Сезоны

Дез не разговаривал с ней две недели — настоящая пытка при том, что всё осталось как раньше. Это была воронка бытового ужаса, невыносимо гнетущая Кору. Засыпа́ть без привычного «доброй ночи, дорогая», просыпаться без родного «пора вставать, красавица». Прогуливаться по зелёной лужайке в тишине, не обсуждая погоду, зацветшие розы. Отчуждённо трапезничать, ловить укоризненные взгляды. Кажется, даже пересоленная еда казалась в те минуты пресной, а чистейшая вода — прогорклой. Любовью, конечно же, не занимались. Кора была наказана и, сетуя на жестокость, с наказанием всё же была всецело согласна. Заслужила. Хотя, думала она иногда, можно было поступить мягче, сжалиться, ведь времени оставалось так несправедливо мало. Часы, настенные, напольные, настольные, в деревянной раме, переплетённые медным ажуром, вставленные в мраморную сферу, чёрные, белые, красные и ещё бог знает какие не тревожили небольшой, уютный домик ходом своих стрелок. Они отличались от обычных часов тем, что считали не секунды, минуты и часы, а дни, месяцы и годы соответственно. Чтобы знать точное время, Кора регулярно корректировала механизм по циклам Метона, пересчитывала для актуального календаря. И сейчас, на стене рядом с обеденным столом, циферблат в потрескавшемся дереве показывал тридцатый день шестого месяца. Осталось всего несколько часов, чтобы стрелки сдвинулись, ознаменуя новый сезон. Очередную смерть. — Темнеет, — сказала Кора, надеясь получить ответ. Дез методично прожевал мясо, разорвал влажный лист салата, захрустел им. Запил нектаром. Проглотил. Физиологические, словно усиленные, звуки утомляли. Кора снова отвернулась к окну, старясь скрыть слёзы. Обида комком застряла в горле. Лишь бы не разрыдаться. — Я подготовила покои. Меноры, трикирии и дикирии уже расставлены так, чтобы одновременно горела сотня свечей. Менять буду каждый день. Алтарь покрыт как ложе, ткани самые лучшие. Ставни затворены, окна занавешены — солнце не посмеет коснуться тебя даже в самый яркий день. Всё готово, дорогой… — запнулась, но не заплакала; всхлипнула. — Всё так, как ты любишь. Я буду ждать, обмывать кости, заботиться о доме. Одна. Таков мой долг. Может, перечитаю книги в библиотеке. Хорошая история от хорошего автора хороша даже в тысячный раз, не считаешь? Помолчали. За окном покачивалась мальва с вянущими бутонами. Пели горлицы, звучно перелетали с ветки на ветку. — Выйдешь прогуляться напоследок? Ответа не получила. Тёмные облака увязали в медовом вечернем небе. Кора бродила по каменным дорожкам недолго, зашла в тёмный, заросший поворот и там села на старую ивовую скамейку под яблоней. Не хотелось делать ничего, кроме как любоваться — кустами, травой, деревьями. Пауком, что неторопливо двигался к ногам, колонной муравьёв на сиденье. Любоваться и радоваться тому, что они просто есть. За созерцанием, как обычно и бывает, пришли мысли. Неприятные, обидные. Уже совсем скоро Дез не станет, он, подобно яблоне над скамейкой, уснёт на долгие месяцы. А Кора останется. Насколько разумно прощаться в ссоре, облекать свою любовь на одинокую ненависть к самой себе? Комар, пусть радующий своим видом точно так же, как и природа вокруг, был прихлопнут после попытки отведать крови. Несправедливо, думала Кора, держать обиду так долго. Да, она изменила ему, но то был всего один раз. И не с обычным человеком, а божеством. Голоса их чаруют, взгляд гипнотизирует, одно лишь присутствие подавляет волю. Кто она такая, чтобы бороться с таким воздействием? Что-то небольшое упало с яблони прямо на колени. Щепка, веточка? Кора опустила взгляд и тут же с отвращением скривила губы. Смахнула клопа. Хорошо, продолжила Кора размышлять, виновата в свершённом только она. Но разве нет у человека права на ошибку? Всего один раз отдаться чувствам… Ведь больше измен не было. Ей претила сама мысль повторить такой опыт. Да и сколько мук она перетерпела, съедая самоё себя изнутри, сгорая от стыда? К тому же ей всё-таки удалось признаться. Нельзя носить груз на сердце вечность, вечность же и страдать. Любимый человек выслушает и, не уловив неискренности в голосе, простит. По идее. А если не простит? Второй клоп упал на скамейку, спугнул слишком боязливого паука. Кора решила, что в своих рассуждениях зашла куда-то не туда. А ещё, что надо бы яблоню срубить — как-то слишком много бед валится с неё на голову. И не под ней ли случился тот изменческий поцелуй?.. Определённо, срубить! К тому же матрас она уже давно заменила. Домой вернулась в янтарных потёмках. Дез встретил её на пороге. Что-то изменилось в выражении его лица, будто малость разгладились морщины. А глаза — боже! — эти глаза снова начали улыбаться. Неужели он решил её простить? — Кора… Кора почти что задохнулась от звука его голоса, кинулась на шею, как девчонка. — Дез! Любимый! Я боялась, что уже никогда… Что уже никогда ты не сможешь меня простить. Что ты никогда не будешь прежним. — А я и не буду. — Он отстранился, попытался вернуть себе серьёзность, но предательское дрожание губ свело всё на нет. — Ты не смотри, что улыбаюсь. Я до сих пор оскорблён. По-хорошему бы Лафистию отрубить голову и кинуть в море, чтобы нереиды помучили его, пока братья не найдут на дне среди водорослей. И тебя по-хорошему бы наказать. Но… как мне это сделать, если я тебя люблю? Эх, глупышка ты моя! — Глупышка, — поддакнула Кора, её устраивал такой вывод. — Ну а ты всё же накажи. Хоть здесь. Воздержание лишило её какой-либо скромности. К счастью, Дез скромностью не отличался в принципе, но вот ответственностью — вполне. — Сколько осталось? Я не хочу, чтобы ты увидела это в процессе любви. — Не увижу. Времени предостаточно, но всё же не будем терять его зря. Пошли. Они и не теряли. Использовали умело, стараясь не упустить ни секунды, наслаждаясь друг другом жадно, как в последний раз. Ведь отчасти так оно и было. После всего, разморённая, Кора прижималась к Дезу и думала, что так хорошо ей ещё не было никогда. С усмешкой вспомнила, что всё-таки было — каждый раз после пробуждения Деза. Уж совсем замечтавшись, задалась вопросом: не для того ли люди постятся, чтобы потом грешок казался слаще?.. От мыслей отвлёк Дез, потянувшийся за очередным поцелуем. И очередным грешком. — Люблю. — Люблю. Банальные слова, но в тот момент необходимые, заключающие в себе истину, которую следует проговорить. — Совсем поздно, — дыхание Деза обожгло шею; в комнате было непроглядно темно. — Пойдём? Кор? — Пойдём. — Кора благодарила судьбу, что не видно её слёз. Умывались торопливо, прислушиваясь к бесчисленным часам. В покоях было светло — свечи сжирали тени, нагревали, иссушали воздух. Дез, прекрасный, вечно молодой, лежал на огромном алтаре в центре апсиды. Невероятно притягательный, не стыдящейся наготы, он приподнялся, чтобы что-то сказать. Простое ли прощание или что-то важное? Кора не успела услышать, так как во всём доме загремели часы. В самом начале просто затикали — с небольшим отставанием каждые, иллюзорным эхо, водоворотом. Потом забили, заиграли, задребезжали. Дез рухнул на вышитый золотом бархат. Кожа, плёнка фасций, соединяющая мышцы, жир. Всё зашипело, растворяясь и оплывая. Выпали волосы, усохла и рассыпалась слизистая приоткрытого рта. Идеальное тело лишилось плоти за пару секунд, скелетизировалось. Последней шелухой опала надкостница. Кора опустилась на колени у алтаря, беззвучно рыдая. Каждый раз ей было больно видеть, как уходит Дез, к этому нельзя было привыкнуть. И, к сожалению, это было её судьбой. Одна. Долгие-долгие месяцы она снова будет одна. С болью в сердце осмотрев любимого, проверив свечи, Кора направилась в сад. Спать не хотелось, было слишком печально. Яркая Луна освещала путь. И путь этот вёл к яблоне. На лавочку Кора не села. Стояла рядом, любуясь лишившейся красок природой, слушая крики ночных птиц, пение сверчков. Шальная мысль заставила улыбнуться, отвлечься от печали: «Наверное, в следующий раз надо просто не признаваться…»