Мучайся, как мучались мы.

      Промозглый ветер на улице, отдающий осенними нотками, проникал за шиворот и трепал и без того растрёпанные волосы. Девушка поёжилась, попыталась прикрыть шею капюшоном чёрной тактической куртки, спасаясь от мерзкого ощущения, создаваемого проникающими сквозь одежду потоками воздуха.       — И с кем ты вечно пиздишь? —выпустив сигаретный дым под навес крыльца, она на секунду задержалась, рассматривая, то как быстро он рассеялся, не успев долететь до старой, прожёванной жизнью уличной лампы. Её бы поменять, а то глаза выколешь, да только некому. — С башкой беды?       Не ей же, солдату «Конни», этой ерундистикой заниматься со своей подружкой ленью, правильно?       — Ни с кем, — ответил Никто, со скрежетом проводя точилом по лезвию излюбленного метательного ножа. Сухой, прокуренный, пёсий лай, а не голос, ей богу. Лично ей было безумно интересно разузнать, не Захаев ли изрядно потрудился?       И почему он не голосовыми связками точит ножи? Она бьётся об заклад, выходило бы куда быстрее и прогрессивнее.       — Не парься ты, — тихо бормочет она между затяжками, понимая, что мысли снова превращаются в один невнятный комок. — Я тоже их слышу. Только у меня сотни.       Кто сказал, что мёртвые не умеют разговаривать?       Их голоса с такой ярой жаждой крови и голодом вгрызаются в живых, лишь бы не умирать со своей плотью под промёрзлым слоем земли. Тысячи жильцов в одной крохотной черепушке, а с ними непрекращающийся бессвязный галдёж, от которого не спрятаться. Уж она-то пыталась, да бестолку.       Либо жди и молись, либо пристрелись. И бойся не бойся, а третьего не дано. Только Бог любит троицу, а Он их покинул.       Мучайся, как мучались мы; говорят они.       Никто поднял отёкшие, с болезненно-красными склерами глаза, смеряя девушку таким взглядом, что кишки скрутились шкотовым узлом. Жутко. Он словно своим взглядом выводил красную мишень на собеседнице, чтобы пули и всякая прочая дрянь летела исключительно в её сторону. — К чему ты клонишь?       Содрать бы с него эту, аж до тошноты однообразную кевларовою маску, и поглазеть на обезображенное личико. А оно точно уродливое. На секунду ей в голову пришла мысль, чтобы прикоснуться к неровностям кожи, сковырнуть ногтями затянувшиеся рубцы и добавить парочку новых в подарок. Впоследствии Никто вырвет ей те самые ногти пинцетом, а затем принудит смотреть на всю эту кровавую кашу. Повезёт, если не заставит сожрать вдобавок.       Девушка непроизвольно вжалась спиной в каменную стену здания. Ей совсем не прельщала перспектива быть подвергнутой пыткам, только потому что в ней проснулось больное любопытство, которое время от времени выходило из спячки. Наёмники и в Африке наёмники. — Приятно иметь одного собеседника в голове.       — Дурная? — безучастно осведомился Никто, смотря на девушку так, словно она — мусор, который он мог бы выбросить в ведро, но из-за пренебрежения даже не прикоснулся бы к нему.       Потушив сигарету о подошву массивных берц, девушка выбрасывает окурок в пожухлую траву. Горло неприятно раздирало от сухости, во рту прочно обосновался горьковатый привкус, что шпарил язык. Ленивую улыбку сменила характерная безумная ухмылка, как если бы она надела на себя ту улыбчивую театральную маску. — А сам-то?