я — клавиша, что больше не звучит,
страница книги, на которой ее бросили,
ржи поле с обожженными колосьями…
а каждый мне твердит про свет внутри.
Вид сверху открывал все грани страны Гидро элемента. Чарующие русла долинных рек извивались между холмами, создавая мелодичный шепот своих вод и принося в своем течении прохладу и спокойствие для отважных путников. Воды рек были чисты, как если бы они отражали непорочность самых добрых сердец здешних жителей. Сияющие блики солнца, что слепило глаза и заставляло щуриться, на водной глади фонтана завораживали взгляд каждого прохожего. Прозрачные озера, словно зеркала, отражали небо и окружающую природу с кристальной ясностью, создавая иллюзию двух миров, объединенных волшебной гранью поверхности воды. Мягкий золотистый песок, словно шелковое покрывало, устилал прибрежную полосу. Он источал легкий аромат морской соли и прогревался под жаркими лучами, создавая ощущение, будто ступаешь по теплому шелку. Кое-где на песке виднелись отпечатки птичьих лапок и следы морских обитателей, выбравшихся на берег. Ах, эти величественные горы, что возвышались в небо, будто служили для защиты своих земель от лишних глаз. А реки — их жизненные артерии, пульсирующие и несущие жизнь во все уголки страны. Свежесть утренней росы, дыхание трепещущих листьев и аромат цветущих растений наполняли воздух невидимыми нотами, придающими всей округе особенное очарование. Возвышаясь над Фонтейном, Фурина видела такую родную сапфирово-голубую страну в полной красе, но… Ничего не ощущала, кроме горечи бессилия, поднимающейся изнутри, как волна, что захлестывала с головой. Красота региона не отзывалась в сердце, но резала глаза, словно тысячи игл. Каждый изгиб реки, каждый холм был пропитан ядовитой насмешкой над ее страданиями. Даже солнечный свет, лаская землю, будто издевался над ее мраком. Природа цвела и благоухала, но для Фурины это был лишь оскал жестокой реальности. Хотелось выть от безысходности, почувствовать хоть что-то… Ресницы предательски задрожали, и веки плотно сомкнулись — мир погрузился в темноту, в тот самый неподвижный омут, в который Фурина желала окунуться с головой, чтобы забыться, чтобы просто исчезнуть. — Что Вы видите перед собой, Слуга? — голос дрогнул, точно в нем что-то переломилось. Слух принялся вылавливать отдельные слова из потока непонятной речи, а разум ткать паутину незваных мыслей — как же осточертел этот рой тягостных дум, что заглушал звуки извне, жужжал и гудел непрерывно! Арлекино, выдержав паузу, начала описывать с чувством — горячо — вид, который развертывался перед ними. Она говорила о великолепии Фонтейна, о его величии и роскоши, о прекрасных садах и архитектурных шедеврах… Но для девушки красота региона была подобна ядовитому цветку — прекрасному снаружи, но смертельно опасному внутри. Его лепестки манили своим великолепием, но стоило приблизиться, как открывалась истинная суть — шипы боли и горечи. Фурина чувствовала себя мухой, попавшей в эту западню, из которой не было выхода. В мыслях вырисовывались лишь ужасающие картины: вместо прекрасных садов виднелись горы изуродованных тел с грязью и алыми тонами крови своих когда-то друзей вперемешку со всяким мусором. Неузнаваемые лица, пугающие до ужаса. Вместо архитектурных шедевров предстали обломки и руины, которые казались подобием собственной души. Вместо красоты Фонтейна, она видела только абсолютное отчаяние всего человечества — смесь разложения и вечной муки. Раздробленные кости, смешанные с осколками ее памяти и искореженными образами прошлого. Лишь груды мяса повсюду — искаженные образы друзей, превратившиеся в совершенно отвратительные творения. Мертвые тела были обезображены, густо забрызганы кровью, а из их ран вытекала черная слизь, поглощая все вокруг. Свежий воздух пропитался запахом смерти, не дающим дышать — казалось, Фурина не могла больше сделать ни вдоха, не могла разлепить словно зашитые крупными неровными стежками глаза. В ноздри ударил резкий смрад мертвечины, оттого свело живот и еле получилось сдержать позывы избавиться от остатков завтрака в желудке. Дичайшая вонь разложения пробралась в легкие, вызывая тошноту и головокружение, и, как отравленный туман, преследовала на каждом шагу. От былой красоты места не осталось и следа — она была безжалостно растоптана в ее воображении кошмарными видениями разрушения. Багровое небо затрещало по швам: из расколотых облаков заструилось кровавое зарево, окутывая мир в гнетущую пелену кошмара. Небеса, казалось, превратились в воспаленную, гноящуюся язву, выбрасывающую наружу свою жуткую сущность. Красные лучи проникали во все щели и приводили в ужас все живое — а осталось ли оное? Противный металлический привкус на языке вызывал дрожь по всему телу Фурины. Под ее ногами расстилалась кровавая тропа, из которой высовывались обглоданные кости и останки. Здания перед ее глазами превращались в громадные куски человеческого мяса. Вместо красивых зданий виднелись стены, выполненные из искривленных костей и покрытые толстыми слоями словно еще живой плоти, пульсирующей под натиском злобных сил. Вместо мраморных фасадов — покрытые кровью и гниющим мясом структуры, извивающиеся в бесформенных и чудовищных образах, что дрожали и издавали отвратительные шлепающие звуки. Красные реки текли по улицам, образуя глубокие ручьи, в которых плавали черные ошметки плоти. Одна из фигур, сотканная из плоти и костей, ожила и заговорила с девушкой гнусавым, булькающим голосом. Субстанция извивалась, отвратительно хлюпая, будто желала вырваться из кошмарного видения в реальный мир. Ее конечности были сплетены из обглоданных костей и ошметков мяса, а лицо — смазанная маска из сгустков крови и лоскутов кожи. Из ее рта, ощерившегося рядами игл, торчал высунутый язык — скользкий и почерневший. — Это и есть истинный лик реальности, дитя! Отбрось прочь наваждения красоты — прими мир таким, каков он есть. Прочее — всего лишь покров, за которым скрывается эта гнилостная сущность, — Фурина в ужасе отпрянула, но тварь потянулась к ней искривленной когтистой лапой. В тот миг, когда существо почти коснулось ее, фигура внезапно рассыпалась дождем из гнили и обломков костей, осев бесформенной кучей у ног девушки. Все, что когда-то было ей дорого, превратилось в мрачное искажение. Она больше не слышала Арлекино — звон в ушах, перебиваемый журчанием фонтана с кровью, не давал разобрать ни слова. Фурина медленно повернула голову вправо, подчиняясь странному желанию, и увидела сцену, от которой бешено бьющееся сердце замерло, а колени задрожали. Вмиг стало дурно. Верный юдекс был распят на кресте, сделанном из гниющего мяса жителей Фонтейна. Руки и ноги пронзили острые костяные шипы, кровь стекала по его изможденному телу и собиралась в густые лужи на земле. Невиллет извивался и стонал от боли, а вместо многочисленных ран виднелись открытые рты по всему телу, словно пытающиеся издать последний крик перед смертью. Глаза, почти мертвые, пронзали ее своим взглядом в немом крике о помощи. Правее послышался шорох и мерзкое хлюпанье. Теперь его глаза, лишенные всякой жизни, смотрели в никуда. Но лишь мгновение. Звериный рык — перед глазами мелькнул Ризли, который больше походил на бешеного пса, с пеной у рта и безумным взглядом. Шерсть «пса» была заменена на клочья мяса, что свисали, как и лохмотья потрепанной одежды. Фурина могла лишь наблюдать, как острые кости в лапах чудовища проникли через глазные впадины Гидро Дракона, как они медленно, но неумолимо продвигались в самую глубь, вспарывали кожу и рвали ткани. И вновь крик — протяжный, переходящий в обрывистый вопль. Тонкая ниточка кровавой слюны потянулась с губ Ризли, когда голубые и серые глаза встретились. От волнения и липкого страха, что он накинется на нее как на еду, стало трудно дышать. А затем на землю с распахнутой пасти развернувшегося «пса», растаптывающего плоть и разрывающего потроха, закапали зловонные слюни. Он был не в себе — жуткое зрелище. Осталось ли в управляющем крепостью Меропид хоть капля человеческого? Бывший Архонт отвернулась, едва сдерживая отвращение, но беда пришла не одна — ее взгляд скользнул по лицам Лини и Линнет, улыбки которых становились все шире и шире с каждой секундой — казалось, те вот-вот растянутся настолько, что уголки рта порвутся, подобно тонкому пергаменту, и кожа разойдется сильнее, до самых ушей. Все холодней выглядели улыбки. Спустя мгновение те исказились — обратились в злорадные гримасы одна уродливее другой. Хрустнули позвонки, и головы близнецов упали наземь — тут же тело девушки пробил ледяной озноб. Из шей упавших тел обильно хлынула кровь, била фонтаном, но Фурина обратила внимание на другое: перед ее ногами, как ценные трофеи, красовались две отсеченные головы с разинутыми ртами и полу-высунувшимися языками — весь их вид говорил о том, как они насмехались над бедной. Их безумные мутные взгляды продолжали бегать из стороны в сторону. — Отныне нет спасения от ужаса, который ты носишь в себе, — одна из обезглавленных фигур близнецов задергалась в конвульсиях после сказанных слов. Казалось, сами звуки исходили из ниоткуда, смешиваясь в дьявольскую какофонию. Голос был настолько искажен, что невозможно было определить, действительно ли это был Лини. Кожа на их лицах тотчас высохла, пошла мелкими трещинами и стала медленно разъедаться, словно кислотой. Знакомые глаза, будто живые до сих пор, вытекли ручейками на мясистую землю, оголив пустые глазницы, что стали темнее самой тьмы. От шока Фурина прикрыла дрожащей рукой рот, оборачиваясь на крик. Она видела свое бездыханное тело буквально в нескольких шагах от себя, видела, как оно упало наземь, несколько мгновений содрогалось в конвульсиях, и перед глазами мелькнул знакомый силуэт — повеяло божественностью и могучей силой. Окровавленная Фокалорс впилась зубами в ее плоть — в ее собственную плоть, — с завидным аппетитом разрывала мышцы и сухожилия, обгладывала костную ткань, причмокивая и окрашивая все лицо в алые тона, и крошила под своими руками кости, разбрасывая части тела. Треск сломанных конечностей — точно аккомпанемент ее страданиям. И ничьи крики не находят отклика в этой бездне отчаяния. Ей хотелось закричать, но не было сил, в горле стоял ком — и вырвался лишь неясный хрип. Все, что она в состоянии была выдавить — бессвязный лепет. Та тоска, что терзала изнутри, разрывала сердце на кусочки, отражалась тупой болью в голове. Каждый миг был наполнен агонией — своей собственной, других мучеников. Тяжелую голову наполнял шепот. Тихая речь, что проникала сквозь тишину разума и настойчиво шептала ей фразу за фразой, что нет спасения, что это ее удел — страдать и мучиться. Шепот, который пытался сломить ее волю, затянуть дикой силой в бездну, черную и глубокую. Зловоние смерти и разложения наполняло воздух, смешиваясь с металлическим привкусом во рту. Шепот становился все громче, коварные слова призывали ее принять свою судьбу, наслаждаться адскими муками. Вокруг было столько изуродованного человеческого мяса, что заставляло желудок сжиматься в отвращении. Среди всего кровавого хаоса и разрушения возвышался высокий золотой трон, излучающий неприятное сияние. Его величие контрастировало с пугающей атмосферой этого безумного места. Подле трона преклонил колени Дотторе, глаза которого сверкали цветом крови, горели страстью, граничащей с безумием, а расширенные зрачки фанатично блеснули. — Взойди на трон! Возрадуйся радостью великою, о превосходное сотворение! — воскликнул он, и голос эхом разнесся по всей жуткой сцене. — Ты создана ее рукою, от ее руки и падешь. Так вознесись, о прекрасный сосуд, пока оболочка твоя способна выдержать натиск сил! Пустой громоздкий трон, символ господства и власти, манил ее своими туско поблескивающими золотом и самоцветами, выделяясь среди окружающих их останков. Фурина с трудом пошевелила ногой, отступая от зрелища, которое разворачивалось перед глазами, пока не заметила Клоринду, что на пару с доктором взывала к пониманию — лишь она может восседать на престоле. Мертвенно-бледная Фурина не могла шевелиться — от противного, липкого страха руки тряслись, вены гоняли кипяток, а ноги словно приросли к земле, погрузились в бесформенное месиво. Улыбка Дотторе была полна маниакальной радости, когда он бросился к земле, состоящей из мертвечины, и начал почти в восторге жадно целовать мрачное поле смерти. Губы касались гниющей плоти, и в это время лицо Доктора было искажено смирением. При этом место ожило зловещим пламенем, которое медленно охватывало тело Клоринды, привязанное к столбу. Огненные языки трепетали, объяли ее, обжигая нежную кожу и вызывая пронзительные крики агонии, и взметнулись еще выше. Ее отчаянные просьбы о пощаде и мольбы о помощи были заглушены треском пламени и воплями безумных фигур, окружающих трон. Слезы накатывались на ее глаза, но испарялись еще до того, как успевали слиться с пылающими щеками. Пытаясь освободиться, она рывками тянула веревки, но безуспешно — пламя продолжало пожирать ее плоть. Огонь вздымался, как волны, а смолистый дым ел глаза. При каждом новом пламенном обрушении на нее, Клоринда издавала вопли, смешанные со звуками дышащего огня и дикого хохота Дотторе, пока не стихла в плачевных муках. Фурина могла чувствовать на себе жгучую боль, представляя, как кожа Клоринды покрывается пузырями и трескается, как пламя проникает внутрь, искажая ее лицо до неузнаваемости. Она видела, как пепел и дым вырывались из-под пылающего тела девушки, заполняя воздух горечью. Ее удел — страдать и мучиться, пока не станет пеплом и прахом. Все, что Фурина могла делать — это наблюдать, как она сгорает живьем, как вся ее жизнь растекается в огне и превращается в пепел. Отвратительная вонь разлагающихся трупов заполнила воздух, сочетаясь с прожженным запахом плоти. Все, что осталось в разуме Фурины — ненависть и отчаяние. Она проклинала свою силу, своего мучителя, свой удел. Мысли кружились в бешеном вихре, пытаясь найти выход из этого кошмара. Она жаждала смерти, о том, чтобы прекратить существовать в этом безумии. Следующий момент стал финальным аккордом в этой ужасной симфонии. Крики Клоринды стихли, а пламя пожирало ее последние обгорелые останки. И все прошло — Фурина ощущала лишь опустошенность в душе, будто утратила часть самой себя, и вдруг навалившую усталость. Эмоции вымерзли до дна, и она была рада этому. Послышался всхлип. Ее собственный сдавленный всхлип. Чья-то рука коснулась плеча и вырвала ее из мрака. Девушка выпрямилась, почувствовав теплое прикосновение, резко открыла глаза и испуганно осмотрелась сквозь мокрую пелену. Касание было подобно спасительному лучу света в царстве тьмы. Фурина ухватилась за него отчаянно, как утопающий за соломинку. Замутненный взгляд напротив медленно приводил в себя. Реальность постепенно вытесняла кошмар. — Они все живы? — голос Фурины дрогнул, когда она почувствовала, что черные пальцы сжали плечо, словно стальными тисками. Разум ее метался между реальностью и порождениями больного воображения. — О чем ты? Все-таки тронулась умом? Слишком рано, прискорбно. — нахмурившись, Арлекино чуть встряхнула ее, сжимая сильнее, пока девушка не поморщилась от боли. — Я думала, что они мертвы, — она невольно слегка повысила голос, заставив женщину вздрогнуть. — Хочу сладкого. И ненадолго остановиться в Фонтейне. Море раскинулось бескрайней лазурной гладью, переливаясь всеми оттенками синевы. Его поверхность то и дело рябила, когда набегающие волны вспенивались и разбивались о прибрежные скалы, осыпая их мириадами сверкающих брызг. Кругом нестерпимый зной, достигшее зенита солнце палило нещадно — аж темнело в глазах, но Фурина неотрывно, задумчиво глядела в небо, словно в поисках ответов на все волнующие вопросы. Небосвод простирался безбрежным куполом, таким высоким и глубоким, что казалось — его невозможно достичь. Лишь изредка это безоблачное марево рассекали хрупкие силуэты парящих птиц, чьи крылья ловили солнечные блики. Мысли перестали блуждать — они живы. Все они — да, но жива ли она? Уцелело ли от нее прежней хоть что-то, или же от невесомого тела осталась только пустая оболочка? Казалось, все воспоминания были далеким сном, и лишь с бешеной частотой, словно пытаясь вырваться на свободу, гулко колотилось сердце об ребра — пульсирующий шум в ушах был тому доказательством. Голова у Фурины была ясной, но от гудящей в ней пустоты и накатывающей дурноты хотелось сбежать, скрыться от любопытных черных глаз напротив. Поразительно, настолько ясной она казалась, однако Фурина осознавала, что всего лишь отрешенно смотрела в пространство перед собой стеклянными глазами и что не смогла бы пошевелиться, даже если бы захотела. — Будь по-твоему, Фурина.***
Дверь скрипнула на петлях, и в ту же секунду тяжелые шторы колыхнулись от ветра, оголив огромное окно и заполнив комнату мягким светом застывшего рассвета. Переступив через порог, девушка, изнуренная путешествием, с остервенением сорвала с себя парик и швырнула очки в угол комнаты, а затем неловко замялась на месте. Тело Фурины было натянуто, как струна, готовая вот-вот лопнуть. Каждый мускул напрягся, едва она переступила порог комнаты и оказалась лицом к лицу с Арлекино. Ее пальцы непроизвольно подергивались, будто ища оружие. Слуга же, напротив, держалась раскованно, чувствуя свое превосходство. Взгляд девушки скользнул по комнате, но не было в этом взгляде той жажды, что прежде овладевала ей, лишь томительное отчаяние и усталость. Воздух был свеж и кружил голову, в нем смешивался нежный и сладкий аромат от подноса с десертами, но он не пробудил в Фурине желания, лишь едкое отвращение к привычному искушению. Непреодолимая тяга к сладкому пронзала ее своими ложными обещаниями удовольствия, подобно тому, как Арлекино захватывала ее разум, порабощая и разрушая. Дурно. Дурно пахло, дурно влияла Слуга, дурно было на душе… Все это вязло вместе, как тяжелый ядовитый туман, проникающий в самые глубины сознания. Каждая клеточка тела казалась пропитанной этой атмосферой безысходности. Густая тень струилась по стенам, как живая, дышащая, готовая обвиться вокруг нее и поглотить. Фурина хоть и была не в состоянии остановить поток мыслей, но все же пыталась бороться со страхом, который словно растекался внутри нее, захлестывал рассудок, побуждая искать избавления. Но в этом мире, где каждый вздох напоминал о боли и страданиях, страх был единственным верным компаньоном. Его присутствие неизбежно, как тень за спиной, как приговор, выписанный на кровавых страницах прошлого. Взгляд Фурины блуждал по комнате, будто в поисках чего-то, чего не существовало в этом месте. Напрасно она пыталась унять тревогу, скрыть дрожь в своих пальцах. Все это походило на сумасшествие или кошмар, но, увы, происходящее было страшной реальностью, никак не продуктом ее нездорового воображения. Когда реальность начинает напоминать дурной сон, а каждый следующий шаг кажется более страшным, чем предыдущий, остается лишь ждать, что сценарий развития событий не станет еще мрачнее. Но что делать, когда худшее уже кажется ближе, чем когда-либо прежде? Фурина оказалась в ловушке угнетателей, была запутанной в сети своих собственных страхов и темных предчувствий. Она жалкая пешка в бесконечной игре, где каждое решение лишь капля в бездонном океане судьбы. Приходилось двигаться по доске смерти — каждый ход предопределен, каждый шаг пронизан страданием. Она не имела свободы, не имела выбора — только выполнение приказов и служение цели, что была ей навязана. Она не чувствовала больше ничего, кроме разъедающего изнутри холода и утраты. Таков удел ее — быть лишь марионеткой, орудием на грани безумия в руках Предвестников, пока она не растеряет последнюю искру своего бытия. Взгляд остановился на зеркале — Фурина пристально вглядывалась в невыразительные очертания бледного лица, которое казалось пустым, напрочь лишенным эмоций, осунулось и стало острее, а под глазами залегли темные круги. Плечи девушки, вздрогнувшей от неожиданности, когда на них легли руки Арлекино, обмякли. Она ощутила, как ледяные пальцы безжалостно проникли сквозь тонкий слой ее одежды, заставив кожу моментально покрыться противными мурашками, как резко похолодело внутри и этот холод распространялся по рукам и ногам, но в действительности же руки женщины всего лишь покоились поверх одежды. В тишине номера отеля напряжение между ними было почти осязаемым, окутывающим двух недоверчивых врагов подобно сгустку плотного тумана. Руки, холодные и тяжелые, словно цепи, сжимали костлявые напряженные плечи — стискивали как беспомощного пленника. Казалось, девушка стала настолько хрупкой, что усиль хватку — сломаются кости, под натиском превратятся в труху, а больная душа, такая хлипкая, затрещит по швам. Но что дело до физической боли? Фурина привыкла — вытерпит любое кровотечение, но внутреннее — духовное — не столько больно, сколько невыносимо терпеть. Душа металась в настоящей агонии — неистовое желание освободиться от невидимых оков наполняло ее, как некогда внутренний огонь, что готов был вырваться наружу и прожечь все преграды на своем пути. Но это в прошлом — ныне огонь мог полностью поглотить лишь ее тело, захватить целиком, без остатка. Стало донельзя тошно… Воздух казался колючим и густым, настолько густым и раздирающим горло, что Фурина не могла пошевелиться. Она, едва осмелившись поднять глаза, встретила опасный блеск красных крестов в отражении — взгляды, подобно двум клинкам, пересеклись, и в этом моменте зеркало стало свидетелем их безмолвной схватки. Взор Слуги по обыкновению был холодным, как лед, и Фурина до сих пор не могла определить, что скрывается за этой маской. Все, что она знала наверняка — та была безжалостной убийцей, извращенным истязателем, и в то же время… Девушка ощущала что-то еще — то, что заставляло сердце биться быстрее, несмотря на все угрозы и опасности. Именно то, что скрывалось за фасадной суровостью — не только мраком окованная душа. В глубине черных глаз отражалась непоколебимая твердость, но помимо нее таились отголоски далеких печалей, спрятанных за маской. И вот она, Четвертый Предвестник — единственный человек, что остался с ней рядом, присутствие которого было как опорным камнем в бурные воды перемен — наконец она была не одна. Ей не хотелось, но приходилось мириться с мыслью, что она обречена на одиночество и ее же мучитель — все, что у нее осталось. Какая горькая ирония злой судьбы. Вдалеке раздавалось тиканье часов, создающее иллюзию покоя, за которой для Фурины скрывалась бесконечная симфония страданий и утрат. Взгляды застыли в зеркале, будто бы два противоположных полюса магнитов, что притягивались невидимой силой, неизбежно вовлекая их в опасную игру — ни за какие блага в мире девушка не пошла бы на столь безрассудный шаг, но… Фурина не ожидала, что леденящее прикосновение спустя время даст почувствовать что-то похожее на странное спокойствие, как от чего-то непонятно близкого и вместе с тем далекого — она цеплялась за первое, в чем могла найти хоть каплю утешения; не ожидала, что легкое поглаживание окажется таким приятным, и потому позволит себе закрыть рядом с Предвестником глаза и, глубоко вздохнув, отдаться этому ощущению, словно погружаясь в мир, где страх и боль уступают место непостижимой тишине и безмятежности. — Как я могла пасть так низко? Неужели я настолько слаба и жалка, что готова искать утешения у своего мучителя? У того, кто калечил меня физически и морально? — неприятные вопросы терзали мысли девушки. Она вспомнила свои крики, унижения, бесчисленные увечья. От контраста между теми муками и нынешним успокоением от прикосновений Слуги, Фурину бросило в дрожь отвращения к себе. Ей ужасно хотелось найти силы противостоять — силы не сражаться, а принять весь кошмар как неизбежность. Возможно, это был единственный способ выжить и не сойти с ума. Возможно, смирившись, она сохранит силы для будущего сопротивления. — Ты ужасно напряжена и не прикоснулась к сладостям, — прозвучало тихое, но пронзительное замечание со стороны Арлекино. — Мне тошно от них, — девушка с трудом проглотила комок, поднимающийся в ее горле, и прикусила губу, сдерживая волнение, которое захлестнуло ее. — Они напоминают мне о прошлом, о том, что я потеряла… Фурина почувствовала, как ее сердце забилось чаще, отдаваясь глухими ударами в висках, когда женщина приблизилась, нарушая ее личное пространство. Черные пальцы, словно готовые подавить, придушить, плавно скользнули выше к шее девушки, вызывая теплое покалывание, что моментально распространилось по всему телу. Касание вызвало у Фурины мгновенную реакцию — сердце ее замерло на миг, а тело напряглось, словно в ожидании чего-то неизбежного. Глаза ее широко раскрылись, и внутри разбушевался ураган эмоций — страх, недоумение, но и что-то еще, что она не могла определить. Движения у Слуги были медленными и спокойными, но пугающими, как у хищника, играющего со своей добычей перед тем, как нанести смертельный удар. Девушка старалась найти в себе силы подавить тревогу, которая нависла над ней как грозовая туча. Арлекино была опасной особой, но сейчас, в этот момент, она также казалась чем-то более, чем просто угрозой. — Мы потеряли слишком много, — произнесла Арлекино отрешенно, голос ее звучал глухо, но не лишенным сострадания. — Мы? — она горько усмехнулась краешком губ. — Вы не понимаете меня, Слуга, — продолжила она, и голос ее звучал более твердо, — Вы никогда не сможете меня понять. С горечью на сердце, она сделала решительный шаг вперед, поднимая голову, освобождая свои плечи от угнетающего захвата и резко разворачиваясь к Предвестнику. Она вырвалась из крепкой хватки, ощущая, как напряжение покидает ее тело, оставляя лишь горькое послевкусие разговора. Фурина попыталась глубоко вдохнуть, но воздух казался все таким же колючим. Каждый вдох отзывался жгучей болью в легких, будто она вдыхала раскаленный пар. — Легко говорить тому, кто не знает настоящих страданий. Вы никогда не поймете, — повторила она, теперь уже громче, но ее слова были больше для себя, чем для Предвестника. — И мне не нужно, чтобы Вы это делали. Между нами пропасть, которую ни за что не преодолеть. Арлекино ненадолго задумалась, словно взвешивая слова Фурины. Взгляд ее черных глаз был подобен тусклому лезвию — холодный и отстраненный, но в то же время способный пронзить насквозь. Она смотрела на Фурину, будто изучая, просчитывая каждый ее следующий шаг. Сладковатый запах десертов на подносе смешивался с терпкими нотами пряностей, исходящими от Слуги. Духи женщины были тяжелыми, почти одурманивающими — в них угадывались оттенки гвоздики, мускатного ореха и горьковатой можжевеловой хвои. Этот манящий и в то же время зловещий аромат, казалось, просачивался сквозь поры, отравляя разум Фурины. Девушка принюхалась и уловила запахи ванили, корицы, апельсиновых цукатов, перемешанных с горьковатым ароматом можжевельника от духов Арлекино. Эта путаница ароматов кружила голову, вызывая противоречивые чувства. То ей хотелось вдохнуть эти манящие запахи глубже, то они вызывали приступы тошноты. Сделав шаг вперед, она поморщилась — к общей смеси добавились новые оттенки. Затхлый запах старых книг и пыли, едва уловимый аромат свежесрезанных роз из вазы и горьковатые нотки вина. Ароматы смешивались и переплетались в причудливом хороводе, то усиливая, то перебивая друг друга. — Ошибаешься. Я знаю вкус страданий, как никто другой, — взгляд Слуги потемнел. — Возможно, даже лучше тебя. Фурина открыла было рот для очередной едкой реплики, но вдруг осеклась. Единственным утешением тягостного утра могли стать угощения, но она ощущала лишь невыносимое отвращение при одном взгляде на сладости. Ее желудок сводило противным спазмом, стоило только представить их приторный вкус. Арлекино проследила за ее взглядом и едва заметно усмехнулась: — Не смотри так. Они не отравлены, если ты об этом беспокоишься. Девушка отвела взгляд и прикусила губу, сдерживая очередной порыв ярости. Ее руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Слуга всегда умела вывести ее из себя одним лишь присутствием, одним взглядом или жестом. Это было ненавистное чувство — ощущать себя марионеткой в ее руках, безвольной куклой. Слуга же, напротив, источала полное спокойствие. Поблескивало лезвие кинжала, который она лениво вертела в руках. Ее движения были плавными и расслабленными, будто это была всего лишь безобидная игрушка. Но взгляд Арлекино, устремленный на Фурину, не оставлял сомнений — в ее руках кинжал был смертоносным оружием. Утренние лучи просачивались сквозь тяжелые портьеры, окрашивая комнату в теплые оранжевые тона. Пылинки кружились в этих солнечных лучах, словно крошечные звездочки в золотистом мареве. Фурина проследила за одной такой пылинкой, безвольно кружащейся в воздухе, прежде чем ее внимание привлекло другое движение — ее взгляд вновь остановился на лезвии. Не сводя с него глаз, девушка почувствовала, как все тело напрягается в ожидании неизбежной схватки. Слуга приподняла кинжал, любуясь игрой бликов на полированной стали. — Прелестная вещица, не правда ли? — ее губы тронула усмешка. — Острая, как твой язык, дорогая Фурина. — она бросила на девушку насмешливый взгляд. — Любуешься? — Скорее ужасаюсь Вашей одержимости оружием, — процедила та в ответ. Девушка стиснула зубы, сдерживая ядовитый ответ, когда Предвестник медленно провела пальцем по лезвию кинжала. Фурина затаила дыхание, а ее кулаки побелели от напряжения. Каждая клеточка ее тела взбунтовалась, рвалась наружу, жаждала вцепиться в горло этой раздражающей женщине. Но она сдерживалась из последних сил. — Не трясись так. Ты ведь не думала, что я причиню тебе вред этой безделушкой? — она вновь усмехнулась, делая пару шагов по комнате, ее движения были расслаблены и грациозны. Фурина против воли залюбовалась этой плавностью. — Знаешь, я предпочитаю более… изощренные методы. — женщина резко перекинула кинжал из одной руки в другую. Лезвие просвистело в опасной близости от лица Фурины. — Хватит уже этих игр, — внезапно бросила девушка, отводя взгляд от поблескивающего острия. — Мне хочется пройтись по Фонтейну, подышать наконец свежим воздухом. — Это исключено, ты не должна высовываться на улицу и рисковать быть узнанной, — спокойно отрезала Слуга, но ее тон не терпел возражений. — Это бесполезно… — пробурчала девушка под нос. — Я чувствую себя ужасно разбитой после долгой дороги. Просто дайте мне отдохнуть, — поморщилась она. Слуга кивнула в знак понимания и показала рукой на спальню. Фурина последовала за ней, ощущая всепоглощающую усталость — ноги будто налились свинцом, и каждый шаг давался с трудом. Она прошла вглубь комнаты, рухнула на постель, чуть не застонав от удовольствия, и только тогда нашла в себе силы рассмотреть убранство. Взору предстало истинное великолепие. Тяжелые бархатные портьеры, отделанные золотым шитьем, ниспадали роскошными складками на высоких окнах, едва колыхались от сквозняка. Пол был устлан пушистым ковром, утопая в котором, ноги будто погружались в облака. Кровать, обрамленная полупрозрачным кремовым балдахином, из резного дерева, увитая затейливой резьбой возвышалась подобно трону. Фурина провела ладонью по шелковистой перине, ощущая неземную мягкость под пальцами. Как же давно она не ложилась в настоящую постель! Девушка зарылась пальцами в мягкие простыни, ощущая, как тепло проникает в ее озябшее тело. Внезапно захотелось расплакаться от переполнявших ее чувств. Ей вдруг вспомнились ледяные полы одиночной камеры, на которых она проводила ночи, свернувшись калачиком в тщетной попытке сохранить крохи тепла. Сейчас же, оказавшись в оазисе роскоши, ей стало дурно. Вдруг комната начала расплываться перед глазами, а пол опасно закачался. Она ощутила подступающую тошноту — столь резкий контраст между прошлым и настоящим оказался чересчур велик для ее измученного сознания. Тишина повисла между ними, гнетущая и вязкая. Фурина поймала себя на том, что прислушивается к едва уловимому дыханию Арлекино, ловит каждый ее вдох. Ей вдруг показалось, что если она разомкнет губы, то это нарушит хрупкое равновесие момента, и все рассыплется вдребезги. Но Арлекино, казалось, вовсе не смущало это молчание. Она прошла к камину, взяла с ближайшего столика книгу и, удобно расположившись в высоком кресле, принялась небрежно ее листать, то и дело бросая на девушку изучающие взгляды. Фурина же ощущала себя ужасно неловко под этим пристальным взором. Хотелось спрятаться, сжаться в комок, лишь бы избавиться от гнетущего чувства наблюдения. Но вместо этого она продолжала неподвижно лежать, боясь пошевелиться. Девушка сглотнула ставший вдруг огромным ком в горле. Ее взгляд бессмысленно блуждал по спальне, выхватывая отдельные детали — вычурную резьбу на спинке кровати, россыпь подушек всевозможных оттенков. Арлекино по-прежнему сидела в кресле неподвижно. Ее лицо словно окаменело, ни единая эмоция не отражалась на нем. Фурина поежилась, ощутив странный холодок, пробежавший по спине — вдруг стало не по себе от этой неестественной неподвижности Слуги. — О Архонты, она будто мертвая, — некстати промелькнуло в голове мысль. Фурина замерла, прислушиваясь к звукам снаружи. Сквозь приоткрытое окно доносился шум города — перезвон колоколов, крики зазывал, цокот копыт по мостовой. Но все эти звуки сливались в единый, подобный морскому прибою, гул. — Разве Вам обязательно оставаться? — немного осмелев, девушка не выдержала острого взора, чувствуя, как к щекам приливает жар. — Я побуду здесь — присмотрю за тобой. Чтобы не сбежала отсюда, пока меня нет. — Слуга бросила на нее лукавый взгляд поверх книги. — Вы меня стесняете. Нарочно издеваетесь надо мной? — фыркнула она, пытаясь скрыть смущение. — Вовсе нет, — Арлекино приподняла бровь. — Просто выполняю свой долг — не спускаю с тебя глаз. Фурина открыла было рот для ответной колкости, но зевок опередил ее. Она прикрыла рот ладонью, ощущая, как веки отяжелели, и натянула одеяло на голову — жалкая попытка заглушить рев собственных мыслей и скрыться от пристального взгляда. Ей предстояло провести весь день в этой роскошной «темнице», пока Предвестник не позволит ей выйти. Девушка слегка приподнялась, чтобы в последний раз взгляд ненадолго задержался на женщине, которая расположилась в высоком кресле у окна, прежде чем веки предательски сомкнулись. Сон окутал ее мягким покрывалом, унося прочь от реальности. Слуга же не сомкнула глаз. Утро сменилось вечером, а Арлекино, уходившая время от времени из комнаты, восседала в кресле подобно бдительной статуе, чьи очи не смыкались ни на миг. Изредка ее ладонь небрежно перелистывала страницы книги, но взор оставался рассеянным. Причудливые тени от заката заплясали на ее лице, окрашивая его в багровые оттенки. Порывы ветра доносили сквозь распахнутое окно ароматы вечерних благовоний и специй с городских базаров. Фурина вздрогнула во сне и перевернулась на другой бок, отчего одеяло сползло, обнажив ее хрупкое оголенное плечо. Арлекино проследила за движением глазами хищника, ловящего малейшее колебание добычи. Вдруг девушка забормотала что-то бессвязное и забилась в тревожном сне. Тело выгнулось дугой, а ладони вцепились в простыни с такой силой, что побелели костяшки пальцев, но успокоилась она еще до того, как женщина поднялась с места. Ночная прохлада сменила вечернюю духоту. Ночь окутала город своим чернильным покрывалом. Сквозь распахнутое окно в спальню проникали лишь отблески уличных фонарей, да перезвон колоколов с ближайшей церкви. Арлекино поежилась и подбросила поленьев в камин, отчего языки пламени радостно взвились вверх. Ее взгляд скользнул к девушке — та мирно посапывала, утопая в пушистых перинах. Слуга откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза. Однако ее тело оставалось напряженным, готовым в любую секунду вскочить на ноги при малейшем подозрительном звуке или движении. Как всегда, она не позволяя себе ни единого мгновения слабости. Изредка она прикрывала глаза, погружаясь в ту особую полудрему, когда разум бодрствовал, а тело отдыхало, но стоило девушке лишь слегка пошевелиться, как Арлекино вздрагивала и вновь обращала к ней свой цепкий взор. Резко выпрямившись в кресле, Слуга разминала затекшие мышцы. Ее взгляд скользнул по комнате, выхватывая отблески лунного света на позолоченных рамах зеркал. Тело словно одеревенело от долгого неподвижного сидения — она бесшумно поднялась и прошлась по комнате, разгоняя кровь. Тень заскользила по стенам, отбрасываемая мерцающим пламенем в камине. Арлекино приблизилась к окну и отодвинула тяжелую портьеру. Ночной город предстал перед ней во всем своем великолепии. Звездное небо мерцало мириадами огоньков, а внизу, на площади, слышались приглушенные голоса торговцев и зазывал. Арлекино прислонилась лбом к прохладному стеклу, вдыхая дурманящие ароматы ночи — дым, специи, благовония. Взгляд черных глаз скользнул по лабиринту извилистых улочек и переулков, ныряющих в самое сердце города. — Вы… весь день не спали? — пробормотала девушка хриплым со сна голосом за спиной, заставив Слугу вздрогнуть. Арлекино резко обернулась, ее рука инстинктивно потянулась к поясу, где когда-то покоился кинжал. Однако там была лишь пустота. Она расслабила плечи, вновь обретая самообладание. — Разумеется, не спала, — ее голос звучал ровно и безэмоционально. Слуга отвернулась к окну, позволяя своему телу расслабиться. Ее плечи расправились, а черты лица смягчились. — Ночь успокаивает разум, стирает границы между явью и сном. Фурина приподнялась на локтях выше, внимательно наблюдая за ней. Слуга казалась совершенно другим человеком — ее лицо лишилось привычной маски безразличия. — Вы ведь не всегда были такой… жесткой? — спросила девушка осторожно. — Что сделало Вас Предвестником? Арлекино замерла на мгновение, ее спина напряглась. Взгляд остекленел, будто она провалилась в пучину воспоминаний. Затем она обернулась, и Фурина поразилась пустоте в ее глазах — словно все эмоции, все чувства вдруг иссякли, оставив лишь бездонную тьму. — Некоторые вещи лучше не знать, — ее голос был подобен шелесту ночного холодного ветра. — Иначе они отравят твой разум. Фурина открыла было рот, чтобы возразить, но слова застряли у нее в горле. Арлекино сделала шаг к кровати, ее движения были плавными и неторопливыми, как у зверя, выслеживающего добычу, и девушка инстинктивно вжалась в подушки — сердце забилось чаще, отдаваясь в ушах грохотом литавр. Будто она приоткрыла дверь в обитель кошмаров, которую лучше было держать наглухо запертой на все замки и засовы. Однако Арлекино не собиралась нападать. Вместо этого она наклонилась и выдвинула небольшой ящик из-под кровати. Внутри, завернутая в бархатную ткань, покоилась бутылка цвета запекшейся крови. Она бережно извлекла ее и прошла к камину, где стояли два бокала на серебряном подносе, отполированном до зеркального блеска. Блики языков пламени отражались и прыгали на ее лице, придавая ему еще более холодящий душу вид. Арлекино опустилась в кресло и принялась неторопливо откупоривать бутылку. Пробка со звонким хлопком вылетела из горлышка, и по комнате разлился терпкий, пьянящий аромат выдержанного вина. Алые всполохи под слоем золы ворочались и вздыхали, как живые, и слышалось в тишине лишь то, как рассыпалось догоревшее полено, осыпая искрами каминную решетку. Фурина приподнялась, не сводя глаз с ее движений. В бокал неспешно полилось вино, словно жидкий рубин, играющий в отблесках огня переливами всех оттенков красного — от багрового до почти черного. Звук льющегося алкоголя прерывал лишь треск огня в камине. Арлекино поднесла бокал к лицу, вдыхая аромат, затем сделала небольшой глоток. Ее глаза прикрылись в безмолвном наслаждении. Капли вина, как с кровоточащей раны, стекали по стенкам бокала. — Праздным занимаетесь, Слуга, — не выдержала Фурина, ощущая приближающуюся волну негодования, грозящую вот-вот захлестнуть ее с головой. Арлекино медленно открыла глаза и посмотрела на девушку взглядом, лишенным всякого выражения — холодным, как ломаные цепи дрейфующих льдин Снежной. — Отнюдь, — ее голос был тих, но в нем звенела сталь. — Просто ценю редкие мгновения покоя. Она отпила еще вина, не сводя взгляда с девушки, смотрящей исподлобья, прямо как нахмурившаяся туча перед грозой. Та ощутила, как ее захлестывает гнев — дикий, первобытный, подобно урагану, грозящему смести все на своем пути. Неописуемая текучая сущность побежала из груди к горлу, сдавливая его тисками. Что-то душило изнутри, мешая вздохнуть. Временами до ее слуха долетал потрескивающий звук поленьев, тлеющих в камине, а когда Арлекино делала едва уловимое движение, раздавался тихий шелест ткани ее одежды. — Тебя так легко вывести из себя, весьма занятно наблюдать. Присоединишься ко мне? Или предпочтешь продолжить истерику? — женщина приподняла бровь, и ее губы тронула едва заметная усмешка. Фурина почувствовала, как ее гнев начинает истаивать, уступая место чему-то новому — странному покалывающему чувству, похожему на… предвкушение? — Я не пью, — выдавила она из себя, сжимая кулаки так, что ногти впились в ладони. Арлекино рассмеялась — низким, бархатистым смехом, от которого по спине девушки пробежала дрожь. — Как жаль, — она сделала еще один глоток, смакуя вкус — вишневая сладость уступала место дубовой горчинке, а затем и легкой кислинке выдержанного винограда. — Это одно из лучших вин, что я пробовала. Выдержанное, терпкое, с нотками спелой вишни и дубовой стружки. Каждая нотка раскрывается на языке, словно лепестки распускающегося бутона. Просто амброзия для истинных ценителей. Арлекино с удовольствием наблюдала, как та пыталась совладать с собой. У этой девушки была особенная аура. Чистая и твердая, словно лед, но мягкая и молочная, как снег. А под этим инеем крылось нечто… первозданное. Дикое и необузданное, как сама природа. Нечто безумное, что временно прочно скрыто за завесой, по другую сторону которой стоит могущественная сила. Она окинула Фурину внимательным взглядом. Да, под этой ледяной оболочкой билось пламя — яростное, неукротимое. Арлекино видела, как оно вспыхивает в ее глазах при каждом ядовитом слове. Это пламя жаждало вырваться наружу, пожрать ее изнутри, если она не найдет выход своим эмоциям. Собрав последние крохи самообладания, Фурина отвернулась и натянула одеяло на голову, пытаясь скрыться от этого испытующего взгляда. Ее тело сотрясала дрожь, но она изо всех сил старалась взять себя в руки. Слуга усмехнулась и сделала еще один глоток, позволяя терпкому вкусу растекаться по языку и не сводя глаз с ворочающегося кокона на кровати. Девушка явно боролась с собственными эмоциями и мыслями, пытаясь не дать им вырваться наружу. Это было забавно и в то же время… печально. Когда Предвестник на мгновение прикрыла черные глаза, в голове вихрем пронесся спутанный рой мыслей — как ее рука легла бы на одеяло и резким движением стянула его, обнажая взору испуганную девушку, и Слуга любовалась бы ее трепещущим телом, бьющейся жилкой на шее. Фурина жмурилась бы от яркого света, а грудь вздымалась в рваном дыхании. Арлекино склонилась ниже, и ее губы почти коснулись тонкой синей жилки, когда она бы вдохнула запах страха, ощущая биение пульса. Черная рука скользнула бы к грудной клетке девушки, нащупывая ее сердце, вонзила кинжал в это уязвимое место — ткань и плоть рассеклись под лезвием. Фурина корчилась бы от боли, крики сменялись хрипами, когда клинок вспарывал ее грудную клетку, обнажая ребра. Кровь хлынула горячим потоком, заливая простыни, но женщина не обратила бы на это внимание. Она давилась слюной от предвкушения, и пальцы проникли сквозь разрез, нащупывая бьющийся комок плоти, вырвали его из груди, все еще теплое и пульсирующее. Наслаждалась бы биением мягкого органа в ладонях, а после поднесла его к губам, ощущая солоноватый привкус крови. Язык скользнул по бархатистой поверхности, пробуя на вкус, ощущая каждый изгиб, каждую впадинку. С жадностью слизывала кровь, стекающую по подбородку, чувствуя, как она пропитывает ее одежду. А затем она вгрызлась бы в него зубами, разрывая мышцы, высасывая последние силы и смакуя — ужасно хотелось распробовать этот коктейль вкусов… Внезапно она отдернула себя от фантазии, сглатывая слюну. Арлекино попыталась представить, каково на вкус ее сердце, не вырвало бы ее от концентрации мерзкой приторности. Наверняка оно было бы обжигающе-горячим, как расплавленная сталь. Способным прожечь язык до самых костей, оставив лишь пепел. Но в то же время в нем ощущались бы нотки пряности, дразнящие небо. Возможно, даже сладость, подобная меду, вперемешку с горячей алой кровью, что делало бы этот вкус поистине непередаваемым, многогранным. Поначалу, она думала, сердце будет приторно-сладким — похожим на спелую ягоду, налитой летним соком, но затем эта сладость, стоило лишь сильнее надкусить плоть, сменилась бы горечью — оседающей на языке тягучей патокой разочарования и боли. Ибо жизнь ломает даже самых стойких, вымораживая их изнутри, подобно тому, как первые морозы выжигают нежные листья. Арлекино знала это лучше, чем кто-либо. А после горечи, несомненно, последовала бы кислота — едкая, как уксус, способная разъесть глотку. Ибо что может быть более ядовитым, чем ненависть, гнев и жажда мести? Арлекино видела, как эти чувства пожирают людей изнутри, высасывая из них все соки. И может, ее сердце отдавало бы горечью полыни? Той самой, что прорастает на пепелищах после ужасных пожаров, напоминая о боли и страданиях. Да, Арлекино была уверена — Фурина не сумеет забыть ту боль, что когда-то выжгла ее дотла. Возможно, именно поэтому она так цепляется за свою ярость, не позволяя ей остыть? — Что с Вами? — спросила девушка, бросая настороженный взгляд. — Вы будто… отсутствовали. — Все в порядке, — Арлекино моргнула, вздрагивая от неожиданности и приходя в себя. Фурина, что уже стояла рядом, смотрела на нее с опаской и любопытством. — Просто слегка задумалась. Все же отказываешься от вина? — Нет, благодарю, я предпочту чистую голову, — Фурина сразу же решила сменить тему. — Куда мы держим путь дальше? — Разумное решение, — Слуга кивнула, продолжив после небольшой паузы. — Ибо нам предстоит долгий путь. Мы отплываем в Сумеру на рассвете. Фурина кивнула, ощущая внутри странную смесь предвкушения и тревоги. Она поежилась, когда представила выжженные солнцем пустоши, моря зыбучих песков и безжизненные каменистые плато. Но именно через эти земли пролегал их путь. С одной стороны, она была рада покинуть Снежную и даже Фонтейн, слишком долго находясь взаперти. С другой — перспектива путешествия в компании Арлекино не радовала. Девушка прошлась по комнате, разминая затекшее тело. Ее взгляд скользил по роскошной обстановке, выхватывая отдельные детали. Вот зеркало в витиеватой раме, отражающее ее помятый после сна вид. Вот шкаф из темного дерева с затейливой резьбой. А вот камин, в котором уже почти прогорели дрова. На одной из полок она обнаружила потрепанную колоду карт. Фурина извлекла ее и принялась ловко перетасовывать, чувствуя, как ее пальцы вспоминают давно забытые движения. — Предлагаю сыграть в «Маски», — голос звучал с деланным безразличием. — Если, конечно, Вы не боитесь проиграть. — Дерзкое предложение. Но я принимаю. — Арлекино обернулась, ее губы тронула усмешка. Девушка принялась сдавать карты, ощущая, как ее сердце учащенно бьется в предвкушении игры. Сейчас, окруженная забытым великолепием, Фурина могла позволить себе мимолетную передышку перед отплытием. Пусть даже за карточным столом, где каждый ход был лишь малейшим шажком в большой игре.