***
Для Зика Йегера последние два месяца прошли как бесконечный день сурка. С момента, как его поместили в камеру, где царили грязь и запустение, всё было слишком одинаковым. И каждый раз, как он пытался выстроить у себя в голове последние события, в надежде вспомнить что-то новое, это оборачивалось неудачей. Помнил он совсем немного, да и воспоминания эти были слишком мутными. Когда закончилась война, когда Эрен предал его в Путях, когда ему пришлось провести в них, по ощущениям, не меньше пары сотен лет, а на самом деле прошла всего пара дней, у Зика получилось, благодаря разговору с другом Эрена, открыть глаза на реальность, которой раньше не видел. Осознать, сколько же бед он принёс и сколько крови было у него на руках. Как мало он ценил счастливые мелочи жизни, позволяя прошлому собой руководить. И, в попытке искупить хоть малую часть своих прегрешений, он нашёл в себе силы вырваться из путей хоть немного, хоть наполовину, и окликнуть Ливая Аккермана, чтобы тот исполнил своё давнее желание, объяснения которому Зик не мог найти, и убил его. Зик чувствовал, как прохладный ветерок обдувал его тело, видел, каким ярко-голубым и чистым было небо, после заточения в Путях всё ощущалось гораздо острее, гораздо живее. Он и сам в этот момент чувствовал себя как никогда живым. И небольшая фигурка капитана неслась на него на огромной скорости на фоне солнца, заливающего всё вокруг ярким светом. Зик уже был готов, чтобы эта красивая картинка стала последней в его жизни, но… Почему-то капитан передумал. И вот, спустя некоторое время Зик очнулся. Очнулся где-то в месте, напоминающем пустыню, голым, но полностью восстановившимся, рядом с прислонённым к камню и истекающим кровью Ливаем. Скорее по наитию, чем полностью отдавая себе отчёт в своих действиях, Зик поднял маленькое, на удивление лёгкое тело капитана, зачем-то спасая, зачем-то принося к Альянсу, где, посреди разговора и объяснения, что надо спасти их товарища, тут же вновь потерял сознание. Второй раз он очнулся уже в этой тесной камере. Тёмной, находящейся так глубоко под землёй, что даже лучик солнечного света сюда не попадал, и теперь именно здесь он сидел уже неизвестно сколько времени. Казалось, Зик совсем разучился определять, как течёт время, после своего бесконечного, по ощущениям, заключения в путях, оказавшимися на деле несколькими днями. Наверное. Так он предположил, оказавшись снова в реальности. Сколько же прошло на деле с того момента и что вообще произошло, выяснить не удалось. Как и превратиться в титана. Искусав руку до крови, Зик не добился ничего. Да и рука, вместо того чтобы задымиться и излечиться, так и продолжала кровоточить и болезненно ныть без намёка на регенерацию. Пришедшие караульные солдаты, увидев истекающую кровью руку, только посмеялись над ним, но на вопросы отвечать не стали. Но то, что произошло, могло означать лишь одно – каким-то неизвестным образом он лишился силы титанов, при этом оставшись в живых. Почти ни один стражник не шёл на контакт. За всё проведённое здесь время Зику удалось выяснить всего несколько фактов. Во-первых, он был на Парадизе. Во-вторых, он сидел в камере, как военный преступник, опасный заключённый. В-третьих, прогулки и общение с кем-то, кроме охранников, были под запретом. Единственное место, куда его выводили – душ раз в три дня. Именно по количеству этих походов в мерзкий, холодный, заставляющий мечтать о нормальном и тёплом, душ, Зик смог понять, что он здесь провёл около пары месяцев. И кроме этого похода в душ ему не было разрешено ничего более. Только чтение нескольких подброшенных ему низкосортных книг, да еда где-то раз в день. В общем, расспросы не дали практически ничего. Конечно, проведённое в камере время и в сравнение не шло со временем, которое Зик провёл в путях, но тут, зная, что где-то наверху кипела жизнь, часто казалось, что о нём просто все забыли, и он вынужден будет гнить в этой камере до скончания веков. Но, как и в путях, у Зика оказалось много времени на размышления. Тогда он тратил уйму времени, силясь понять, в чём же была цель Имир. Почему она две тысячи лет оставалась предана королю Фритцу, почему так стремилась к сохранению жизни и размножению, что даже создала это место, где смерти не существовало и, что самое главное, почему Эрен смог её понять, а он, Зик, нет. Если бы он смог найти ответы на эти вопросы, вернее понять, что он заблуждался по поводу стремления всего живого исключительно к размножению, о чём сказал ему друг Эрена, то, быть может, многих смертей удалось бы избежать. Но сейчас "пути" волновали Зика уже куда меньше. Теперь его терзали новые и самые разные вопросы: чем закончилась война, кто выжил, выжил ли Ливай, последний, кого он видел и кого даже попытался спасти. Но самый частый вопрос, терзавший его – как выжил он сам. И зачем он выжил. Проклятый вопрос, на который никак не удавалось найти ответ. Возможно, его и не было, этого ответа. А если и был, то дать его было некому. Пару раз хотелось разбить самому себе голову о стену, но сделать этого Зик не решался, хоть и надежда, что кто-то придёт и вызволит его отсюда, пропала через первые пару недель. Теперь же, раз в камере всё равно заняться больше было нечем, Йегер чаще спал или продолжал раздумывать, почёсывая отросшую бороду и волосы. За это невообразимо долгое одиночество, Зик уже начинал думать, что постепенно сходит с ума. Ощущения притупились, в голове иногда проносились какие-то голоса, реакции замедлились. Сил, казалось, почти не было, да и делать не хотелось совершенно ничего. Он лишь заставлял себя выполнять рутину, чтобы окончательно не слететь с катушек. Сон, еда, чтение, душ, сон, еда, чтение… И правда бесконечный и безумный день сурка, цикл, который не было ни сил, ни эмоций, ни желания, ни возможностей прервать. Поэтому, когда из длинного коридора донеслись шаги, Зик сначала даже не придал этому внимания, думая, что ему в очередной раз принесли пустую похлёбку, единственное назначение которой – набить ему брюхо, чтобы он не помер с голода. Только питательность, никакого вкуса. Но вот скрип… Скрип был чем-то новым. Будто к нему катили какую-то тележку. Интересно, зачем? Неужели принесли что-то на выбор? Нет, в это уже и не верилось. Так как рассчитывать было не на что, то и поворачиваться лицом к решётке, к которой в данный момент сидел спиной, Зик не торопился, предпочитая рассматривать трещины в стене. Зато с другой стороны решётки его спину уже рассматривал расширенный серый глаз Ливая Аккермана. Видя Зика даже со спины, он всё равно уже чувствовал заметный дискомфорт. Сердце стучало так часто, будто норовило вырваться из груди, всё тело одеревенело, а язык словно прирос к нёбу. Даже дышать было тяжело. Зик Йегер. Ливай был уверен, что это он, несмотря на невзрачную тюремную одежду какого-то бежевого цвета, скрывающую явно исхудавшую фигуру. Светлые волосы спадали почти до плеч – явно длиннее, чем обычно – а, значит, ножниц тут Зику никто не давал. Казалось, все эти глупые мысли вертелись у Ливая в голове только по одной причине – думать о насущном, о том, что сейчас ему предстояло говорить с Йегером, ему хотелось меньше всего. Только Ливай уже собрался передумать, стукнуть стоящего за ним солдата по ладони, чтобы тот отвёз его обратно, как… Заинтересовавшись тем, что скрип возле его двери резко затих и уже пару минут стояла полная тишина, что было необычно, ведь стражи всегда грубо его окликали, если он не обращал на них внимания, Зик наконец обернулся. За решёткой была не тележка, а… инвалидная коляска. Сидящая на ней фигура человека была совсем небольшой. Тёмные волосы разделены ровным пробором, спадающая чёлка немного открывает глаза, но… один из них, серый, смотрел на самого Зика, а второй был не виден за бинтами, обмотанными вокруг всей головы. Ото лба до самого подбородка тянулся некрасивый шрам, явно проходящий через этот самый правый глаз и обе губы, на правой же щеке виднелся ещё один шрам поменьше. Серый глаз смотрел на него с явным изумлением, но и голубые глаза самого Зика были практически зеркальным их отражением. Ливай. Ливай Аккерман. Даже в таком его состоянии, Зик сразу его узнал. И если раньше Йегер был бы несколько напуган, увидев его – капитан несколько раз чуть не убил его, при этом успев как следует помучить и изувечить, а инвалидное кресло явно не помешало бы ему сделать это вновь – то сейчас… Сейчас Зик не был напуган. Ливай был тем, кого он меньше всего ожидал тут увидеть, но в то же время в голове Йегера не могла не проскользнуть мысль, что тот пришёл его добить. Если это было так, Зик бы даже не стал сопротивляться. Как и не стал сопротивляться во время их прошлой встречи. Поэтому ему не было страшно, но было… любопытно. Что же привело сюда капитана сейчас, да ещё и на инвалидном кресле? Это было загадкой. И, пребывая в этом изумлении, Зик продолжал молчать. Молчал и сам капитан. Ещё какое-то время он оглядывал Зика – заросшего, схуднувшего, в невзрачной одежде, со впавшими голубыми глазами, казавшимися другими без линз очков поверх них – но потом всё же нашёл в себе силы нарушить эту гнетущую тишину и холодно и с презрением произнести: – Выглядишь ещё хуже, чем обычно.Часть 1
13 ноября 2023 г. в 20:30
Война. Нет и никогда не было ничего хуже войны. Война уносит жизни. Лишает самого дорогого. Оставляет калеками. Навсегда меняет каждого, причастного к ней. Неизбежно и непоправимо.
Ливай Аккерман познал войну во всех её ипостасях. И войну против "большого и малоизвестного зла", и войну против правительства, и войну против вражеской армии, и личную внутреннюю войну с самим собой – абсолютно всё, что можно было даже отдалённо связать с понятием "война", он пережил, пропустил через себя и позволил осесть. Даже последствия войны затронули его больше, чем кого бы то ни было другого. Он потерял всех своих товарищей, лишился глаза, двух пальцев на правой руке и серьёзно ранил левую ногу, настолько, что не мог больше на неё опираться и оказался прикован к инвалидному креслу. Худшая из участей, на его взгляд. Умереть на войне, умереть, отдав сердце за правое дело, было гораздо привлекательнее, чем остаться калекой с морем крови на руках и облитым кровью сердцем. Все товарищи поголовно мертвы. Единственный, кого он любил, мёртв. Все, кто мог его хоть как-то понять – все они больше никогда не смогут вздохнуть.
И уже через два месяца после войны Ливай почувствовал, что это на нём сказывается. Пока война шла, у него не было времени задуматься о произошедшем. Нужно было держать себя в тонусе, не давать слабину. Но теперь ему казалось, что больше он ни на что не годен, что из-за инвалидности теперь даже не может сам о себе позаботиться или чем-то себя занять, чтобы отвлечься. Ужасные, болезненные мысли то и дело пробирались в его голову, разрывая ту изнутри, лишая спокойствия и сна. И уже спустя эти жалкие два месяца "мирной жизни" Ливай был готов лезть на стену. Галлюцинации мучили его, то и дело возникая перед глазами или на периферии зрения, а поговорить на Парадизе ему было не с кем. Выжившие элдийцы держались вместе. Но они не могли понять всего. И Ливай не любил говорить. В его привычках было чувствовать чужую боль и сравнивать со своей. Но не говорить о ней. Хотя иногда и это желание всплывало в его голове, но оставалось неотвеченным.
И всё портило ещё одно. Ливай так и не смог исполнить обещание, данное им пять лет назад Эрвину Смиту, командиру разведкорпуса и его любимому человеку. Перед его смертью Ливай пообещал Эрвину во что бы то ни стало убить Зика Йегера, Звероподобного титана, но…
В самый последний момент не смог.
Даже сейчас, по прошествии двух месяцев с окончания войны, со смерти Эрена Йегера, Ливай регулярно, ежедневно задавался вопросом почему. Почему в самый последний момент он передумал. Почему вместо того, чтобы снести голову показавшемуся врагу, смертью которого грезил последние четыре года, когда тот сам его окликнул, сам был готов подарить свою смерть, он передумал и срезал с тела титана-Прародителя тело Зика Йегера. Да ещё так, что тот успел отрегенерировать своё тело до того, как сила титанов исчезла навсегда. Теперь Зик был жив и совершенно здоров, но находился в карцере Парадиза в Тросте, где какое-то время содержали Анни Леонхарт.
В тот день, когда битва наконец была окончена, когда весь тот кромешный ад, который сопровождал их всю жизнь, наконец закончился, а титаны исчезли, как они всегда того и желали, Ливай был уверен, что вновь увидел своих павших товарищей. Они стояли перед его помутневшим взором, но он всё равно узнал всех. Ханджи, Петру, Оруо, Эрда, Гюнтера, Мике, Моблита, и, конечно же, Эрвина – всех. Всё, что он помнил – это адскую боль по всему телу, их улыбающиеся лица, пару фраз, которые сам сумел выговорить, отданную в ответ честь, свою улыбку и скупую слезу, скатившуюся по щеке и обжёгшую кожу. После этого было темно. В себя Ливай пришёл не скоро. Как ему сказали потом, именно Зик отнёс его истекающее кровью тело членам Альянса. После чего его самого отдали под стражу, а Ливая отправили на лечение. Несколько дней за его жизнь буквально боролись и, со слов врачей, если бы не Аккермановская кровь и своевременная первая помощь, то он бы, скорее всего, не выжил. Но Ливай не чувствовал, что обязан Зику жизнью. Более того, он не был особо рад тому, что ему её вообще сохранили, тем более с таким трудом. И в течение этих месяцев Аккерман не решался увидеть Йегера, которому сам даровал жизнь, обнулив собственные старания и данное Эрвину обещание его убить, и поговорить с ним. Хотя у него было к Зику очень много вопросов, он всё равно продолжал откладывать эту встречу, проклиная себя за такую слабость и, наверное, страх.
И всё же, теперь, сам не до конца понимая, что же его натолкнуло на это, Ливай ехал в Трост вместе с двумя солдатами военной полиции на карете, намереваясь встретиться с Зиком и поговорить. Поговорить обо всём, что произошло. Почему-то… Почему-то думая, что после этого ему может стать легче. Что это поможет ему, потерявшему смысл существования после окончания войны. Или, если к этому потянет, всё же убить Йегера сейчас, выполнив, тем самым, свое давнее обещание, ведь мешать ему явно никто бы не стал. А пока он и не знал, потянет или нет. Ливай вообще не знал точную причину этого своего желания поехать сюда. Но поговорить с Зиком с глаза на глаз уже было просто необходимо. Так или иначе попробовать помочь самому себе смириться и успокоить мысли в голове.
Всю поездку Ливай заламывал себе пальцы на здоровой руке ладонью искалеченной. Хотелось и нет. Ждал и надеялся оттянуть. Эмоции перемешивались, в них было сложно разобраться. Он не боялся Зика. Никогда его не боялся – ни когда тот владел титаном, ни тем более сейчас. Боялся воспоминаний, с ним связанных. Болезненных и незаживших, как его раны. Но нужно было мужаться. Всё же не зря он раньше считался сильнейшим солдатом человечества, хладнокровной машиной для убийств. Сейчас нужно было вспомнить эти старые качества, от которых теперь не было никакой пользы, да и почти не осталось и следа.
Спустя час езды от дома, выданного Ливаю после окончания войны в качестве некой социальной помощи там, где раньше были владения внутри стены Сина, они доехали до темницы. Двое солдат подняли Ливая на руки и посадили в кресло, после чего, довезя на кресле до лестницы, вновь подняли на руки и спустили в подземелье сначала кресло, а потом и самого Аккермана. Один солдат усадил его обратно в кресло и повёз вдоль по коридору, в то время как второй поднялся обратно наверх, пообещав ждать.
Оба солдата выполняли данный им приказ, не очень понимая, зачем это Ливаю было нужно, но и не задавая лишних вопросов. Их было опасно задавать. Солдат отпер решётку, открывающую путь в самые дальние катакомбы, где и содержали Зика Йегера. Содержали его как самого опасного военного преступника, о чём Ливаю было известно. Однако то, насколько же далеко от любого солнечного света Зик находился, он не знал. Было сложно пожелать хоть кому-то провести даже неделю в таком месте, но Ливай был убеждён, что Йегер это заслужил.
И всё равно, чем глубже в катакомбы его везли, тем чаще и сильнее колотилось его сердце. Шаги солдата и скрип колёс деревянного хлипкого кресла эхом разносились по подземелью. Зик был единственным, кого держали настолько глубоко. Значит, разговор и вправду будет проходить наедине. По мере того, как они приближались к концу коридора, Левай нервничал всё сильнее и уже начинал подумывать о том, чтобы отказаться от своей затеи и приказать солдату развернуть коляску и увезти его обратно, но всё же сдерживался. Ему нужно было увидеть Зика. Задать ему вопросы. Выяснить, что же произошло в тот день в надежде, что это сможет унять гул в голове.