Синица

Студенчество давалось тяжело. Для Бори уж точно. Он был бюджетником, но ради этого бюджета приходилось пахать так, что он падал на кровать общежития без сил, стоило ему прийти туда после учебного дня. Он был старостой, состоял в студенческом совете, подрабатывал в кофейне 2/2, и все это только для того, чтобы учиться и выживать. Слово «жить» к его образу жизни не было применимо. Но Лифшица все искренне любили за его доброту и жизнерадостность, несмотря на все его трудности. Он всегда искал позитивные стороны даже в том, что у него нет времени даже на сон, чего уже говорить про отдых. Борис был готов даже помогать знакомым и ребятам из группы, иногда даже добивался автомата для всех, и так искренне его благодарили, что ему даже не нужно было ничего больше. Он мог найти плюсы в любых людях и разглядеть в них что-то хорошее. Во всех, кроме, наверное, одного человека. С ними учился Максим Андрющенко. Прозвали его Лакмус за острую реакцию на любое замечание и высокомерное поведение. Макс — мальчик богатых родителей, с золотой ложкой во рту, которому хватало только взгляда, чтобы поставить человека на место. Лакмусу было всё равно на всех, даже на тех, кто в друзья к нему набивался. Он сам знал, что это только из-за денег, которых у него в достатке. Все говорили о том, что Максим закрывал долги деньгами. Боря такие методы презирал всегда, он не считал это правильным, ведь, поступая в университет, надо учиться. Лакмуса ненавидела половина группы, да и для преподавателей он был той еще занозой. Но только Боря знал, почему так происходит. Лифшиц не верил предрассудкам и слухам никогда. И не поверил, когда Макс только появился у них в группе. — Съебись от меня, — рычал он, когда Боря подошел к нему познакомиться. Правда, Боря не ушел. И Макс благодарит за это всех Богов. Ведь только Лифшиц знал, что тех поднебесных денег, на самом деле, у Андрющенко нет. Родители, несмотря на достаток, всегда учили его добиваться всех целей самостоятельно. Отец прямо сказал ему, что, хоть они и состоятельнее, чем большинство семей в городе, Максим не должен надеяться на деньги. Поэтому поступал Лакмус благодаря своим знаниям. Сессию сдавал благодаря своим знаниям. Учителя не могли его терпеть лишь потому, что он каждый раз приходил после пары и сдавал все, и даже больше. Они пытались валить его, но вскоре сталкивались с пробивным характером Андрющенко, который из раза в раз доказывал, что деньги ничего не решают. По крайней мере, в его случае. Макс получал от родителей какие-то средства, но этого четко хватало на еду, оплату проживания и небольшие сторонние траты. Лифшиц удивлялся, когда разок ему удалось увидеть Лакмуса не холодной стеной, которая от себя шипами отталкивает всех, а беспомощным и слабым. Максима нескрываемо буллили. Обычно он выдерживал это стойко, но одногруппники все равно не видели очевидной вещи — он не избалованный ребенок. Продолжали унижать из раза в раз, проходя мимо. Так было и в школе. Макс думал, что в университете будут взрослые, понимающие люди, но ошибся. — Максик, закрыл своей задницей или деньгами папочки? — издевательским тоном спросил одногруппник, когда Лакмус вышел из аудитории, в которой проходил зачет. — Мозгами закрыл, иди нахуй, — прошипел рыжий, собираясь уходить. — Да что ты можешь, безмозглый еблан? Будто ты способен думать, — и следом послышался мерзкий оглушительный хохот. Макса сломало. Ранило вновь. Он дернулся, убегая в другую сторону кампуса, только бы скрыться. Ему не хотелось слышать всего того, что раз за разом проносилось в голове. Отец всегда говорил: «Забей и работай, сам же ты знаешь, что это не так». Только лучше никогда от этого не становилось. Из раза в раз его обступали, высмеивали, заставляли сомневаться в себе. Он добежал до практически необитаемого крыла, где пары были только с утра, и то работало всего пару кабинетов. Вылетая на лестничную клетку, он забился в угол, закрывая голову руками и подтягивая к себе колени. Нахлынули воспоминания, как обычно за ним после такого бежала толпа, и избивала ногами в школе. Они били до посинения, пока мальчишка не начнет захлебываться в слезах и крови, хлещущей из носа. Он научился давать отпор позже, но оскорбления на этом не заканчивались. Он боялся говорить отцу. Ведь он слабый. Он просто тихо плакал, не издавая лишних звуков. Ему, черт возьми, девятнадцать, а он ревет на лестничной клетке университета, как маленький. Только через пару минут он смог почувствовать на себе чей-то взгляд. И тут ему стало страшно. Нет, не дай бог сейчас стоит кто-то из его группы. Будут снова смеяться, еще громче, или же жить, что будет хуже. Он не в состоянии отбиться сейчас. Поднимать голову страшно, но плакать он перестает. Слезы тут же высыхают, уступая место жгучему страху. — Макс? Тихий голос, распознать который проблематично. В ушах еще шумит, а голова слегка кружится. Но это точно не кто-то из тех, кто унизил его несколько минут назад. — Эй, что случилось? — кто-то садится рядом, кладет большую теплую ладонь на плечо. Все внутри сжимается, заставляет трястись от ужаса. Он не знает, что с ним сделают. Не знает, что ему делать. Резко подкатывает истерика, мозг отказывается работать дальше. — Уйди от меня! Не трогай! Я не хочу снова! Хватит, наелся блять! — Резко отползает Макс, смотря на вперед замыленным из-за слез взглядом. Перед ним на коленях стоит Боря. Староста, казалось, не ожидал такой реакции от парня, испуганно поднимая руки над головой. — Все хорошо, я не буду ничего с тобой делать, почему ты так думаешь? — Лифшиц смотрит на него удивленно. — Потому что все так делают. Отпиздят и ходят радостные, что унизили кого-то. Считаете, что я ни на что не способен? Так на кой хуй разговариваете с дурачком?! Отстаньте и подавитесь, никому не доказать, что я все делаю и сдаю, потому что я правда учу, — огрызается Максим, попутно поднимаясь. — А я не все. Я не верю слухам и привык убеждаться в человеке на деле. Я не считаю, что ты все деньгами решаешь, пока сам не увижу это. Мне плевать, что думают другие про тебя, понимаешь? Я о людях позитивно думать привык. Я верю в то, что ты умен, и бить тебя только за то, что у тебя богатые родители, я не собираюсь, — Борис тоже поднимается, двигаясь ближе к Лакмусу, — Я знаю, что такое работать и учить, Макс, тебе не стоит кому-то доказывать, что ты способный. — А как не доказывать, когда в ином случае тебя изобьют? — кривая ухмылка появляется на лице. Андрющенко выглядит разбитым, максимально подавленным. У Бори падает сердце. Невыносимо тяжело смотреть на такого загнанного Лакмуса. Лифшиц подходит к нему, аккуратно обнимая и прижимая к себе. Макс обмякает моментально, льнет ближе. Становится безопасно. А чувствовал себя так он только в родном доме. Он просто шумно дышит, пытаясь не разрыдаться вновь, но только уже от того, как комфортно получать не избиения, а поддержку от кого-то, кроме родителей. И тогда Лифшиц обещал сам себе помочь Максиму. Правда, помощь вылилась в кое-что другое. Поэтому теперь после пар Макс спешит в любимую кофейню и сидит там до самого закрытия, занимаясь домашней работой и написанием курсовой. К нему подходит высокий кудрявый официант лишь для того, чтобы принести счет. Ведь он прекрасно знает, что хочет Макс. Он ему еще на парах говорит о том, что будет заказывать. Боря каждый раз убеждается, чтобы еда была свежей и кофе был вкусным. Как Лакмус любит. — Закончил? — с улыбкой спрашивает Лифшиц, усаживаясь к нему за столик, когда кончается его смена. На улице уже давно стемнело, но Макс никогда не уходит отсюда один. Он поднимает рыжую голову, зеркалит его улыбку, закрывая тетрадь. — На сегодня да. На самом деле, немного осталось доделать, — он передает тетрадь Борису. — Тебе не обязательно так спешить, мне все еще немного неудобно, что ты делаешь это за меня, — младший покрывается румянцем. — Я делаю это по твоему плану, а еще я свою курсовую закончил еще два месяца назад. Считай, просто воплощаю твои же идеи, ничего лишний раз не добавляю. Так что я делаю то, что делал бы ты, было бы у тебя свободное время, — Макс поднимается, начиная собираться. — Давай только сегодня без лишних лекций о том, что мне надо побольше отдыхать, — смеется Борис, накидывая пальто и забрасывая на плечо рюкзак. — Я подумаю, — цокает Лакмус, но после улыбается, выходя вместе с возлюбленным на улицу. Боря уверен, что все образуется. Макс до безумия нежный и очаровательный, несмотря на холодность снаружи. Они часа могут сидеть у него дома, читая книги или просматривая фильмы, а после обниматься и целоваться самозабвенно. И пусть квартиру Лакмусу купили родители, Боря не считает это вложение признаком избалованности. Квартира обустраивалась самим Максом, мебель покупал он туда на свои деньги. Позже Лакмус познакомил Лифшица со своими родителями, и Борис тогда почувствовал тепло домашнего уюта, которого ему так не хватало в родном доме. Семья Андрющенко приняла его как своего, после чего отец Максима крепко пожал Боре руку, сказав, что ожидает его в их доме чаще. В тот вечер они оба были несказанно счастливы. — Моим родителям все равно, с кем я в отношениях, главное, чтобы это был человек чести, папа всегда так говорил, — шепотом мурчал Макс, когда вечером того же дня они сидели у него. — Я рад, что они не выкинули меня из квартиры, — смеялся на это Лифшиц. Лакмус настоял на Борином переезде к нему. Ведь, существуя в общаге, «ты губишь свое здоровье. Ты почти не ешь, да и кровати там такие жесткие, и вообще это человейник». Борис смеялся, но от предложения не отказался. По группе ползли слухи, но Лифшиц обрубал попытки кого-то из них задеть на корню. — Слышали, староста походу с этим избалованным мутит, — говорил у аудитории один из одногруппников. — Тц, я была лучшего мнения о нем, а он мало того, что педик, так еще и на деньги ведется, — цокала другая. — Конечно, такому бомжу, как он, деньги нужны как никогда. Только трахаться за них и может, — смеялся третий. — Во-первых: ебало на ноль, во-вторых: за спиной обсуждать некрасиво, давайте, поговорим о том, какая я в ваших глазах мразь. Подошедший к ним вплотную Борис напугал всех. Высокий и грозный, он стоял, насмехаясь над крысами. — Давайте, расскажите на весь коридор, что вы обо мне думаете и говорите. Я послушаю, все вместе посмеемся. Или теперь страшно стало, когда за яйца взяли, м? — Лифшиц говорил громко, отчего стоящие рядом и проходившие мимо студенты бросали свои дела, чтобы посмотреть на разворачивающийся конфликт. Одногруппники молчали, потупив взгляд в пол. — Так вот, умники, слушаем сюда. Хоть еще одно слово оскорбительно услышу в мою сторону или в сторону Адрющенко — на все ваши проебы и прогулы преподы глаза закрывать больше не будут. Да и я на ваше мерзотное поведение обращать внимание начну. Насколько же надо быть ничтожными, чтобы нести полнейший бред втихую? Разуйте глаза, если до сих пор считаете, что Лакмус всего деньгами добивается. Или будем разговаривать по другому. Пиздиться, надеюсь, все из вас умеют? Устроим бойцовский клуб. Я всё ясно донес? — группа ребят активно закивала, давая понять, что в дополнительных объяснениях они не нуждаются. Они быстро скрылись, после чего Борис зашел в аудиторию, где уже сидел Максим. Андрющенко оживился, подзывая к себе младшего и тыча в конспекты. Он начал рассказывать что-то про тему, которую должны были разъяснять сегодня на паре и о том, какая она занимательная и интересная, и что работу его оценили, и что сегодня они пойдут гулять, поскольку смены у Бори нет, и о прочем-прочем-прочем. Лифшиц лишь улыбнулся, укладывая голову на плечо тому и желая слушать его болтовню постоянно, ему это нравится. Он это любит, как и самого Макса.