Холод

***

Манджиро сильнее кутается в слои из одеял и пледов, поджимает под себя холодные ступни, жмется в теплый угол дивана. Холодно. Ему все равно чертовски холодно. Манджиро стискивает зубы, полубезумным взглядом пялясь в столик перед собой. Кусает губы до крови, ногтями царапает лодыжки, раздирает заусенцы на пальцах ног. Он не заплачет. Ни за что. Он не будет плакать. Он не должен. Гребаный идиот-герой Такемичи не стоит этого. Такемичи Ханагаки, который перестал существовать уже две недели как, тем более этого не стоит. Одинокая слеза срывается с глаза, теплой дорожкой скатываясь по щеке. Блять. На мгновение щеке стало тепло, а потом еще холоднее. Засохший след неприятно ощущается на коже. Манджиро теперь всегда холодно. На улице разгар лета, а Сано сидит в коконе из одеял, все окна плотно закрыты, а в голове настойчиво стучит мысль поставить в комнату обогреватель. Холодно. Ему еще никогда не было так холодно. Чертов Такемичи Ханагаки. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу… — сухими обкусанными губами неистово шепчет, стараясь выжечь на подкорке своего мозга, что он ненавидит, ненавидит, ненавидит этого идиота. Тупой, слабый, бесполезный… — Майки-кун, — Ханагаки захлебывается своей кровью на руках Манджиро, но улыбается, все еще улыбается. Как и всегда. — …не смей умирать, слышишь? — Заткнись. — у Манджиро все внутри переворачивается и умирает, голос не слушается и дрожит, хрипит. — Заткнись ты уже наконец! Ты, блять, умираешь тут! Ханагаки смотрит, но не видит. Взгляд голубых глаз постепенно стекленеет, тело холодеет. — Если…убьешь себя…не прощу…тебя… — Замолчи! — истеричный крик все-таки вырывается из горла, Манджиро несдержанно рыдает. — Не указывай мне! Своими дрожащими руками сжимает чужую, уже такую холодную и бледную, в крошечной тайной надежде, что вот сейчас Такемучи просто переместится в прошлое, чтобы в очередной раз спасти чью-то задницу. Но слишком поздно. Ладонь Ханагаки безвольна в его хватке, как, в прочем, и все тело. Манджиро рыдает и не может остановиться. Он срывает горло диким криком, его трясет как в припадке, в голове все пусто, кроме он умер умер умер умер умер умер Ты его убил Чудовище Ты Ты во всем виноват! Манджиро кладет голову на окровавленный живот Такемучи и глухо, болезненно смеется. …Идиот, плакса… Манджиро обхватывает ноги руками, тычется холодным носом себе в колени. Нужно было продолжать идти на крышу, а не срываться как ненормальному обратно, в каком-то тупом, детском порыве. Не нужно было пытаться остановить кровь, зачем вообще он это делал? Будто был хоть малейший шанс на выживание Ханагаки… Не нужно было разговаривать с этим идиотом, не нужно было вообще с ним встречаться в тот вечер, не нужно было в полувменяемом состоянии забирать с собой этот чертов конверт с приглашением на свадьбу. Почему он вообще забрал этот конверт… Манджиро чувствует как его снова начинает трясти. Он замерзшей рукой достает из складок дивана потрепанный, измятый кусок бумаги и намеренно делает себе еще хуже, ощущая, как горло стискивает накрепко невидимой хваткой и в груди становится больно-больно. Так, блять, невыносимо больно. Как он и заслужил. В конверте было не приглашение, а фотография. Фотография «Свастонов» в последний год их существования. Чертов Ханагаки. Манджиро сверлит больным взглядом одну единственную фигуру на фото, впитывает в себя чужие черты. Подбородок начинает предательски дрожать. Он смотрит, смотрит, смотрит. И его прорывает. Манджиро плачет, воет как дикое животное, комкает фотографию и отбрасывает как можно дальше от себя, зарывается дрожащими пальцами в грязные волосы и тянет-тянет-тянет, будто хочет вырвать. Чертов Такемичи Ханагаки. Я так тебя ненавижу. Хочет сказать он, но получается лишь жалкий скулеж: — Я так скучаю…Мне так жаль… Прости меня… ПростиПростиПростиПростиПрости..! Чертов Такемичи Ханагаки сказал, что не простит, если Манджиро задумает избавить мир от своей жизни. И теперь каждый раз, когда такая мысль проскакивает в голове — каждый день по несколько раз — перед глазами ярким образом вспыхивает бледное, окровавленное лицо с застывшей улыбкой. А Такемичи, оказывается, неплохой манипулятор, когда умирает. Манджиро холодно. Так, блять, холодно. Все из-за него, все опять из-за него. Почему он вечно причиняет боль дорогим людям? Манджиро холодно. Все внутри мерзнет. Все снаружи мерзнет. Манджиро холодно. Ему хочется заменить в голове образ мертвого тела на полное жизни лицо с дурацкой прической луковицей, чтобы не видеть кошмаров по ночам. Ему хочется думать, что его Такемучи где-то там, в прошлом, как всегда спасает его зад. Что Такемучи обязательно еще вернется и Сано точно не причинит ему вреда. Но его Такемучи нет в прошлом. Его нет ни в одной из реальностей. Ни в одном времени. И виноват в этом только Сано Манджиро. Чудовище. Ходячее проклятие. Манджиро размазывает горячие слезы по лицу, вдавливает пальцы в глаза. Его солнце умерло две недели назад, он убил его собственными руками. Жаль только, что сам там же не умер. Холодно. Теперь постоянно холодно. И больно. И плохо. Ему не нравится. Ему хочется это прекратить. Но он не может. Такемучи его не простит. Такемучи его никогда не просил ни о чем сильно важном, а даже если и просил, разве Манджиро делал все как надо с первого раза? Ками-сама, как он себя ненавидит! Терпеть свое бесполезное и отвратительное существование — это малое, что он может сделать для Такемучи. Он не имеет права на другой исход. Чудовища должны мучаться до конца. Сволочи должны умирать как сволочи. А он и чудовище, и сволочь. А значит умрет только тогда, когда тело не выдержит всей его грязи и мерзости. Манджиро хочется уменьшиться до точки. Закрыться в какую-нибудь коробку из четырех стен, чтобы до общества его не допускали. Чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать себя, не чувствовать этот проклятый холод до костей. Чтобы не вспоминать родные сердцу лица. Ему хочется исчезнуть, но он не имеет права. А голос в голове неожиданно ласково говорит «могу устроить». Манджиро дергается, пугается этого голоса. Но будто он был когда-то в состоянии ему противостоять. . . … …. …. — Мы нашли и собрали всех людей, которых вы просили, в подвальном помещении. Майки, стоявший на крыше одного из принадлежавших «Брахме» зданий, поворачивается на голос Какучё. Хитто пробирает до мурашек от этих черных пустот зрачков, внимательно уставившихся на него, но виду не подает. — Хорошо. Иди туда и скажу Санзу быть готовым. Я спущусь через пару минут. Какучё молча кивает и покидает крышу. Майки вновь переводит взгляд вдаль, на город под ним. Холодная маниакальная улыбка расцветает на лице, когда он достает из кармана еле живую фотографию, на которой аккуратно поставлены галочки рядом с юношескими лицами, а в углу приписано «+Хината Тайчибана». Два лица уже очень агрессивно зачеркнуты. Майки вынимает ручку из того же кармана и с чувством перечеркивает все лица, заштриховывает надпись. Затем, полюбовавшись на свою работу, он разрывает бумагу в клочья, пускает по ветру и идет прочь с крыши. Спускаясь в подвал и вертя ручку в руках, Майки думает, что сейчас ее можно использовать и в более…оригинальном ключе.