Поляна

Ярко светило солнце. С одной травинки на другую лениво перескакивали кузнечики, играя в незамысловатую игру с бабочками, также присваивающими себе новые поприща с каждым взмахом крыльев. Куникудзуши старался не наступить на то тут, то там мелькающих насекомых летней резиновой обувью. Было очень жарко, поэтому оставшись в рубахе не по размеру с шортами выше колена, он нелепо тащил сквозь застланную зеленью поляну деревянное ведро, потрепанное временем, но сохранившееся спустя все литры воды, что пришлось выдержать. За мили вокруг не мелькало ни единого животного — небольшие холмы вдалеке, зелень, да пожелтевшая местами от агрессивно палящего солнца трава. Куникудзуши не знал зачем из раза в раз ходил к одинокому колодцу, что пугал своей глубиной. Издалека он казался монументальным, органичным, пусть и одиноким. Словно старый дедушка с посеревшей кожей он угрюмо восседал посреди глуши, присматривая за малыми жителями фауны, молча улыбался трещинами всем таракашкам, что проползали мимо. Куникудзуши он тоже улыбался, но по-другому. Лукаво, прищуриваясь до морщинок в уголках глаз, внимательно следил, не отпускал из виду. Глянешь и кажется, что за детишек своих беспокоится — не затопчат ли? Вот Куникудзуши почтенно переступает через зеленые и коричневые спинки, обходит расслабленно расправляющих крылышки бабочек и пропускает букашек, что по легендам вызывают дождь, коли хоть одного раздавишь. Будь на то воля Куникудзуши — он бы никогда не сунул свой нос к колодцу. Даже не подошел к поляне. Это место вызывало смесь неги с ужасающей тревогой. Глядя на пугало в пустом пшеничном поле, рано или поздно появляется ощущение, что ты не один, а пугало — самое что ни на есть живое существо, придущее за тобой, стоит только забыться на миг. Но поляна нечто иное. Дедушка колодец не придет за тобой — не сдвинется и с места. Ноги сами принесут тебя к нему, ведь каждому живому нужна вода, дарящая спокойствие и умиротворение, утоляющая жажду. В мире, где нет ничего кроме полей и колодца, выбор не столь велик, как кажется. Тут нет семян, нет кустов и деревьев, муравьи не строят муравейники, а птиц не видно. Любой вздох есть знак вопиющего неуважения Царицы Тишины, разговорчивых здесь не любят, о чем предупреждает дедушка своим молчанием. Только насекомым разрешалось играть тихие оркестры на развлечение Царицы. Дистанция между Куникудзуши и колодцем неумолимо сокращается, медленно и тягуче. Тревога играет где-то очень глубоко, на подкорке сознания, поэтому игнорируется. У Куникудзуши хорошее настроение. Он улыбается всему, что видит. С каждым шагом колодец открывает глазу каменный ободок, словно раскрывая чудовищную пасть, в глубине которой застыли прохладные внутренности. Опусти руку — пасть захлопнется. Колодец дружелюбен, пока не пересекаешь черты дозволенного. Вокруг каменного цилиндра выложен желтый песок, давно примявшийся. Среди него не мелькает ни одного пучка зелени, а следов чужой обуви нет. Подошва Куникудзуши также не оставляет следов на кажущемся искусственным песке, что не нашел себе места среди травы. Ни одной дорожки нигде не виднеется. Впрочем, Куникудзуши является немногим, если не единственным, посетителем этого места, появляясь крайне редко, потому и тропы вытоптать некому. Единственное непонятно: почему именно песок, и почему возле колодца, но Куникудзуши не задает вопросов и старается не думать о них. Граница. Он приходит сюда исключительно по делу и пока дедушка готов принять его, не допуская и капли осуждения в компании Царицы — всё это неважно. Ведро опускается подле ног, так, чтобы было удобно достать, когда понадобится. Куникудзуши упирается рукой в каменную гладь, что остается ледяной в знойный день, и тянется за веревкой. Он не смотрит вниз — не стоит смотреть на то, что не хочется видеть. Не нужно смотреть и на пугало лишний раз. Не совершай ошибок, не привлекай внимание. Или к хитрому взгляду дедушки добавятся озорные огоньки, а идти к нему станет неловко. Пальцы перехватывают льняную веревку, да покрепче обматывают вокруг руки — чтоб случайно не отпустить и не тянуться вновь. Позади слышится щелчок. Тихий. Ощутимый скорее кожей, нежели на слух. Металл скользит по коже, точно лыжи по льду, а после золотистый блеск исчезает на глазах — глубина, в которую пришлось посмотреть, жадно, собственнически и безапелляционно втягивает его в себя и довольно гогочет. Куникудзуши с ужасом находит себя опирающимся на зубы хищной твари, что ожидает, когда он сам запрыгнет в её глотку. Изнутри стены не выглядят каменными. Они вообще не похожи на какую-либо породу. Но на рот — да. Чертовски глубокий. С водой вместо слюны и зияющим «ничто» внутри. Плечи начали трястись — и от страха, обнимающего со спины, и от досады. Он только что потерял своё колье по прихоти жадного колодца, напоминающего противную старуху-процентщицу из Преступления и Наказания. Ему нужна была плата и он её получил. Снова. Колье — золотое украшение. Тяжелое, стягивающее шею и неприятно бьющее по ключицам при ходьбе. Неровное, местами неаккуратное, но от того не менее любимое. На поляну оно попало случайно и ярко блестело, будучи нагретым на солнце до высоких температур. Куникудзуши не мог пройти мимо — такую вещь он видел впервые, ведь у поляны нет ничего, кроме травы с насекомыми, да смотрителей в лице дедушки и Царицы, поэтому недолго думая, нацепил на себя. Колодец был не против — закрывал глаза, как родитель, наблюдающий за детскими шалостями. Два похода всё было прекрасно — колье стало родным, переняло тепло человеческой кожи и грело, лениво, но приятно. За короткий срок оно стало родным и сейчас его бессовестно отобрали, снова оставляя ни с чем. Оторвали кусок шеи голодным зверем и вырвали зубами ключицы, оставляя мучиться от боли, горя и разочарования. Хотелось спросить «за что?», глядя в разинутый рот, но ответ был им обоим известен. За походы. Вода ему больше не нужна. Ни для собственного питья, ни для того, чтобы обмыть и охладить колье. Дедушка заботится о своих внуках и не допустит изменений на привычной ему поляне. Под строгий, неуловимый взгляд Царицы от Куникудзуши не слышится и всхлипа. Он опускается на песок, налегая спиной на колодец. Всё еще очень обидно, но — пусть он и не хочет себе в этом признаваться — легче. Голову покидают ненужные мысли, а дали поляны всё также чисты, спокойны и пусты. По лицу скатывается одна единственная слеза, падает куда-то вниз. Куникудзуши надеется, дедушка вернет колье, вполоборота ковыряется в мхе, что местами украсил расщелины между камнями, точно морщинки, и с глубоким вздохом понимает — не вернет. Он непоколебим в своём решении, а потерянное в том, что не имеет дна, никогда не найти и не вернуть. Куникудзуши не обижается на дедушку долго — таковы порядки — и уходит, подхватывая с собой пустое ведро, исчезая в том, что не имеет ни начала, ни конца.