягивая Шарпа за собой за рукав. И когда они достигли этажа с бирюзовыми обоями, она потащила его в первую попавшуюся кладовку, закрывая за собой дверь. — Чувствуете… Что-нибудь?.. — уже более низким голосом спросила Норин. — Кажется, да… — выдохнул Шарп ей на ухо, прижатый к ней в полумраке тесной кладовки, освещенной одной-единственной лампой. — Вы такой… Решительный… Когда дело касается защиты замка… — Что угодно, если Вы разрешите касаться Вас. И он поцеловал ее губы-лодочки нежным, вязким, мокрым, нетерпеливым поцелуем, и они приняли его так, как будто ждали его и только его, будто неведомая сила тянула ее розовый рот к его грубому и щетинистому, доверяя и отворяя, открываясь и отдаваясь. Ласковые женские руки принялись расстегивать его строгий костюм: мерно и уверено, пуговицу за пуговицей, сильно быстрее, чем он застегивал их в больничном крыле. Шарп взял ее за мягкие и круглые, как кучевое облако, бедра, сжимая их через плотную синюю форму целительницы, а потом бесстыдно задрал подол ее платья и прошелся пальцами по обнаженной коже, с восторгом обнаружив чуть ниже край кружевных чулок. Непреодолимая тяга оттянуть этот край зубами туманила голову Шарпа, и он не смог сопротивляться ей, стремительно направляясь вниз. Он укусил темное кружево и потянул его, упиваясь возмутительной интимностью этого момента, провел носом по ее белоснежной коже на внутренней стороне бедра, заставляя Норин громко и тяжело дышать, а потом покрыл ее нежными поцелуями и покусываниями, показывая, сколько восторга и восхищения вызывает в нем ее тело. Дюйм за дюймом поднимаясь выше, он был приятно удивлен, что на Норин совсем не было белья: только две эластичные веревки тянулись от чулок к поясу. Он оттянул одну, и она вернулась к чувствительной коже с характерным шлепанием, заставляя Норин поежиться от смеси боли и предвкушения, и Шарп припал к ней губами под оглушительно громкий в тишине кладовки стон. Казалось, он утонул в ней без возможности оторваться: его длинный язык умело двигался будто бы сам по себе, выписывая круги. Близость такой нежной и такой горячей Норин пьянила, заставляя закрыть глаза и отдаться этому целиком. Ее яркие вздохи сияли искрами в его голове, пробуждая еще больше азарта, и Шарп ласкал ее так, как будто это была его работа, так, будто от этого зависела его жизнь. Он сменил мягкие круги на настойчивые движения вверх и вниз, желая почувствовать языком как можно больше этой сочной женщины, будто она была источником самого целительного эликсира. Его короткая борода немного щекотала ее, покалывая нежную кожу, и она едва ощутимо крутила бедрами, вжимая в себя его голову, запутавшись пальцами в его длинных волосах, и Шарп полностью отдался служению ее желаниям, и тело Норин пробила мелкая дрожь. Рабочий Эзопов язык сработал как надо. Овальные глаза наградили его сладостным взглядом сверху вниз, и Норин подняла его за подбородок. — Ты потрясающий, — прошептала она ему на ухо и потянула к стоящей в стороне школьной парте. Она высвободила его увесистый член из брюк и облизнула губы, намереваясь отплатить ему тем же, но сделав несколько до безумия приятных, влажных и теплых движений, отпустила его. Шарп непонимающе смотрел на то, как Норин залезла на школьную парту, но повернулась нижней частью не к нему, а от него. А потом она сместила голову на край и поманила к себе жестом, объяснив все без слов. И он снова оказался у нее во рту, рвано выдыхая. Норин вытянула свою шею в прямую линию, и Шарп осознал, приглашением к чему это было. Он задвигался сам, погружаясь все глубже и глубже, и вошел в ее горло, уверенно доминируя над ним. Он едва не терял рассудок от интенсивности ощущений, от того, как легко и умело она принимала его почти на всю немаленькую длину, от того, как много власти и наслаждения он чувствовал прямо сейчас, и от того, как давно он мечтал об этом. Понимание, что пора бы притормозить, если он не хочет расставаться с этим прекрасным мгновением слишком быстро, ударило ему в голову, и Шарп освободил Норин от себя. Она все еще была в своем целительском платье с фартуком, и это будоражило Шарпа еще больше: он не желал снимать его, но неожиданно для самого себя решил избавить ее от чулок. Когда Норин села на парту перед ним, он отстегнул их сверху и проскользил руками вниз, массируя ее ступни и обнажая ее ножки. Шарп опустился на колени и взял в рот аккуратные пальчики ее прекрасных ног, облизывая их и лаская места между ними, доводя Норин до исступления. Н А К О Н Е Ц - Т О. А потом она обхватила его член ими с двух сторон, и Шарп понял, что это ровно настолько же хорошо, как он себе представлял. Но пока это не стало слишком хорошо, он развернул Норин на парте и притянул ее к себе за бедра. Он взял ее сзади, дико и необузданно хватаясь за ее объемы, погружаясь в нее целиком. Бурная энергия проснулась в нем, и уважаемый профессор трахал уважаемую целительницу со всем уважением: сочно, сильно, самозабвенно, сладко. Стон вырвался из ее груди, громкий, грохочущий, гулкий, и Шарп ускорился, быстрый и бьющий, шлеп, шлеп, шлеп, тянущий за ее прекрасные волосы, мощный. Фонтаном кончил и повалился на нее вниз. — Ты невероятная, — поводил по ее коже носом Шарп. — Это было невероятно, — прикрыла глаза Норин. — Никогда не испытывала ничего подобного. Где ты такому научился? И твоя нога не была помехой… — Сам удивился, — пожал плечами Шарп. — А ты?.. — Да и я от себя не ожидала, — ответила Норин. — Видимо, с этой штуковиной доступны самые невероятные вещи… В глазах Норин что-то блеснуло яркой искоркой-звездочкой, и она умолкла, задумавшись, и начала приводить себя в порядок в кладовочной тишине. — О ужас! Почти пять минут! — вдруг воскликнула Норин. — Я был настолько быстрый? — погрустнел Шарп. — Нет же! Записки! Нам нужно срочно передать себе записки! — пропищала Норин. — Иначе случится парадокс! — Главное из этой тетради скверны страницы не вырывать, — кивнул Шарп на учебник латыни. — Держи, у меня всегда есть пергамент при себе. И Шарп надел свой пиджак с бездонными карманами и побрел настолько быстрым шагом, насколько он мог с вернувшейся болью в ноге, в сторону больничного крыла. Кажется, там уже была другая его версия и прямо сейчас приступала к процедуре, и, чтобы не встречаться с самим собой, он поймал в коридоре гриффиндорца Гаррета Уизли и сказал ему, чтобы тот любым способом закинул записку в маленькую комнату в больничном крыле, а за это уважаемый профессор Шарп великодушно простит ему сегодняшнюю выходку и отменит отработки. А Норин, скорее всего, десятью минутами позже полезет мышью по потолку, чтобы бросить уведомление Шарпу-в-прошлом прямо в руки. Не сговариваясь, они встретились у той же самой кладовки на этаже с бирюзовыми стенами. — Предлагаю следующий план, Норин, — обстоятельно сказал Шарп, решив красиво и по-профессорски строго завернуть свое деловое предложение. — Мы сжигаем эту книгу дотла. Ты регистрируешься как анимаг. А потом мы регистрируем наши отношения. — Конечно, Эзоп, — нежно поцеловала его Норин. Она обвила его руками, притягивая к себе, наклонилась к самому его уху и прошептала одними губами-лодочками: — Обливиэйт. Профессор Шарп осознал, что он только что столкнулся в коридоре с новенькой целительницей, виновато раскланялся, вернул ей ее увесистую медицинскую книгу и удалился как можно скорее, несмотря на боль в ноге. — Спасибо, профессор Шарп, — сказала ему вслед мадам Блейни. — Очень занятная вещица. Пожалуй, оставлю ее себе. Она поправила свой совершенно неприметный примятый фартук. — Что ж, людям свойственны пороки. А власть развращает, — облизнула губы женщина-мышь, оказавшаяся крысой.