86.400

В Аду не жарко, в Аду обжигающий холод. Стелле кажется, что в мраке просвечиваются тени. Окружают её, постепенно подбираясь всё ближе, а из живота вот-вот вырвется сам дьявол. Будто тысячи чёрных когтистых рук оставляют на ней глубокие царапины, не давая и вдохнуть, а лёгкие сдавливает изнутри железные проволоки. Сколько она здесь находится? Неделю? Месяц? Время давно потеряло счёт, единственное, что отличает дни друг от друга — он. Он постоянно приходит ровно на восемьдесят шестой тысячи четырёхсотой секунде, шаги же начинают разноситься с глубины коридора на восемьдесят шестой тысячи двести восьмидесятой. И Стелле сейчас неимоверно страшно, потому что пошла восемьдесят тысяч двухсотая секунда. Безошибочно считать она научилась, примерно, на третий день пребывания здесь, счёт дней потеряла примерно на пятый. Не имеет значения, сколько дней прошло, важны лишь секунды. Ошибаешься на одну, и паника настигает, как в первый раз. Их отряд разгромили. Они не успели преодолеть двадцать семь миль до спасения, буря внезапно настигла в глухом снежном лесу. Здесь их искать не будут, и они это знали, именно поэтому выбрали это место. Стелла ни разу не видела их в лицо, единственное, что навсегда врезалось в память и до сих пор восстаёт в ночном бреду — глаза. Две светящихся белым точки вместо глаз, наливающиеся красным, когда они готовы нападать. А когда они нападают, не помогут даже молитвы. Стелла давно просекла главное условие для выживания — мертвенность. Даже когда он разрывает на части изнутри, нельзя подавать признаки жизни. Иначе последнее, что она увидит, будут две красные точки. Рейн этого просечь не успел, и его забрали первым. Стелла хотела кричать, но нельзя. Даже внутренний крик могут услышать. Восемьдесят шесть тысяч двести сорок девять, восемьдесят шесть тысяч двести пятьдесят. Стелла прикрывает глаза и едва заметно прикусывает губу. Даже дышать старается равномерно, но гулкий стук сердца кажется слишком громким в стенах каторги. Света не бывает даже днём, либо шторы слишком плотные, либо здесь никогда не бывает светло. _Он_ днём никогда не приходит, при всём желании она бы не смогла его рассмотреть. Восемьдесят шесть тысяч двести пятьдесят семь, восемьдесят шесть тысяч двести пятьдесят восемь. Она привыкла. Она уже не пытается сбежать, потому что Кейн тоже пытался. Пытался и столкнулся с красными точками. Стелле они продолжают сниться в самых худших кошмарах, но она старается не выдавать свой страх. Они чуют всё, любое проявление эмоций. На них можно смотреть. Они слепые, но сияющие точки она не выдерживает. Восемьдесят шесть тысяч двести шестьдесят три, восемьдесят шесть тысяч двести шестьдесят четыре. Стелла предпочитает лежать с закрытыми глазами, ожидая, пока пытка мучительная закончится. Она научилась абстрагироваться от боли, наверное, даже полюбила её. Боль напоминает, что она всё ещё жива. Боль не позволяет окончательно окунуться в объятия когтистых лап. Восемьдесят шесть тысяч двести семьдесят один, восемьдесят шесть тысяч двести семьдесят два. Теперь Стеллу вновь окутывает нечеловеческий ужас, потому что на восемьдесят шестой тысячи двести семьдесят седьмой секунде из коридора слышатся быстро приближающиеся шаги. Она могла сбиться в подсчётах? Почему шаги тогда не медленные и размеренные, как всегда, а быстрые и тяжёлые? Она закрывает глаза и ждёт. Дверь в комнату, кажется, выбивают, но она не подаёт ни единого признака жизни, даже когда ей на лицо падают опилки. И ни единого намёка на свет, даже через закрытые веки она это чувствует. Она знает, что внутри носит его отродье, маленького дьявола, который пожирает её изнутри. Стелла позволяет медленно убивать себя, потому что не в силе что-либо сделать. Она чувствует, как её пожирают красные огоньки. Веки настолько привыкли к темноте, что она безошибочно может отличать цвет точек. Органы будто рвутся изнутри вместе с плотью и осколками костей, выпуская отродье наружу, и нечеловеческий крик рвётся с новой силой, но она противится из последних сил. Она давно поняла, что они — не люди. Не принадлежат ни к одному из измерений, что-то гораздо сильнее их всех вместе взятых. То, что скрывается в вечно снежном лесу, и чего так боится даже бессмертный король Преисподни. Внутри остаётся пустота. Стелла всё же открывает глаза и сталкивается с ослепительными точками, не красными, а кроваво-алыми. Он видит её. Чувствует её кровь, пока вылезший демон неспешно чавкает её плотью. И Стелла внутри кричит настолько громко, как только может, молясь умереть здесь и сейчас. И он чувствует это. И одним размашистым ударом когтистой конечности погружает её в забытие. И даже потеряв связь с миром, Стелла продолжает считать. Где-то на подсознании это идёт автоматически, но, проснувшись, она продолжает отсчёт на двадцать седьмой тысячи. И теперь Стелле по-настоящему страшно, потому что на восемьдесят шестой тысячи четыреста третей секунде к ней никто не приходит.