Разговоры по душам.

Казалось бы, с неистовой силой ветер воет за окном первого этажа хлипкого домишки, кажется, вот-вот сорвав крышу на совсем, пробиваясь сквозь грязноватые стекла, обволакивая ледяными сквозными лоскутами целиком и полностью, затягивая в пучину пугающей, серой повседневности.    Из не большого окошка открывается скромный, весьма скучный видок на ничем не примечательные, потрёпанный годами и временем гаражи, некоторые домики не по далёку, пожелтевшую листву опадающую на истоптанный прохожими асфальт, оставляя извилистые ветви деревьев голыми мёрзнуть, да покачиваться в такт задувающему ветру с некоторым запозданием; в прошлом - сочно зелёную природу с оставшейся утренней расой, да на небесное полотно, скрытое за пеленой проплывающих мирно мимолётно, спокойно, словно в океане переливы облаков, при свете нежной, сладкой ночи, что сегодня жалеть не стала, ветром распугивая уличных обитателей, заставляя дрожать, ни то от страха, ни то от холода.       Темные прядки каштановых волос массируют аккуратно, со всей нежностью, и так желанным, сладким трепетом. Алые пальцы проходятся меж прядей аккуратных бережно приглаживая, да взор наслаждается, как струятся так любимые беспорядочные волосы меж собственных пальцев, мешаясь с искрами игривых лагов, а обладатель же их, прикрывает глаза блаженно, от ощущения извечной прохлады чужих, от чего-то ставших так родными пальцев.    И темноволосый говорит. Говорит обо всем что накипело. Обо всем, что тревожило душу по сей день. Обо всех мыслях, идеях, задумках и воспоминаниях. Обо всем, не скрывая при том собственной жестикуляции, не очень активной под тяжкий конец рабочего дня. И улыбается, стоит услышать на собственные речи и рассуждения реакцию в виде чужих, таких же глобальных как и собственные раздумий под протяжное "Хм-м-м". Или же сопровождающееся охами и вздохами - моментами возмущенными, а моментами и удивлёнными, изредка отзываясь не очень колкими, но забавными по истине шуточками в свой и других адреса. Но звучали они, так живо. Так настояще, что казалось, словно сзади, за собственной спиной сидел живой человек, существующий не только в больной фантазии, но и наяву. Проживающий с тобой одно мгновение, любящий, и искренне переживающий за твою персону.       Живой. Как и ты сам.    И стоит закончить последние предложения, в конце глотнув по больше воздуха, да бы выдохнуть свободной словно бы от оков грудью, сбросив невидимый груз с собственных плеч окрыляемый чувством свободы, он слышит, как алый прочищает горло не спешно, начав собственный, безудержный поток мыслей и переживаний.       Эти разговоры...разговоры по душам, стали такими родными.    Каждую ночь, как уходил знакомый наркоман сосед по комнате, так являлся ставший родным за не столь кроткий срок, Майкл.    Он обнимал, да с привычной улыбкой на устах усаживался сзади на грязно-желтоватую подушку, да брал в руки на растерзание чужие волосы, слушая все, о чем так давно хотел высказаться Байерс, слушал, не смея перебить, да все перебирал темные прядки.       Они смеялись, делились своим, позволяли дать слабину да пустить горькие слезы течь по щекам несдержанными реками, вымещать ярость краснея от негативных эмоций да толчищем несдержанного мата, да словно бы утопать в прострации находясь, болтая обо всем что взбредёт в голову, с этого же ухмыляясь да смеясь. И так проходили ночи, сменяемые тусклым днём, в компании Майка и извечных его мерзких от чего-то до безумия шуток. Их посыл, да и содержание в целом вызывали лишь рвотный рефлекс, заставляя лишь стрельнуть холодом карих глаз на Майка, оглядывая того с ног до головы, да после, уходя вновь в себя, напрочь игнорируя сидяшего рядом.    И Уилл стал отдаляться явно, что встало вопросом не простым для Уилера вопросом: А почему же?    Неожиданно для самого темного нарика, возжелал тот вновь стать к соседствующему с ним шизофренику, да по совместительству давним другом вновь ближе, и стал тот пытаться отвоевать внимание того всеми возможными ранее и ныне способами: В конце дня, как шел Уилл улечься, интересовался тот, как же прошел его день? Пытался все завести разговор не зависимо от их положения, времени и собственного состояния, да в один из моментов пообещал даже бросить вредную привычку принимать запрещенные вещества! Но на все тот получал лишь холод и отголоски страха, пляшущие искрами в глубине карих глаз. И он все не мог понять, что же произошло в миг, да какой из моментов стал для тех переломным, что заставило так пошатнуться их устоявшиеся так давно отношения. И он боялся. Действительно боялся от чего-то, что отдалиться от него так по родному раздражающий каждый день шизоид.      Однако же, что до Уилла, тот боялся столь резкой смены поведения черноволосого дружка, о чем незамедлительно, по собственной дурости доложил Майклу в очередную из таких ночей их разговоров по душам.        И он заметил явное изменение в лице того, как исказилась физиономия раздражением явным, да как тот хмуро глянул в сторону чужой кровати увешанной самыми разными брюликами, рисуночками и вещицами, явно отличая ту от кровати каштанового.     А дальше же....тот вечер, как в тумане.    Байерс и не помнил, как послушал без задней мысли красно-глазого, как красовалось в руках красиво поблескивающе при лунном свете лезвие ножа, да как разлилась алым кровь по левому запястью, с цветущей на собственных устах улыбкой, и ощущением объятий, в этот раз настоящих от чего-то Майкла. И лишь в последний момент, донеслось до слуха истерически слезное откуда-то со стороны входной двери голосом Майка "УИЛЛ!".            Разговоры по душам, сладким трепетом манящим, тягостно вели меня, к веревке туго на запястье. Бродить по лезвию ножа, бродить за ручку так приятно. Держась с ним рядом близко, сладко. И в миг обнимут тело нежно, живые руки в миг его, и по коже белоснежной, пленом слезы вдруг его. Размывают они явь, больно режут всю картинку. Неприятно, не понять, в какой момент, он потерял то. Он потерял его так скоро, и боль душевная сквозит, открытой раны преступления, и совести души магнит. Он извинялся, долго-долго, молил вернуться вновь опять, но тело все еще бледнело, он мертвец - в его руках.