Записки Мышонка — принца и волшебника

— Надо поговорить, — шепнул Гарри нам с Блейзом после урока зельеварения. Атмосфера на зельях была тяжёлой. Снейп продолжал доводить Блейза, хотя и как будто с меньшим огоньком. А Блейз то и дело начинал нарочито гнусно хихикать, за что несколько раз уже получал отработки. Что характерно — ни на одну из них он не удосужился явиться. В общем, мы с большой радостью покинули подземелья. Но вместо того, чтобы отправиться на обед, зарулили в один из потайных переходов за тусклым пыльным гобеленом. Нам здесь и на первом курсе было тесновато, а теперь, когда мы выросли, стало совсем неудобно. Но, кое-как рассевшись на сумках, мы наколдовали несколько светлячков, и Гарри заговорил: — С января я занимаюсь с Люпином. После… ну, после того квиддичного матча, я подумал, что должны быть способы прогнать дементоров. Люпин прогнал одного в поезде, и я обратился к нему. — Это называется «Патронус», — сказал Блейз, — как у Дамблдора на стадионе. Только это жуть как сложно… — Сложно, — согласился Гарри, — и у меня почти ничего не получается. Но я не об этом… Мы занимались с Люпином вчера вечером у него в кабинете. Я тренировался на боггарте, который поселился в шкафу со старыми учебниками... Не важно. Мы занимались, и вдруг в коридоре поднялся шум. Люпин попросил подождать и вышел. Я ждал, но потом мне стало скучно. Я посмотрел на призрачных мотыльков в аквариуме, подошёл к столу и увидел… — судя по голосу, Гарри смутился, — я не специально смотрел! Просто случайно увидел, что у Люпина там карта. Как мне показалось — Хогвартса. Я присмотрелся и понял, что на ней отображаются все, кто находится в замке: где они, куда идут. Нашёл Люпина в коридоре, рядом — Фреда и Джорджа Уизли, понял, что это они подняли шум. Нашёл вас, ребята, в библиотеке, тебя, Рон, в гостиной, Дамблдора — в кабинете. И тут заметил в нашей спальне точку с подписью «Питер Петтигрю». — Петтигрю? — переспросил Рон. — Он же… Тот самый Петтигрю?! — Он походил между нашими с тобой кроватями, — продолжил Гарри, — дошёл до стены и исчез. В этот момент вернулся Люпин. Он не сильно ругался на меня, кстати, даже объяснил, что эта карта была создана много лет назад четырьмя авантюристами — Бродягой, Сохатым, Лунатиком и Хвостом. Каким-то образом она попала к Фреду и Джорджу, Люпин её узнал и конфисковал, поскольку, попади она к Блэку, у всех были бы большие неприятности. И тогда я… — Гарри сделал паузу и вздохнул, — рассказал про Петтигрю. И, клянусь, Люпин испугался, сказал, что это невозможно, но поверил. Я ушёл, а он продолжал смотреть на карту. — Ты хочешь сказать, — сдержанно произнесла Гермиона, — что Питер Петтигрю жив? И утверждаешь это на основании того, что видел его имя на волшебной карте? — Я ничего не утверждаю! — огрызнулся Гарри. — Но Петтигрю был в нашей спальне. И Люпин, видимо, верит этой карте и её создателям… кем бы они ни были. — Бродяга, Сохатый, Лунатик и Хвост… — перечислил Рон задумчиво. — Кто они, интересно? Было бы круто иметь такую карту, да? — Люпин правильно сделал, что конфисковал её, — рассудительно заметила Гермиона, и я с ней, пожалуй, был согласен. — Погодите-ка, — сказал Блейз, — если вдруг допустить, что Петтигрю жив, то… Зачем ему скрываться и притворяться погибшим? — Как-то многовато вопросов, да? — заметил Рон, тщетно пытаясь устроиться поудобнее. — Смотрите сами… Жив ли Петтигрю? Если жив, зачем скрывается? Если скрывается, то почему, разрази его горгулья, в нашей спальне? — И чего испугался Люпин, — добавил Гарри. — Кстати о Люпине, — вдруг произнесла Гермиона, — вам ничего не кажется странным? — А конкретнее? — хмыкнул Блейз. — А то я ж тоже списки могу составлять. — Составляй, — разрешила она, — а я потом скажу, о чём думаю на основе этих твоих списков. — Ла-адно, — протянул Блейз, — тогда раз: одежда. Он уже который месяц получает профессорское жалование, что, мантию так и не смог купить? Два: его болезнь. Он пропадает раз в месяц, поверьте, я веду счёт, потому что каждое его отсутствие — это лишнее свидание с нашим дорогим деканом. Три: зелье, которое ему варит Снейп. Четыре: то, как отчаянно Снейп его не любит. Хотя, — Блейз фыркнул, — а кого он, спрашивается, любит? — У меня только зелье не укладывается, — сказала Гермиона несколько надменным тоном. — Остальное очевидно. Ну? Неужели вы не обращали внимания на то, по каким числам он отсутствует? — Нет, — за всех ответил я. — Минимум три, чаще четыре дня, иногда пять, и каждый раз в полнолуние. Я думаю, у него есть родственник-оборотень, или, скорее, ребёнок. Вот почему у него такая старая мантия — все деньги уходят на то, чтобы заботиться о ребёнке, может, нанимать ему учителей или покупать лекарства. И… — А Снейп ведь может варить антиликантропное зелье, — заметил Блейз, — ему хватит мастерства. Мордред! — он вдруг подскочил и едва не сбил головой одного из светляков. — Что?! — Гарри! Ты сказал, что зелье дымилось, да? То, которое Снейп принёс Люпину? А запах не помнишь? — Не особо… Кислый, мне показалось? — Поздравляю… — выдохнул Блейз и съехал по стене. — Не ребёнок у него оборотень. А он сам! — Сдурел? — охнул Рон. — Быть не может! Дамблдор бы никогда… — Это невозможно, — отрезала Гермиона, — профессор Люпин учился в Хогвартсе, он бы не мог… — Значит, его укусили после школы, — возразил Блейз. — Но дым и кислый запах — это очень похоже на антиликантропное. А его можно только оборотням. Гермиона со вздохом произнесла: — Слушай, оборотень в школе — это очень опасно, да? Я имею в виду, смертельно опасно. Разве Дамблдор стал бы… — На должность преподавателя защиты очереди нет, — заметил Рон с какой-то брезгливой интонацией. — Но… оборотень?! — Зато это отвечает на другой вопрос, — негромко заметил Гарри, — почему я впервые встретил Люпина в сентябре. Почему он не пытался связаться… Допустим, его укусили почти сразу после исчезновения Волдеморта. — НЕ НАЗЫВАЙ ЕГО ТАК! — хором уже привычно рявкнули Рон и Блейз, но Гарри только отмахнулся от них: — А может, ещё во время войны. Ему было не до меня — он пытался привыкнуть к новой жизни. Видимо, удалось ему это плохо, и теперь Дамблдор решил помочь… Да мало ли у нас было странных учителей, а? Так подумать, Квирелл с Волдемортом, торчащим из затылка, пострашнее. — Или Локхарт! — содрогнулся Рон. — Люпин отличный учитель. Но… — он несколько раз сглотнул, — как теперь на его уроки ходить? — Мы можем ошибаться, — сказал я, — поэтому я предлагаю считать, что мы ничего не знаем. Он может болеть чем угодно другим, Гарри ничего не понимает в зельях, поэтому его свидетельство недостоверно. — Оборотень… — повторил Блейз помертвевшим голосом. — Оборотень! Нам с Гарри и Гермионой было проще — нас не растили на историях про чудовищ, которые кусают детей, нас не запугивали тем, что нельзя выходить из дома при полной луне. Для нас оборотни были незначительным элементом фольклора. А вот Блейз и Рон испугались всерьёз, хотя и пообещали постараться не менять отношения к Люпину — вдруг мы ошиблись? *** Гарри вернули его «Молнию». Все проверки показали, что метла чиста — никаких враждебных заклятий. И, пока Гарри и Рон носились над квиддичным полем, мы с ребятами гадали, кто бы мог её подарить. Увы, версий ни у кого не было. Драко повадился ходить к Хагриду. Хотя мне казалось — скорее уж к гиппогрифу по имени Клювокрыл. Всякий раз, отправляясь в хижину, Драко собирался, как агент на секретную операцию, и пытался улизнуть незаметно. Но, конечно, ни для кого из нас это не было секретом, только Теодор как-то заметил: — Штормит Дракошу не по-детски. Мы написали для Хагрида речь. Она уместилась на один двухфутовый свиток пергамента, и было почти невозможно ошибиться или запутаться, произнося её. Гермиона сообщила, что Хагрид долго репетировал и перед ней выступил неплохо. А Драко показал мне по секрету черновик письма, которое отправил в Комиссию по обезвреживанию опасных существ: «Я, Драко Люциус Малфой, пребывая в здравом уме и твёрдой памяти, сообщаю, что 2 сентября 1993 года, находясь на уроке ухода за магическими существами, сознательно и отдавая отчёт в своих действиях нарушил озвученную преподавателем технику безопасности, чем спровоцировал нападение гиппогрифа по кличке Клювокрыл. Позднее я неоднократно контактировал с вышеозначенным гиппогрифом и ни разу не замечал приступов агрессии в свой адрес. Таким образом, прошу Комиссию принять во внимание, что нападение животного было полностью моей виной». — Дам Хагриду копию, — буркнул Драко, — вдруг Комиссия решит потерять оригинал… — Здорово! — восхитился я, а Драко, как бывало всегда, когда его хвалили, покраснел и на время сделался омерзительно-невыносимым. Грипп закончился, на уроках нас начали нагружать больше прежнего, чтобы нагнать всё, что мы пропустили. От трансфигурации у меня привычно трещала голова, но я почти научился превращать монету в бабочку, а стакан — в крысу. Держались созданные тварюшки не больше десяти минут, а у бабочек на крыльях оставались узоры, похожие на реверс монеты, но для сдачи экзамена этого бы хватило. Чары, напротив, давались легко и с удовольствием. На маггловедении мы закончили разбор Статута о секретности и перешли к обсуждению «Положения о разумном ограничении волшебства несовершеннолетних». Его, кстати, приняли только в 1965 году, во многом — по инициативе профессора Дамблдора, а до этого каждый случай рассматривался отдельно в суде. Мне нравилась манера профессора Бербидж говорить о законодательных актах — она к ним относилась с теплотой и нежностью, словно они были её лучшими друзьями. Прогресса на зельеварении не было. Профессор Снейп цеплялся к Блейзу, и наши зелья то и дело исчезали под взмахом палочки. Но за эссе я стабильно получал высокие отметки и, честно говоря, не слишком переживал. А вот на прорицания я ходил, каждый раз преодолевая какое-то внутреннее сопротивление. От чаинок мы перешли к языкам пламени: сидели перед камином и смотрели в огонь. Гарри при этом просто спал, иногда даже похрапывая (в этом случае я будил его тычком в бок). А я всё время дёргался, потому что боялся снова провалиться в то состояние полусна, которое я не понимал и которого опасался. Люпин оставался всё таким же понимающим профессором, подробно объяснял, контролировал на практике и никогда ни на кого не сердился. Мы с друзьями всеми силами старались улыбаться и делать вид, что совершенно ничего не произошло. Я думаю, именно из-за возросшей учебной нагрузки и гор домашних заданий я пропустил, как разругались Рон и Гермиона. Только заметил, что Гермиона стала садиться на последнюю парту подальше от ребят. — Её кот сожрал мою крысу! — рявкнул Рон, когда я пошёл выяснять, в чём дело. — Эм… Ту крысу, которая выглядела хуже наших ингредиентов для зелий? — с ноткой брезгливости поинтересовался Блейз. — Такую облезлую, старую, мерзкую… — Сам ты мерзкий! — огрызнулся Рон. — Короста просто болела. Но она бы поправилась, если бы эта тварь её не съела! Я говорил ей держать кота подальше, и что теперь! Она ведь даже не пытается извиниться! Гермиона, едва сдерживая слёзы, объяснила, когда я поймал её на выходе с заседания редколлегии: — Рон просто нашёл немного крови и рыжие волосы. С Коростой могло случиться что угодно! Но нет, он сразу решил, что это я виновата! Ты тоже так считаешь? — прищурившись, уточнила она. — Я там не был, я не знаю! — быстро отозвался я, и было ясно, что надо срочно менять тему. — Вообще… я хотел спросить, как дела с газетой. — Привет, Альберт! — воскликнул Джастин, тоже выходя из кабинета, который выделили под создание газеты. — Как дела? Мы немного поболтали об уроках, а потом всё же вернулись к теме газеты. И Гермиона, хитро хмыкнув, вдруг заметила: — После выхода нового номера профессору Снейпу временно будет не до того, чтобы нападать на Блейза. — Что вы сделали? — испугался я. — Не переживай, — успокоил меня Джастин, и его улыбка мне совсем-совсем не понравилась, — я тщательно слежу за тем, чтобы газета не оскорбляла никого из педагогов. Ни в коем случае. Кстати, вы идете на матч? И я понял: что бы они ни задумали, узнаю я об этом вместе со всеми. Я узнал. Новый номер вышел с очаровательным пушистым зверьком на первой полосе. Он прижимал длинные, похожие на кроличьи, уши к голове и смотрел снизу вверх большими печальными глазами. Заголовок гласил: «Моя кожа нужна мне больше, чем вам!» «Вы знаете, сколько шуршениц изводят первокурсники в течение первого семестра изучения зельеварения? 123 штуки. Плюс ещё 50 — про запас. Возможно, эта цифра покажется вам незначительной, тогда мы добавим: 2468 жабьих глаз расходуется студентами Хогвартса в течение года. Чтобы мы научились варить очень важные и необходимые раздувающие растворы, веселящие составы и пузырьковые притирки, ежегодно убивают более 1000 жаб, сотни шуршениц, десятки двурогов и бессчетное количество пиявок, мокриц, головастиков, червей и многих других живых существ. Вдумайтесь: все эти сотни жертв — чтобы потом уничтожить учебное зелье и весело отправиться на обед». Студенты изучали газету, и я видел шок и изумление в их глазах. Кто-то неловко смеялся, кто-то, я слышал, бормотал: «Да ну, кому нужны жабы!» Но вместе с тем раздавались и всхлипывания, и вздохи. Директор Дамблдор читал с таким умиротворённым видом, словно нашёл на страницах газеты потерянное стихотворение Джона Китса. Другие профессора не могли похвастаться тем же: Флитвик явно веселился, МакГонагалл выглядела возмущённой, ну, а наш декан был в бешенстве. Ещё две недели не утихали скандалы по этому поводу. Пятый курс Хаффлпаффа в полном составе отказался посещать зельеварение, отдельные курсы то и дело устраивали бойкот, особенно если предстояло варить что-то совсем уж бессмысленное. Баллы снимались десятками, но, как ни странно, никто из авторов газеты не был наказан. Хотя я знал, что Седрика директор вызвал к себе и долго о чём-то с ним беседовал. Понятия не имею, чем бы всё это закончилось, но случился матч по квиддичу. И, погрузившись в привычные страсти, Хогвартс слегка отвлёкся от опасных для учебного процесса эко-инициатив. Между тем, я продолжал попытки помирить Рона и Гермиону. Но моя дипломатия дала сбой — они оба перестали со мной разговаривать, уверенные, что я принял позицию другой стороны. — Оставь, — со вздохом посоветовал Гарри, — разберутся, не маленькие. Блейз придерживался того же мнения — не лезть, пока не зашибли. И, хотя мне было больно наблюдать за размолвкой друзей, я был вынужден отступить. Хотелось верить, что пройдёт время, Рон перестанет оплакивать свою потерю, и они помирятся. Игра «Гриффиндор против Рейвенкло» вышла короткой, но зрелищной. Гарри на «Молнии» летал так быстро, что превращался в смазанное пятно. У ловца Рейвенкло, Чжоу Чанг, приятной девочки с азиатскими корнями, не было шансов против Гарри. Драко пытался ворчать, что такая метла профессионального класса должна быть запрещена на школьных соревнованиях. Должны же быть равные условия! Закашлявшись, Теодор задумчиво произнёс: — Интересно, несколько справедливо для попечителя школы снаряжать отличными современными мётлами только одну из четырёх школьных команд? Драко притворился глухим, и на том разговор закончился. Погода выдалась ясной, дементоры не попытались сорвать матч, и мы сдержанно захлопали, когда Гарри схватил снитч. А на следующее утро после матча выяснилось, что ночью Блэк проник в замок и едва не убил Рона. — Я сплю себе спокойно, и вдруг слышу, как будто кто-то что-то рвет. Я подумал — это во сне, но тут почувствовал сквозняк, потянуло холодом. Проснулся и гляжу: полог с одной стороны сорван. Я повернулся, а он прямо надо мной стоит... как скелет! Волосы колтуном, в руке огромный нож, сантиметров тридцать, а то и сорок. Смотрит на меня, а я на него. Я как заору — и его как ветром сдуло. Рон пересказывал эту историю снова и снова, причём нож, который в первой услышанной мной версии был пятнадцатисантиметровым, к последней вырос до пятидесяти. Но, честное слово, кто бы его винил! Проснуться от того, что над тобой нависает убийца — это же врагу не пожелаешь! Тем же утром досталось неуклюжему Невиллу. Каким-то образом именно он стал виновником того, что в башню Гриффиндора проник посторонний, и теперь на него обрушились все кары небесные. Ему запретили посещать Хогсмид, сняли кучу баллов, а за завтраком сова принесла ему письмо, которое взорвалось и огласило весь Большой зал криками немолодой и очень строгой женщины: «Так опозорить свою фамилию!» Она всё продолжала орать, пока Невилл выбегал из зала, подальше от чужих ушей. — Бедолага! — пробормотал Рон. — Я однажды видел, как мама записывает такое для Фреда и Джорджа. Было страшно! Но, слушайте, почему Блэк сбежал? — Ты его перепугал своим криком, — фыркнул Блейз. — Или он понял, что ошибся кроватью и потерял преимущество внезапности. — Чушь, — покачал головой Гарри, — если уж он забрался в башню, он должен был выяснить, где я сплю. Он же понимал, что у него только один шанс. И потом… Гарри не договорил, а я подумал: когда-то Блэк убил целую толпу магглов, чтобы добраться до одного Петтигрю. Почему теперь отступил от цели? Неужели пятеро спящих школьников представляли для него большую опасность? Мы не успели договорить, как к Гарри подлетела сова и отдала письмо. Это Хагрид приглашал ребят зайти к нему. — Пойдёшь? — предложил Гарри. Я задумался, но всё-таки отказался. Уже позднее я узнал, что в хижине лесника они умудрились столкнуться с Драко и даже не поругались, а все втроём подбадривали Хагрида, которому в эту пятницу предстояло выступить в защиту гиппогрифа. Новости мы должны были узнать не раньше субботы — комиссия выносила вердикт после длительного совещания. Я тоже говорил, что всё пройдёт отлично — с такой прекрасно подготовленной речью и с показаниями Драко у судьи просто не будет иного выхода, как признать всё несчастным случаем. Но меня одолевали неприятные предчувствия. На субботу был назначен очередной поход в Хогсмид. У меня не было особых планов, но я сумел выгнать проветриться Блейза, хотя он и упирался. Подумалось, что можно пойти с Гарри к озеру и посидеть там. Может, позвать с нами ребят помладше, тех же Колина с Джинни, которым в Хогсмид пока дороги нет. Но Гарри как-то задумчиво произнёс: — Не сегодня. Мне надо… эм… обещал Люпину зайти к нему. Увидимся, да? — Увидимся, — отозвался я, почему-то совсем нерадостно. Не знаю, как так вышло, но ноги сами привели меня к кабинету прорицаний. Войти в него без желания профессора Трелони было невозможно. Однако, стоило мне приблизиться, как люк в потолке открылся, и из него выпала, звякнув, серебряная лесенка. Как всегда неуклюже я взобрался по ней, прошёл в кабинет и услышал отстранённый голос из полутьмы: — Я видела, мой милый мальчик, что вы захотите посетить меня. Садитесь, пожалуйста. Можете налить себе чаю. Профессора я не видел, зато без труда обнаружил на преподавательском столе горячий чайник, взял себе чашку, налил немного и опустился на пуфик. Чай оказался крепким, горчил, но я даже и не думал о том, чтобы попросить сахара. Просто пил маленькими глотками, погружаясь в сонное зыбкое марево. — Я сам не знал, что иду к вам, профессор, — признался я, когда в кружке оставалось меньше половины. И задумался: я не понимал, зачем пришёл, и понятия не имел, как сформулировать те вопросы, которые меня одолевали. — Профессор, — начал я, — можно ли предсказывать будущее без инструментов? Я имею в виду, не глядя в чашку с чаем или на ладонь… — Мой мальчик, — вздохнула профессор, — эти инструменты облегчают работу внутреннего ока, но не раскрывают его. — История знает предсказателей, которые видели всё будущее человека, едва посмотрев на него. Некоторые завязывали себе глаза, чтобы не видеть, но внутреннему оку только на пользу слепота физическая. — Можно ли изменять будущее? — Кто мы такие, чтобы спорить с судьбой? Песчинки, тоненькие ниточки в её гобелене… Смерть уже близка, мой мальчик. Тебе её не предотвратить. — Чья? — Откуда я знаю? — вдруг очень будничным тоном переспросила профессор Трелони. — Я говорю только о том, что поведали мне богини судьбы. Чай закончился, и я перевернул чашку на блюдце, а потом смело вгляделся в чаинки. Чью смерть я не смогу предотвратить? Почему не смогу? Но чаинки оставались неподвижны. Отставив чашку, я поблагодарил профессора и покинул кабинет. Легче мне не стало.