Таинственный цирк и солнечный глаз

Ему нужно это сделать с самого начала, с той самой минуты, как Джерард проскальзывает под забором, как открывает сегодня утром глаза, как вообще рождается, он должен родиться здесь, а не в душном доме — в крытом павильоне работает кондиционер. Святая благодать, сошедший с небес бог, как божья длань задувает холодный воздух на загривок и в лицо, Джерард знает от Рея, что такие штуки существуют, но крайне дорогие, Фрэнк тянет Джерарда за руку: «эй, простынешь, не стой прямо перед ним». Террариум на третьем этаже, а крытый павильон на первых двух, тут те, кому или не хватило клеток, или кто в клетках не так красив и изящен, как в комнатах. Например, павлины и страусы, если первый один, хвост выглядит куцеватым, но отрастающим, наверное, часто ломает перья о прутья клетки, оттого и переселяют сюда. То страусов несколько, один обычный, другие поменьше, и с черными перьями, есть те, у которых клюв красный, и другие с жёлтым и ярким, ещё есть летучие мыши. Фрэнк говорит: «это ты», показывая на одинаковые чёрные свёртки, взаправду висящие вниз головой, «какие симпатичные молодые вампирчики, привет, а я ваш собрат», говорит Джерард, смотря в один угол комнаты, но его перебивают из другого угла. Там драка, очень громкая драка между самцами, тонкие крылья облепляют когтистые лапы, как саваны из паутины или другого летящего материала. Ещё есть лемуры с очень длинными полосатыми хвостами, маленький Джерард негодует, что таких смешных зверей не держат в цирке, Рей, тогда ещё в разряде взрослых, а не друзей, объясняет, что они слишком вёрткие, и правда, Джерард не успевает следить за всеми, и стар и мал носятся по комнате так, словно за ними кто-то гонится. А затем Джерард теряется, потому что в следующей комнате сидят очень интересные животные, чем-то похожие на бобров, или на хомяков, или на выдр, всё вместе и частица от каждого. Джерард никогда не видит их, ни в журналах, ни на картинках книг, ни в сериалах, когда у него ещё есть видик, ни в телевизионных программах, когда мама ещё смотрит телевизор, или когда он помогает Рею, и он включает естественнонаучный канал, так не скучно. Животные похожи на бультерьера, а вроде на собаку, есть в них что-то от свиней, только они коричневатые, щетина наверняка жёсткая, и нет пятачка. На что-то совершенное иное, инопланетное, их нельзя описать словами, боже, Джерард ощущает себя воздушным шаром, когда его протыкают иголкой, он читает на табличке: «капибара», и дальше, с таким интересом маленький ребёнок заглядывает в шкаф, куда ему запрещают совать нос. — Джер, ну это просто водная свинья, даже не тигр... — Фрэнк смотрит на спокойных грызунов уже около пятнадцати минут вместе с Джерардом, животные явная противоположность Фрэнка, но успокаивают даже его. — Вот именно, тигров я могу увидеть в цирке, а таких там нет. — Тут много кто есть, кого в цирке не встретишь. — Но оно... она, да, непременно она или он, они все просто замечательные! — Джерард почти что растекается по стеклу, одна из капибар медленно сходит в небольшой пруд посреди комнаты, проплывает его вдоль, выходит и резво отряхивается. — Ну Дже-ерард, — Френк прыскает в кулак. Джерард не говорит подходящее «ну ладно, пойдём», он так и остаётся у вольера, смотрит на степенную и мокрую капибару, плавают они ещё смешнее, чем ходят, и так же медленно. На секунду Джерард скашивает глаза — Фрэнк смотрит на него с улыбкой, подложив кулак под щеку, чёлка спадает с лица и висит пластом, заканчивающимся острым концом, клыком, с Фрэнком ассоциируется или спокойное, или озлобленное лицо с кровью из носа, Джерард никогда не видит его умиляющимся. С такой теплотой никогда не смотрит ни мама, ни, тем более, отец, брат тоже нет, хотя именно от него этого Джерард не ждёт.

***

Джерард не хочет уходить из павильона ещё и из-за кондиционера, на солнце он словно змея под лампой в террариуме, лежит, не шевелится, единственное отличие — он ничего не переваривает, но так же ждёт, когда растрескается и слезет кожа. Питон, спрятавшийся в самый темный уголок, и куча пауков в небольших домиках в тёмном закутке, некоторые ядовитые, некоторые маскируются пол дёрн так, что их совсем не разглядеть, Фрэнк упоминает, что его сестра их до смерти «боялась», Джерард почти пищит и хочет переспросить, но Фрэнк спрашивает о чём-то другом, слова катятся колесом, и слово «сестра» из диалога уже не выцепить». Джерард, однако, помнит про рысь, Фрэнк уверяет, что в этом павильоне они точно её не найдут, Джерард прыскает, запуская руку в рюкзак, он пересчитывает свои бутылки, давно уже согревшиеся — у Фрэнка изначально чуть меньше, Джерард сомневается, хватит ли им на обратный путь, надо растянуть настолько, насколько можно. От смены прохладного кондиционерного ветра на жарящие солнечные лучи немного шумит голова, Фрэнк уже достаёт бутылку и делает глоток, так, чтобы язык не казался сухим, Джерард решает пока не пить, а пробежать до тени. Выходов и входов и павильона два, через один они входят, дверь другого Джерард отпускает, они оказываются в другом крыле зоопарка, Джерарду из клетки улыбается шакальим ртом гиена. Пятна на её боку пересекает шрам, наверное, она носит щенков, хотя по клетке ещё болтается прошлый помёт, и эти щенки далеко не взрослые, так, подростки, грызут покрышку и рычат громче, Фрэнк кричит «эй, ты где там застрял?!», Джерард шикает на него, показывает палец у губ, когда подбегает, то отчитывает, «ты что пугаешь малышей?!». Они сворачивают вправо, зоопарк — это искусственный лес, весь лиственный, но бывают и темные уголки, где листва изумрудная, словно хвоя, где кажется, что совсем невозможно пойти, но есть тропинка. Деревья не дают прохладу, только духоту из-за густых крон, Джерард всё-таки делает глоток, смотрит на белого пушистого волка в клетке по левую сторону тропинки, Джерарду кажется, что у него есть такая же густая и длинная шерсть. Поэтому Фрэнк может при такой температуре ходить в перчатках и джинсах, а Джерард обречён носить костюм призрака и постоянно обливать лицо, да, Джерард просто арктический волк, родившейся не там, вот тут, кажется, тоже есть волчата, только тёмные, с брюшком цвета какао. Они тоже играют с покрышкой, но младше, чем отпрыски гиены, оттого более милые, круглоглазые и пушистые, Фрэнк говорит, что не против пощипать их за щёки, Джерард уверяет, что они также не против откусить ему пару пальцев. Затем идут смешно фыркающие лисы с богатыми хвостами, ещё волки, могут быть и тилацины, но история не складывается так, что они не вымирают, Джерард когда-то читает об этих волках статью. Здесь тупик, а затем подъём, дальше вольеры с копытными, пони, лошади, ослы, говорят, есть ещё лось, и конечно же, жирафы, Джерарду не столько интересны они, африканская тема достаточно популярна в цирке, даже Миранда, вот, какой гот выступает, словно обёрнутая шкурой от манго. Или папайи, или розоватой кокосовой стружки, неважно, Джерард устремляется в тупик, слухи не врут, вот же небольшая пустая клетка в уголке с рысями, и «смотри, Фрэнк, она правда сломана». Конечно, кошка не раздвигает прутья, просто засов разломан на две части, дверца приоткрыта, Фрэнк оглядывается, надевая вторую лямку рюкзака, Джерард тоже, так удобнее бежать в случае чего. Не видно никого из работников в светлых футболках, что ж, это только на руку, а соседи рыси бродит вдоль клеток и с настороженностью шевелят кисточками на ушах. Словно они знают, кто ломает замок, и это не время разламывает засов, а что-то другое, Джерард, внимательно следя за рысью, углубляется вглубь леса, обходя крайнюю клетку, Фрэнк идёт впереди, он и отважней, и у него шире шаг. Вдруг взаправду зверь окажется недалеко, Фрэнк болтает без умолку, но тихо и вкрадчиво, как диктор на радио, Джерард так слушает аудиокниги и спектакли, когда удаётся поймать их в эфире поздним вечером. Это чудесно — лежать на животе поверх одеяла и смотреть на драпировку динамика, слушать диктора — Фрэнк останавливается, «ты не слышишь, как урчит в пузе у этих, оставшихся?», Джерард прыскает и бьёт его по спине: «пошли!» — и то, как после дневной жары остывает дом. Фрэнк говорит о том, что им, возможно, за поимку рыси дадут медаль, премию, абонемент в городскую библиотеку, они же рискуют своими задницами, что бы поймать сбежавшую кошку, способную разодрать ребёнка. «Ага, только её нужно сначала поймать, а не только примять траву вокруг клеток», «Джерард, откуда такой скепсис? Верь в нас!». Джерард отвечает, что верит, он не начинает ни одной канители без веры, что всё получится, правда, насчёт этой не уверен, наверное, редкое исключение, Фрэнк хмыкает: «или ты ставишь перед собой другою цель», Джерард не отвечает, кивает, хотя Фрэнк не оборачивается и не видит его. Они проходят достаточно далеко, слева холм, где небольшая клетка, не известно для кого, а затем начинается огромный загон, он поделён на секции — лошади, пони, те, у кого есть рога, и те, кто не уживается с первыми тремя, Джерард не знает, кто конкретно, и сколько всего секций на самом деле. Ещё есть стойла, но в них не запускают посетителей, как говорит Фрэнк, наверное, это как подсобные помещения, в этом краю не бывает холодов и лошадь круглый год может бегать по улице. — Тише! — прерывает размышления Фрэнк и садится на корточки, резко втягивая за собой Джерарда. — Что такое? — Спрашивает Джерард, вглядываясь в траву. — Кажется, я что-то видел, или движение, или блеск глаз, подожди, — Фрэнк сосредоточен как хирург. Слева по-прежнему обнесен деревянным забором газон, в том же бревенчатом и небрежном стиле, как в цирке, справа до сих пол лес, под ногами — пышный куст разросшегося папоротника, но теперь совсем рядом с Джерардом не пустота. А Фрэнк, он так близко, что Джерард чувствует тепло, исходящее от тела, чувствует дыхание, как дуновение ветра, если закрыть глаза, они сидят, как рыбы в консервной банке, Джерард замечает свою ладонь на спине Фрэнка, и руке делается несказанно горячо, словно он выходит под солнце без кремов и воды, и гуляет так часа три, или все шесть. Джерард колышется, словно на ветру, словно трава пол дыханием Фрэнка, он заставляет себя смотреть в кусты и искать возможную опасность, кошка должна быть очень зла, если посчитает, что Джерард и Фрэнк вторгаются на её территорию, и кошки любят нападать из-за угла. Ни ушей, ни хвоста нигде не видно, возможно, потому, что Джерард не может смотреть никуда, кроме лица Фрэнка, хотя и повторяет себе, что ты, идиот, «смотри куда угодно, только чтобы не пялится на его обычное, но красивое лицо, хоть выжигай солнцем глаза, только не пялься, не пялься, Джерард, это некрасиво». Это даже ужасно, потому что Джерард осознаёт, что в нём что-то не так от такого простого жеста, от того что они вместе на таком узком участке земли, или, возможно, оттого, что солнце пробирается через кроны и печет из незащищённые головы — кепку-то Джерард снимает у входа в павильон. С Джерардом что-то не так, всё внутри идёт наперекосяк, плавиться, превращается в сахарную вату, в молочный пудинг, в желе, оно не должно быть таким пластичным, но становится, от любых тканей до костей, расплавленные лёгкие стекают в такие же мягкие, ломкие, как пастила, ребра. Уже всем понятно, что ничего не произойдёт, что скрывающаяся рядом рысь — это враньё, первое враньё городка, которое Джерард испытывает на своей шкуре, но оно не такое раздражающее, как враньё родителей. Хотя, и не такое огорчающее, потому что рыси Джерард на самом деле не ждёт. Фрэнк уже собирается двинуться, а Джерард — убрать руку с его влажной спины, как вдруг откуда-то слева, почти что сзади, доносится звериный рык. Гортанный и ярый, одурелый от злобы, на них рычит не игрушка или кто-то с экрана телевизора, или из плеера, это рык настоящего животного, привыкшего сначала рвать, а только потом глотать еду. Фрэнк поднимается, и как олимпийский бегун несётся прочь от кустов, Джерард, проклиная, что не соображает такой простой истины на долю секунды раньше, еле успевает за ним, рюкзаки бьют по спине, кажется, ещё чуть-чуть, и острые зубы вцепятся в ногу, и поволокут, а потом найдут только измазанные в земле и обглоданный труп. Кажется, что Джерарду на ухо дышит огромная кошка, как тигр, когда спит и ему снится загнанная антилопа, как пума, когда облизывает кость, оставшуюся с ужина. Джерард даже оглядывается, оказывается это Фрэнк почти что падает и запыхается, Джерард не улавливает момент, когда начинает бежать быстрей него, всё-таки цирк, или отец с его методами воспитания, дают какую-то сноровку, пусть и крошечную. Джерард протягивает руку, они забираются на холм, где начинается территория копытных, смотрят вниз с холма. Там только темнота тупика, никаких кошачьих глаз, но рык явно есть, «там точно кто-то был!», потерянно произносит Джерард, так потерянно, что Фрэнк выливает на него остатки из бутылки. Джерард тоже переворачивает бутылку, у него она большая, Джерарду достаётся больше, он даже успевает почти что умыться под струёй воды, намочит и перчатки, и шею, и спину. Джерард делает глоток, Фрэнк тоже, они смотрят друг на друга секунд десять, пятнадцать, Джерард знает, что у Фрэнка в голове, у него то же самое, но он не хочет осуществлять это первым, и начинает смеяться. Чуть не захлёбывается, Фрэнк всё-таки плюется, так пытаются привести в чувство больного, так выпускает воду пульверизатор, но Джерард отворачивается и капли летят на затылок. «Но я серьёзно говорю! Там точно что-то было!», Джерард убирает бутылку в рюкзак и обнимает его, вполне может оставить там, под склоном, хорошо, что не забывает. «И оно уплыло», отвечает Фрэнк, заправляя мокрую чёлку за ухо, «это нужно пустить, как слух, словно двух фриков она уже покусала, еле ноги унесли», Джерард протестует: «тогда оно точно кого-нибудь покусает, и те ноги не унесут». Фрэнк улыбается, как солнце или облако с детских картинок, у Джерарда от этой улыбки всё внутри разламывается, а ещё от смеха после ответа Фрэнка: «на это и расчёт, мой милый друг». Здесь есть выход из зоопарка на окраины, в абсолютно другой район, не тот центральный и чистый, где вход, но Фрэнк говорит, что это не бела, можно выйти здесь, это не причинит вреда. Джерард пытается сориентироваться по солнцу, чтобы понять, сколько времени, то этот божий глаз только режет его глаза, вот незадача, хорошо, что Фрэнк понимает без слов, возможно, он берёт с собой трубку, а, нет, просто наручные часы, они лежат в том же кармане, что и деньги. В принципе, время ещё есть, но Джерард не приуменьшать дорогу, ему следует вернуться до обеда, до него его точно не начнут искать, но если он не появиться за столом, когда мама будет разливать суп с лапшой — уже другое дело. Майки, возможно, уже что-то подозревает, помогает маме готовить или вкалывает на тренировках, режет картошку или висит вниз головой, и думает, где же Джерард, интересно, есть ли с его вариантов правильный ответ. Фрэнк говорит, что не посмотрели они всего ничего, медведей-гризлей и других, тёмных и таких же свирепых, но добавляет, что здесь они всегда сонные, то ли чересчур сытые, то ли их немного усыпляют добавками, возможно потому, что так последствия от их побега будут не столь плачевными. Фрэнк почти не говорит о рыси, хотя Джерард видит, как Фрэнк пугается, как держатся за его руку, когда карабкается на холм, как оглядывается в первые секунды, когда поднимается. Джерард и Фрэнк выходят через цветочную арку на пустынный проспект, здесь небольшой рынок, куча маленьких домов, наверное, это магазины, есть и простецкие лавки, и деревянные прилавки, Джерард поворачивает голову в сторону более шумной и оживленной улицы, тянущейся от проспекта. Хотя Фрэк и тянет его в другую сторону, о, так это, наверное, та самая ярмарка, где продавцы интереснее товара, где можно обзавестись не только классными перчатками, но и хорошими знакомствами, возможно, там есть лавки, которые готовят быструю еду, или сахарную вату, Джерард тысячу раз видит её, близко и жалко, но никогда не пробует. Джерард видит светлый фургон, не потому что выкрашен в пастельные тона, а оттого, что сильно выцветает на солнце, изначально он зелёный, или бирюзовый, цвета морской волны, жёлтые, почти ванильные и незаметные буквы складываются в «ice cream». Из фургона мороженщика слышится музыка, до Джерарда долетает «and you know that you feel it too, cause it is nine in the afternoon», он стоит пару секунд неподвижно, потом хочет шагнуть вперёд, подойти ближе, узнать песню, или хотя бы спросить, парень, накладывающий пломбир в рожки, точно должен знать, наверняка это то, что часто крутят по радио, а у него сто пудов включена магнитола, а не переносной магнитофон. Джерард никак не может понять, из какой песни он знает эти строки, точно же слышит не раз и не два, возможно, даже узнаёт у Рея, выписывает себе название, может, это есть у него или Фрэнка на плеере, но Джерард никак не может вспомнить ни названия, ни автора. Рука в мокрой перчатке сильно-сильно сжимает пальцы Джерарда, так, что становится реально больно, «эй, ты чего, давай послушаем, я уже слышал эту песню где-то, но не могу вспомнить, как она называется». Фрэнк мотает головой и отрезает «нет», с таким звуком палач отрубает голову, так ребёнок узнаёт, что из-за него все беды, и что размеренной жизни больше не будет, так снимается скальп, «эй, ты чего, перестань!», и мокрая перчатка, обхватив Джерарда за запястье, тянет его подальше от мороженщика и скрывающейся в тени песни. Фрэнк оттаскивает Джерарда недалеко и тащит очень недолго, так, что музыка не перебивает его голоса. — Я не хочу туда идти, потому что там могут быть задиры, с которыми у меня конфликты в школе, — это как один выдох, как камень в лоб, ураган в песок, Джерард пугается того, как Фрэнк выплёвывает эти слова, так град ломает стебли и бьёт ягоды. — Так бы сразу и сказал, — отвечает он, — извини. Ты не знаешь, случаем, что за песня? — Вроде бы нет. Джерард чувствует, что между ними протекает ледяная река, замерзает небольшой слой льда, так всегда, когда Джерард делает то, что не нравится его оппоненту, например, маме — когда ссориться, или даже дерётся с Майки, Рею — когда кладёт ладонь в пасть зевающему тигру. Рей предупреждает не раз и не два: тигр, конечно, крайне удивится, если его клыки вопьются во что-то живое, где бежит кровь, но не откажется это съесть, а вот Джерард удивиться не успеет. Джерард думает, что проклята его голова, проклято все, что двигает его в сторону ярмарки, «раз ты догадываешься, что там, то вспомни, что Фрэнк не хочет туда идти, и всё, он же здесь проводник, а не ты, это его дело, почему он не хочет идти на ярмарку, в ты заставляешь об этом говорить». Однако, теперь Джерарду вдвойне любопытно, интересно, и так же совестно, кажется уместным спросить именно сейчас, когда мокрая чёлка Фрэнка растрёпывается по лицу. — Фрэнк, а ты слышал слух, что в городе есть чудовище, и там что-то про сердце городка, просто я не очень понимаю.... — О боже, — Фрэнк закатывает глаза, заправляет челку за ухо, но прядь всё равно выпадает, — даже до тебя доходит слух, что меня не любят в школе? — Так это про тебя?! — Джерард делает глоток из бутылки, и взаправду удивляется, — я слышу только урывками, и не совсем понимаю, про что они говорят. Мол, сердце городка тебя любит, а остальной город нет, и почему ты — чудовище? — Это странная и уже довольно старая история. Скажем так, некоторым задирам в школе не нравится, как я одеваюсь, и они выдумывают такую нелепицу. Они могут заявить об этом не только в школе, но и если просто встретят меня в городке. И всё. — Серьёзно? Вот так просто? Фрэнк кусает губы, а потом выхватывает бутылку из рук Джерарда и выливает половину себе на затылок, если прислушаться, можно услышать, как солнце жжёт, испаряет спасительную холодную водную пленку и негодует, что та мешает ему жечь тело. Чёлка теперь совсем прилипает к щекам, Джерард думает, что мокрыми они более подходят как мишени для задир, но так правда лучше идти, он забирает бутылку у Фрэнка и обливает себя. — А почему должно быть сложно? — Джерард размышляет, всё ли Фрэнк рассказывает, или о чём-то умалчивает. — Пошли! И чем дальше они отходят от ярмарки, тем теплее Джерарду становится, лёд трогается, и рыбы-летуны направляют плавники, прыгают, радуясь, что ничто не мешает им, клянутся, что больше никогда не остановятся, ну, до той поры, пока их в полёте не схватит чайка. Фрэнк выводит Фрэнка в другую сторону пригорода, они делают крюк, Джерард делится тем, что никогда столько раз не переходит дорогу, сколько сегодня, никогда не видит столько разных машин, и совершенно пустые улицы, Фрэнк отвечает: «я беспокоился, что у тебя начнется паника из-за толп людей», Джерард махает рукой. «Я выступаю перед публикой всю жизнь, да, сначала это страшно, а сейчас нормально, знаешь, если смотреть с арены видны далеко не все ряды, это из-за освещения. А если со сцены, то можно вообще ослепнуть, если опустить взгляд на уровень спинок кресел, тоже из-за софитов». — О, точно, Джер, я же видел Миранду в школе! — Джерард, полный интереса, поворачивается к Фрэнку, вовремя же он это вспоминает. — Ходит слух, что у неё в прошлом выпуске были друзья, она пошла на выпускную вечеринку вместе с ними. Вообще, главное, что там случилось, это авария, где, если верить слухам, погиб какой-то ботаник и главный школьный задира, но ещё говорят, будто она разбила окно, выпав в него. — Надеюсь, первого этажа? И насколько она была пьяна? — Джерард пытается рассмеяться, чтобы забыть огромные уши в окне. —Настолько большие величины экспертиза установить не в состоянии, — Фрэнк улыбается, — насчёт этажа не знаю, везде давно пластиковые рамы, но девчонки уверяют, что те девчонки, что отрываются на той вечеринке, точно слышат звон разбитого стекла, и вроде как у Миранды есть шрам у виска, который остаётся после этой ночи. — А вот шрама я не помню, — Джерард крепко задумывается, — надо будет к ней приглядеться, возможно, она хорошо его прячет, а возможно он и есть, но очень давний. Джерард силится вспомнить Миранду, но близко, не подвешенной на обруче, не отдаленно стоящей в очереди, не стоящей где-то далеко рядом с Майки, получается с трудом, нет, Джерард отлично знает её в лицо. И даже частенько сидит рядом с ней, но никогда не рассматривает её так близко, чтобы знать, есть ли шрам на виске, или нет. Джерард идёт и идёт, Фрэнк плетёт и плетёт вереницу их шагов, такое чувство, словно специально запутывает кого-то, идущего по их следам, Джерард только начинает думать, что вполне понимает устройство города, как слышит «не туда! Нужно свернуть здесь!». Джерард и Фрэнк проходят мимо больницы, здесь начинается район, им заканчивается городок, совсем близко та дорога, которая ведёт к цирку, больница одна из многих, они все в городке похожи на старинные университеты, с тяжёлыми колоннами, маленькими окнами и балконами, наверное, с высокими потолками в комнатах. Джерард сначала думает, что все проталины на стенах задуманы, а потом Фрэнк прыскает: «это штукатурка отвалилась, дурачок!». — Blue moon, now i'm no longer alone. Джерард оборачивается, присматривается, видит крошечный больничный балкон, за ним, судя по виду из окон, не палата, а гостевая комната, кто-то смотрит телевизор, кто-то вяжет, и дверь открыта, за находящимся на балконе наверняка наблюдает медсестра. Это тот старик, он часто ходит на представления в цирк, у него соженна правая часть тела, Фрэнк тоже смотрит на него, и, как знакомому, машет рукой, старик поднимает правую ладонь — как растаявшая восковая свеча — и машет в ответ. — Ты не знаешь, откуда он? — спрашивает Джерард. — Вроде из маленького городка, штат то ли Вашингтон, то ли Айдахо. Он там жил и служил в пожарной части, потом случился какой-то пожар, и то ли его отправили сюда по доброй воли, то ли по случайности, то ли у него здесь родственники, или из-за того, что он кому-то мешал. Слухи ходят разные, конечно, больше всего развита последняя теория. И Джерард представляет маленький городок в северном штате, где от земли до неба всё белое, и только чёрные ветки деревьев режут пространство, и лес надвигается на город, как густые брови, и в городке всё не совсем то, чем кажется. И есть лес, и красивые ели, «скорее пихты» — добавляет Фрэнк, они то бегут, то ползут еле-еле, и сочиняют про старика, то смеются, то серьёзнеют, то снова смеются, конечно, не над стариком, а над тем, как Фрэнк забавно шмыгает носом. Они смеются и пьют воду, как что-то запретное, пока не натыкаются на ещё одного старика, или очень высокую даму, он или она талдычит о метро, о его глубине, о его новизне, о том, что там, кажется, кого-то сбивает поезд, «послушай, парень, он поднял воротник пальто и шагнул прямо навстречу движущемуся составу!». Джерард оборачивается, а Фрэнк не обращает внимания, хватает Джерарда за руку и быстрее тащит через дорогу, вот оно, сердце чокнутого городка, разгадка близка, оно жаркое, как само солнце, и, наверное, взрывоопасное. Фрэнк говорит, что Джерарду стоит умыться, и немного обливает его сам, да, Фрэнк, как всегда, прав, загадка этого старика, или старухи в том, что метро в городке никогда нет, и вряд ли оно когда-нибудь появится. А Джерард перегревается, если начинает думать с этим стариком на одной волне, здесь слишком отдаленный и жаркий край для метро, а старик или дама в плаще, их здесь никогда не носят, ведь солнце палит круглый год, значит, эта высокая фигура не из местных. Джерард уже узнаёт дворы и переулки, бежевые дома, старается не смотреть в окна, чтобы ненароком не увидеть того огромного кота, который, наверное, сжирает и хозяина, и хозяйку, и собачонку, чтобы стать такого размера. В некоторых домах так же темно, как и в комнате кота-кинолюбителя, в других же стены белые, и всё видно, где-то женщина в фактуре выкладывает мясо кролика на противень, целую тушу, такую, что хочется скушать через окно, «она же сырая, Джерард!» — изумляется Фрэнк. Джерард напоминает: «я вампир!», они проходят ещё несколько кварталов, хохоча с истории, как Джерард вламывается к этой несчастной тётеньке, сначала заглатывает кролика, а потом кусает её в шею. «Э, не, так не романтично, мы отужинаем с ней при свечах, и выпью я только стакан», «почему же?» — спрашивает Фрэнк, Джерард отвечает: «умеренность полезна для здоровья, воспитанному вампиру больше и не нужно», «тогда женщина может считать, что ей повезло» — отвечает Фрэнк. И город, и смех катятся под ногами и языками как колесо, как диск солнца, Джерард даже не замечает, как они проходят все кварталы, как выходят на дорогу, как под кроссовками заканчивается асфальт, эй, время, перестань быть птицей-обломинго. Джерард видит родные цирковые купола, они с Фрэнком, с мокрыми от воды затылками, поднимают глаза, смотрят выше шпилей, на солнце-глаз, тот смотрит на них в ответ. И лето становится всё ярче и ярче, жарче и жарче.