Записки Мышонка — принца и волшебника

Состав организации «Мой Хогвартс» был разнородным — все факультеты (хотя слизеринцев, помимо Драко, всего четыре человека с младших курсов), все возраста. Никто не устанавливал никаких ограничений и критериев отбора, никто не предлагал вступительных испытаний или даже торжественных клятв. Не уверен, помогли бы они или нет — но, пожалуй, кто-то из наименее надёжных мог отказаться от участия. Шестикурсницу с Рейвенкло, Мариэтту Эджком, профессор Амбридж вызвала на приватную беседу. И добилась результата — сумела спокойно зайти в Выручай-комнату, где и собирался запрещённый кружок. Самих ребят она там не застала, зато нашла неосмотрительно вывешенный на видном месте лист бумаги с полным списком участников. В кабинет к директору привели мисс Эджком, вызвали Гарри. Прибыл отряд авроров, лично министр Фадж со свитой, и Амбридж обвинила Гарри в том, что он устроил группу сопротивления Министерству. А это — как минимум, исключение из Хогвартса, если не что-то более серьёзное. Я не был свидетелем событий, но могу представить, как мгновенно директор Дамблдор принял решение, как его обычная доброжелательная мягкость пропала, уступив место сокрушительной мощи, как он невозмутимо оглядел Амбридж и авроров и принял решение действовать. Он взял вину на себя: сказал, что он и только он организовал учеников в группу защиты Хогвартса и приказал Гарри провести собрание в «Кабаньей голове». — Он или Кингсли изменили память Мариэтте, — сокрушённым тоном рассказал Гарри, на которого жалко было смотреть, — и вышло так, словно никаких встреч не было, сегодня первая. Я пытался сказать, что это я виноват, но… — Профессор Дамблдор не допустил бы твоего исключения, Гарри, — непривычно мягким и печальным тоном сказала Гермиона. — Фадж велел арестовать Дамблдора, но… — впервые с начала рассказа на лице друга появилось подобие улыбки, — куда им всем против него! Он сказал: «У меня нет абсолютно никакого желания сидеть в Азкабане. Конечно, я мог бы оттуда сбежать, но зачем тратить время? Скажу вам честно, что могу придумать миллион способов провести его с гораздо большей пользой». Даже Рон, в последнее время не любивший упоминания Дамблдора, выглядел впечатлённым. — А потом он оглушил всех, кто был в кабинете, и спросил меня… — Гарри замялся, взъерошил волосы привычным движением и всё же закончил. — Он спросил, пользуюсь ли я амулетом, который подарил мне Сириус. Я сказал — да. Дамблдор сказал, что никогда не одобрял подобную магию, но велел не снимать амулет. Я спросил, почему, но он не ответил, просто велел мне беречь свой разум, а потом… — и вот здесь, я уверен, какая-то часть истории оказалась намерено выброшена рассказчиком, потому что закончил Гарри торопливо: — К нему подлетел Фоукс, его феникс, Дамблдор схватил его за хвост, и они оба исчезли в столбе пламени. Вот и всё. — Я понимаю, — задумчиво сказала Гермиона, — почему он защитил тебя. И почему исчез, тоже понимаю. Но что имел в виду, говоря тебе о защите разума? — Вообще, — подал голос бледный Драко, — защита разума — это раздел ментальной магии. Окклюменция. Он сидел на своей сумке в дальнем углу: на всякий случай мы по старинке прятались в тесном потайном проходе, понимая, что к Выручай-комнате теперь приковано особое внимание Амбридж. — Что за окклюменция? — удивился Рон. Никто из нас, кроме Блейза, тоже не был в курсе. — То самое — защита разума. Есть другая… другая способность, легилименция, — Драко поёжился, а я вспомнил наш разговор на эту тему, когда я предположил, что легилименция — это чтение мыслей. Драко обозвал меня неучем, но признал, что, грубо упрощая, так и есть. — Легилимент может проникнуть в твоё сознание и узнать прямо из него всё, что ему нужно. Окклюмент может этого не допустить. — А твой темномагический амулетик, — произнёс Блейз, — наверняка даёт защиту, когда ты уязвим, то есть во сне. — Тёмномагический?! — переспросил Гарри. — А чего ты ожидал от Блэка? — насмешливо уточнил Блейз. — Сириус ненавидит тёмную магию! — Ага, а я ненавижу чистить рогатых жаб. Но делаю же, когда надо. — Но ты говорил, что тёмная магия должна причинять вред и питаться эмоциями, — напомнила Гермиона. — Амулет и питается, — неожиданно произнёс Гарри, — ведь во сне тоже испытываешь эмоции. А я их не вижу, когда сплю в нём, — он подёргал шнурок на шее. — Что до вреда… думаю, если кто-то нападёт на меня во сне, последствия ему не понравятся. Это моя вина, — немного помолчав, добавил он. — Теперь Дамблдора нет… И «МХ» тоже нет. Ты был прав, — в голосе друга зазвенела сдерживаемая обида, — это была дурацкая затея! *** На следующее утро после исчезновения Дамблдора вышел очередной декрет об образовании, согласно которому профессор Амбридж назначалась директором Хогвартса. Начались наказания участников группы. Все они были отстранены от походов в Хогсмид и лишены привилегий — квиддича, права входить в редакцию газеты и значков старост. Креативный дуэт Драко и Гермионы додумался до того, чтобы заколдовать список членов организации, и теперь на лице мисс Эджком, выдавшей тайну, шли красные прыщи, которые складывались в слово «ПРЕДАТЕЛЬ». Никто из группы не выдал авторов проклятия, и снять его не удалось, так что девочка осталась в Больничном крыле. — И что у нас за команда теперь будет? — мрачно спросил один из близнецов — я услышал вопрос, когда подошёл к столу Гриффиндора. — Рон отстранён, Гарри, мы оба, Анджелина… Меня раздирали противоречивые чувства: я не хотел, чтобы ребята были наказаны, и в то же время осознавал, насколько эти последствия были неотвратимы. — Ты мог бы сказать: «Я же вам говорил», — заметила Гермиона, поднимая на меня тяжёлый взгляд. — И был бы прав. — А это поможет? — уточнил я. — Пойдёмте, прогуляемся? Ребята отказались. Гарри, Фред и Джордж планировали пойти на стадион и посмотреть на отборочные новых членов команды, Гермиона собиралась встретиться с Драко в библиотеке, а Рон и вовсе пропустил завтрак. Стояла ясная погода. Холодно, но солнечно так, что снег слепил глаза. Мне стоило бы заняться подготовкой к экзамену, а вместо этого я неторопливо брёл по расчищенным дорожкам, сначала до озера, оттуда — в сторону леса. Мне встречались группки школьников, но никто не бесился, не играл в снегу, даже первокурсники выглядели серьёзными и строгими. Кое-кто махал мне, несколько человек окликнули, но я, поздоровавшись прошёл дальше. Хотелось не то одиночества, не то компании, но какой-то особенной. Быстрые шаги за спиной я услышал издалека. Оглянулся и остановился, дожидаясь Сьюзен. Замотанная в шарф, в сиреневой пушистой шапке с помпоном, красная от мороза и быстрой ходьбы, она выглядела довольно забавно и одновременно с этим мило. А вот смотрела строго. — Хорошая погода сегодня, не так ли? — заметила она после приветствия. — Да, — согласился я, — надеюсь, продержится подольше. Не люблю, когда в феврале дождь. Сьюзен сделала ещё несколько безупречно-вежливых замечаний о красоте леса, закутанного в снег, как в старый пуховой платок, а я набрался мужества и прервал эту формальную светскую беседу: — Но ведь ты не о погоде хотела поговорить, да? Сьюзен, до сих пор любовавшаяся лесом, повернула ко мне голову. Мы были почти одного роста (я имел преимущество в сокрушительные полдюйма), поэтому взгляд глаза в глаза вышел прямым. И острым. — Я знаю, что ты вряд ли можешь рассказывать… — Думаю, тебе — могу, — возразил я. — Ты знаешь, что Амбридж допросила Мариэтту Эджком с шестого курса Рейвенкло? — Все знают, кажется. Но никто не знает, как это это всё связано с назначением нового директора. — Дамблдор взял на себя вину, сказал, что он приказал Гарри организовать движение. А потом исчез, судя по всему, довольно эффектно, оставив министра и Амбридж с пустыми руками. — И с целой школой, — покачала головой Сьюзен. — Кстати, горгулья не пускает Амбридж в кабинет директора, слышал? Только это ничего не значит. Я бы хотела получить письмо от тёти. Она редко что-то рассказывает, но от её писем… — Становится легче, да? Она кивнула, а я подумал о тех письмах, которые оказывали на меня схожий эффект. Мне не хватало вестей от дедушки. И от Анны, конечно. — Я не думаю, что школа должна быть автономной, — неожиданно добавила Сьюзен, — Джастин много рассказывал о государственном контроле над образованием, это кажется логичным. Но Амбридж в роли директора… — Это было бы не так страшно, будь у неё меньше власти как у директора. Мы замолчали. Неожиданно я увидел, что Сьюзен была без перчаток: одну руку она прятала в карман, а другая слегка покраснела. Забыла? Потеряла? Чтобы написать эту историю, мне приходится освежать в памяти многие события и моменты. Но этот я помню великолепно даже спустя годы. Закрыть глаза — смогу восстановить в деталях: озябшая небольшая рука с короткими ногтями, тоненькая почти исчезнувшая ссадина на фаланге указательного пальца, веснушки. Коричневые маленькие веснушки на светлой коже... Я забыл, о чём говорил, даже не думал ни о чём — просто смотрел на руку Сьюзен. — Берти? — позвала меня Сьюзен, наверняка заметив, что я потерял связь с реальностью. Но этот оклик не разрушил оцепенения, скорее, наоборот, усилил его. Не уверен, что я обратил бы внимание даже на самого лорда Волдеморта, появись он у меня перед носом. Мыслей осталось немного, и, главное, сменилось направление их движения — вместо блуждания по закоулкам они теперь неслись по прекрасным ровным автомагистралям, прямым и ровным. Вот я вижу руку Сьюзен. А вот — понимаю, что должен до неё дотронуться. Это необходимо, будто, если не сделаю этого, случится что-то ужасное. Но, конечно, я бы ни за что не позволил себе прикосновений без разрешения. Частично играло роль воспитание, частично, как я сейчас понимаю, мой собственный характер. До сих пор я боюсь словом или касанием причинить кому-то неудобство — а тогда это и вовсе казалось мне немыслимым. Каким-то чудом я сумел соединить мысленные потоки. «Я должен дотронуться до её руки» и «нельзя трогать людей без их разрешения» соединились в единую идею, и я, понимая, что голос скакнул на квинту вверх, спросил: — Можно я возьму тебя за руку? Если мой вопрос и удивил Сьюзен, это никак не отразилось на её лице. Посмотрев на меня, она ответила: — Можно. Я стянул перчатку и аккуратно, как будто мог что-то сломать неосторожным движением, обхватил её пальцы. Ледяные! Они дрожали в моей руке. Сьюзен смотрела на меня широко распахнутыми глазами. Сейчас они были яркими — почти такими же, как чистое зимнее небо, только немного темнее и глубже. Я хорошо знал, как она выглядит, но ни разу до сих пор не видел её лица так отчётливо. Не замечал, насколько светлые, с рыжим оттенком, у неё ресницы, не обращал внимания на одну забавную веснушку прямо на кончике курносого носа. Молчание затягивалось. Моя рука приклеилась к руке Сьюзен, и, даже если бы захотел, я не сумел бы разжать пальцы. Надо было сказать что-нибудь, желательно, осмысленное, а у меня в голове — сплошные автомагистрали. Мало. И мыслей мало. — У тебя руки не теплее моих, — тихо-тихо пробормотала Сьюзен, — а ты был в перчатках... — Всегда так. Я всё время мёрзну. — А мне обычно жарко... Собственные сомнения и рассуждения на тему того, нравится ли мне Сьюзен, вдруг показались нелепыми и пустыми. Я не мог вообразить себе никого другого на её месте! А одинокие простые мысли всё летели и летели по пустой голове. Надо что-то сказать. Надо отпустить её руку. Нельзя отпускать. Почему кажется, что в месте соприкосновения с кожей остаются ожоги? Надо что-то сказать. Что вообще в таких ситуациях положено говорить? Вот чему нас стоило бы учить в школе! «Школа!» — это слово, как барьер, притормозило сумасшедшее дорожное движение в моём сознании. Каким-то образом оно сцепилось с необходимостью что-то сказать, и в итоге у меня получилось: — Хочешь, сделаем маггловедение вместе? Как в прошлый раз? Сьюзен улыбнулась, я отметил маленькую милую щербинку между верхними передними зубами и ямочки на щеках. Эта информация накрепко отложилась в моей памяти. — Пойдём, — согласилась Сьюзен. Она не предприняла попытки отнять руку, поэтому так мы и отправились в замок держась за руки. Помнил ли я в тот момент о строгом бабушкином правиле насчёт публичного проявления чувств? Признаюсь: помнил. Нарушал намеренно. *** — Думаю, вы уже знаете, зачем я вас вызвала, мистер Маунтбеттен-Виндзор, — ласково промурлыкала Амбридж. На двери её кабинета теперь появилась золочёная табличка «Директор», но в остальном всё осталось по-прежнему. — Простите, мэм, нет. — Ну, бросьте! — она хихикнула. — Это ложная скромность! После того, как я лишила мистера Малфоя значка старосты, думаю, вы догадывались: новое назначение будет просто вопросом времени. Вы не состоите в запрещённых организациях, дисциплинированы, и, я уверена, понимаете всю необходимость изменений в школе, не так ли? — Простите, мэм, — я постарался, чтобы на моём лице не отражалось ничего, кроме вежливой заинтересованности. Скорее всего, удалось — я перед зеркалом репетировал. — Верно ли я понимаю?.. — Это было очевидно! Мистер Маунтбеттен-Виндзор, кхм, Альберт, разрешите вас так называть? Так вот, Альберт, я как директор школы с большим удовольствием вручаю вам этот значок старосты Слизерина. Уверена, он будет в надёжных руках. Вы ведь понимаете, что такое долг и ответственость? — Разумеется, мэм, — ответил я, надеясь, что голос не дрогнет, — благодарю за оказанную честь. Значок оказался довольно увесистым, чуть легче галлеона, и холодным. Серебристая окантовка, а в центре — герб Слизерина, свернушаяся кольцами змея. На самом деле, змеи не коварные, вы знаете? Это так кажется — они просто довольно ленивые и экономят силы от охоты до охоты. Так что всё дело в стереотипах и, конечно, в страхах — многие люди боятся змей. Это мне Анна рассказывала однажды в детстве, уже и не помню, когда. Я прицепил значок на грудь, ощущая его неприятную тяжесть, и выжидательно уставился на новоиспечённого директора. Что она потребует взамен привилегии, которая никогда не была мне нужна? — Вы можете идти, Альберт, не хочу отнимать у вас лишнее время на выходных. Я поднялся, ещё раз поблагодарил и уже собрался выходить, как Амбридж добавила: — Присмотрите, пожалуйста, за мистером Малфоем. Его отец волнуется. — Конечно, мэм. Я успел пройти по коридору всего несколько шагов, как наткнулся на декана. Тот окинул меня ледяным взглядом чёрных глаз, поджал губы и велел: — В мой кабинет. Живо! Пока шли, я готовился. Декан, судя по выражению лица и излишне резким движениям, пылал гневом. Я не боялся — ещё с первого курса профессор Снейп пугал меня только в тех случаях, когда ругался на кого-то другого, — но мне бы хотелось обойтись без конфликтов. Снейп пропустил меня в свой личный кабинет, маленький и безликий, закрыл дверь, отошёл к столу, сложил руки на груди и спросил резким тоном: — О чём вы думали, мистер Маунтбеттен-Виндзор?! — Сэр? — Не делайте вид, что не понимаете! — рявкнул Снейп. — Вы приняли значок старосты из рук Амбридж, вы в самом деле не понимаете, что это повлечёт за собой последствия? Вам не хватает внимания к вашей персоне или вы просто идиот?! Я выждал, убеждаясь, что тирада закончена. Сглотнул, чтобы ни в коем случае голос не подвёл в критический момент, выдохнул и заметил так спокойно, как мог: — Сэр, вы мой декан, вы имеете право снимать с меня баллы, назначать отработки или писать о моём поведении родителям. Но вы не имеете права повышать на меня голос. Оно принадлежит только и исключительно Его Высочеству принцу Филиппу. Причём не потому что он принц-консорт Великобритании, герцог Эдинбургский и так далее, а потому что он мой дедушка, и я его люблю. Я договорил и посмотрел в лицо профессору, ожидая реакции. Разозлится? Выгонит из кабинета? Но Снейп вдруг сдулся, словно своими словами я проколол воздушный шарик, и весь его гнев вышел, как воздух. — Было проще, когда вы заливались слезами по поводу и без, а от страха падали в обморок. — Окружающие условия не способствуют развитию этих реакций, сэр, — слегка улыбнувшись, заметил я. — И, возвращаясь к вашему вопросу, я понимаю, что профессор Амбридж не раздаёт такие назначения по доброте душевной, — я дотронулся до тяжёлого, неприятно сидящего значка. — Но вы согласились. — А какой был выбор? Винсент или Грегори вряд ли подойдут на роль старосты, а Блейз… — я сделал паузу, а декан поджал губы. — Никто из нас не хотел бы Блейза в старостах, поверьте, сэр. — Остаётся мистер Нотт. — И шестеро полукровок на факультете, не считая магглорождённого мальчика со второго курса. — И вас. — Меня бы Теодор не тронул. — Верите в его дружеские чувства к вам? — Верю, что он боится Блейза, с которым делит спальню, несколько больше, чем абстрактное отсутствующее зло. И это, кстати, ещё одна причина, почему я не хотел бы уступить Блейзу значок. Я боюсь, что он может… заиграться. Вы его знаете. — Вы в курсе, не так ли? — обтекаемо спросил Снейп, но я понял суть вопроса и кивнул. — Хорошо. У Амбридж ничего не ешьте и не пейте. — Весь год только и занимаюсь тем, что отказываюсь от её приглашения на чаепитие. Снейп посмотрел на меня так, словно хотел бы удушить, отошёл к стенным шкафам, открыл дверцу, порылся и протянул мне маленький пузырёк из зелёного стекла, внутри плескалась бесцветная жидкость. — Антидот к «Веритасеруму». Если вам интересно, варил его мистер Забини. Для вас. Я конфисковал. — Блейз… варил мне антидот? Снейп никак это не прокомментировал, только с силой захлопнул дверцу. Я держал двумя пальцами пузырёк и изучал его. — Три капли под язык, начинает действовать в течение пяти минут, эффект сохраняется около восьми часов, точные значения зависят от индивидуальных особенностей организма. При частых приёмах теряет эффективность, выявляется в организме специальными зельями, но… — он покачал головой, — я не думаю, что Амбридж будет их использовать. — Спасибо, сэр. — Существует раздел ментальной магии, который позволяет защитить сознание от вмешательств. В том числе, преодолевать действие «Веритасерума». — Окклюменция, сэр? Драко и Блейз рассказывали. — Если собираетесь и дальше играть в подобные игры, займитесь. Сильный легилимент способен чувствовать ложь, угадывать намерения и определять присутствие человека рядом даже без использования заклинаний, а если захочет, вывернет вашу черепную коробку наизнанку. — Вы не знаете, сэр, кто мог бы научить меня защищать разум? — спросил я. А точнее: «Почему, профессор, вы выглядите так, словно ни за что на свете не согласитесь меня учить?». Но вслух я этого говорить не стал. — Думаю, ваш талантливый мистер Паркер найдёт кого-нибудь подходящего. Вы можете идти, мистер Маунтбеттен-Виндзор. — Спасибо, сэр, — сказал я на прощание, — за беспокойство и помощь. В который раз я подумал о том, что наш декан — очень сложный человек: временами совершенно невыносимый, несправедливый, злобный и мстительный, а временами — заботливый и надёжный.