Пути Богини неисповедимы | История Серафины

— Её Высочество, герцогиня Серафина Рашинд, вместе со своей спутницей, баронессой Ка… — церемониймейстер запнулся, разглядев подошедшую ближе пару женщин. Взяв паузу, он суетливо посмотрел сначала на сидевшую рядом Императрицу, потом на свиток со списком гостей, который держал в руках, а затем на объявленную только что Серафину со спутницей. — Виконтессой Эвелин Шиммой, — герцогиня опустилась в низком поклоне императрице и представила свою спутницу вместо слуги. Эвелин, мирно шедшая под руку с герцогиней, недовольно поморщилась, когда церемониймейстер чуть было не назвал чужое имя. Пара прошла в центр бального зала. Когда слуга продолжил декларировать имена и титулы остальных гостей, Серафина заметила насупившийся вид своей спутницы и тихо что-то шепнула ей на ухо. Щеки Эвелин зардели. Хоть бал и начался для женщин с конфуза, герцогине ни на секунду не приходилось сомневаться в своей обворожительности. Серафина предпочитала одеваться броско и вызывающе. Хоть при дворе императрицы Кендры мужчины и женщины относительно уравнены в возможностях, мало кто решался отходить от вековых традиций и появляться на официальных мероприятиях в одежде, присущей противоположному полу. Но Серафина даже на балы заявлялась в дублетах из дорогой цветной ткани и причудливых шаравонах. Подобный внешний вид казался гостям из высшего света слишком эпатажным, однако высокий статус и дружба Серафины с императрицей не давали дворянам открыто возмущаться её поведением. Впрочем, мало кто спорил с тем, что у герцогини хороший вкус. Ни один мужчина при дворе никогда бы лично не признался, что многие из аристократов втайне смотрели на Серафину, как на эталон мужской моды. Но, кроме манеры одеваться, во внешности герцогини не было ничего особенного и, если бы не эпатаж и стремящаяся ко всеобщему вниманию натура, вряд ли она была бы так востребована в женских кругах. Когда все гости были объявлены, а первые танцы исполнены, высший свет общества начал кучковаться в небольшие группки, для светских обсуждений. Императрица Кендра удостоила своим приветствием и словом практически каждого гостя, но подолгу не задерживалась с ними, пока не подошла к Серафине. — Ты знатно озадачила нового церемониймейстера своей спутницей, — Императрица подняла кубок с вином в знак приветствия и дружелюбно улыбнулась и Серафине, и Эвелин, которая все еще тихо держалась возле герцогини. — Прошу прощения, Ваше Величество, — Серафина почтительно поклонилась. — Я повздорила с Камиллой прошлым вечером и не успела уведомить Вас письмом. — Могу лишь сказать, что Камилле следовало перетерпеть хотя бы бал в качестве твоей спутницы прежде, чем с тобой ссориться. Императрица и Серафина сдержанно засмеялись, пока Эвелин сконфуженно нахмурилась и начала бегать глазами по залу. — Только не обижайся, Эвелин, — Серафина быстро заметила дискомфорт своей спутницы и попыталась приободрить её. — Я же говорила тебе, Камилла возилась со мной только из-за статуса… Герцогиня плавно вовлекла Эвелин в дальнейший разговор с Императрицей так, что спутница перестала видимо выказывать недовольство и оказалась, к удивлению Серафины, чрезвычайно открытой собеседницей. Виконтесса вела себя настолько болтливо и откровенно — даже в разговоре с самой Императрицей Кендрийской Империи — что дискомфорт стала испытывать уже герцогиня. По счастью последней, крепкие дружеские отношения с монархиней помогали не сгорать со стыда от излишних подробностей, исходящих из уст Эвелин. — Эвелин, не могла бы ты оставить ненадолго нас с Серафиной? — мягко обратилась императрица к виконтессе. — Есть некоторые государственные дела, которые нам необходимо обсудить. — Разумеется, Ваше Величество, — Эвелин сделала глубокий реверанс и отошла к другим гостям, по инерции быстро вовлекшись в другие светские обсуждения. Убедившись, что Эвелин отошла достаточно далеко, Кендра шутливо обратилась к Серафине: — Камилла, на мой взгляд, тебе больше подходит. К тому же, тебе вроде не нравилось, когда женщины слишком много болтают? — И вот это, Ваше Величество, государственные дела, достойные обсуждения? — герцогиня закатила глаза. — Камиллу действительно не интересовало ничего, кроме моего статуса. Как, впрочем, и Эвелин. Камилле я, разве что, хоть немного нравилась. — Мне показалось, что Эвелин ты тоже симпатична, — Императрица широко улыбнулась, и тихо засмеялась от вида недовольного лица Серафины. — На самом деле мне правда нужно обсудить с тобой некоторые государственные вопросы. — Прямо посреди бального зала? — Никто не будет думать, что императрица настолько опрометчива, чтобы обсуждать важные вещи у всех на виду. — А вы, Ваше Величество, видимо, настолько… — Тс-с, — Императрица приложила палец к губам и загадочно улыбнулась. — Ты знаешь, что нравишься мне, но не позволяй себе слишком много, — Кендра немного наклонилась к Серафине, начав говорить тише, почти шепотом. — Я хочу вручить тебе Алькир. Заслышав название легендарного меча, у Серафины по спине пробежали приятные мурашки. Слова императрицы взбодрили герцогиню, чьи чувства давно притупились от праздной жизни. Груз ответственности, который собиралась возложить на неё императрица был велик, но, как и любая фехтовальщица Империи, в глубине души она всегда мечтала услышать эти слова. — Ваше Величество, это было бы огромной честью для меня, но… — радость Серафины омрачалась знанием того, что означала передача Алькира. — Империю ждут нелегкие времена? — Наличие в Империи Первого Меча не более, чем формальность, — императрица отмахнулась от вопроса и заговорила в нормальном тоне. — Я бы и продолжала обходиться без личной защитницы, но, знаешь, как говорят, враги не дремлют. О твоих фехтовальных навыках ходят легенды, уносящиеся далеко за пределы Империи. Если кто-то прознает, что сама Серафина Рашинд мой Первый Меч, то одного этого факта уже достаточно, чтобы заставить наших врагов думать дважды, прежде чем покуситься на мою неприкосновенность. — Мне лестно слышать такие слова от Вас, Ваше Величество, — Серафина почтительно поклонилась императрице. — Когда вы собираетесь проводить церемонию? — Прямо сейчас! Императрица в очередной раз улыбнулась, подняла над собой пустой кубок из-под вина и ногтями постучала по металлу, привлекая внимание гостей. Серафина опешила, не ожидая подобного поворота событий. Императрица славилась своим своенравием, и герцогиня полагала, что уже успела к нему привыкнуть, но каждый раз попадалась в одни и те же ловушки. Сейчас не осталось сомнений, что весь этот бал Кендра закатила в честь назначения Первого Меча, а у Серафины даже не было варианта отвертеться от этой церемонии. — Уважаемые гости! — Императрица прошла по залу до трона и, когда голоса аристократии затихли, а их внимание оказалось приковано к фигуре монархини, Кендра продолжила свою речь. — Как вы знаете, Империя вот уже долгих двадцать пять лет не ведет войн и сосуществует в мире с остальными королевствами континента. Еще мой отец, всеми нами чтимый и не забытый Император Викон, положил начало продолжительному спокойствию. На смертном одре он взял с меня обещание, что я сохраню мир в Империи и на всем материке! И я не собираюсь нарушать данного мною слова… Зал слушал Кендру с благоговением. Аристократы утвердительно кивали её речи, а Серафина плохо скрывала растягивающуюся на лице широкую улыбку. Растерянность герцогини уже сменилась гордостью и тщеславием. Императрица говорила уверенно, активно жестикулируя и подкрепляя слова правильным интонированием, создавая патриотический настрой. Пока аристократия слепо внимала, Кендра продолжала: — Но времена меняются. И каждый год, прошедший с окончания полувековой войны, отдаляет от тех ужасов, что пришлось лицезреть нашим предкам и даже некоторым из нас. Двадцать пять лет назад наступил мир, но времена меняются, и к власти в других королевствах приходят новые монархи. Мы не можем знать, решится ли кто-то предать мирный договор. В этой связи я более не могу оставлять место Первого Меча Империи пустующим. Соседствующие с нами королевства должны вспомнить и осознать, что правительница великой Кендрийской Имеприи неприкосновенна. Посему я и собрала вас здесь. Я хочу официально объявить, что сегодня, впервые за двадцать лет, будет назначен новый Первый Меч Империи! Сегодня легендарный меч Алькир окажется в руках новой хозяйки — герцогини Серафины Рашинд! По залу разнесся одобрительный гул. Вдохновившись речью Императрицы, никто даже не помышлял оспаривать принятое решение. Серафина, несмотря на неоднозначную репутацию, была из приближенного круга правительницы. Кроме того, она действительно славилась своим талантом во владении клинком — в целой империи не нашлось ни одного рыцаря, который мог бы с ней сравниться в мастерстве. Учитывая все это, выбор Императрицы был ожидаемым. Услышав своё имя, Серафина уверенно зашагала к подножию трона. Из скрытого коридора для слуг в это время вышел камердинер, несущий в руках меч, спрятанный в искусно выполненные, украшенные многочисленными золотыми узорами и рельефами ножны. Императрица взяла их и медленным жестом достала клинок. Лезвие засияло белым светом, отражая в безупречной стали лучи солнца. Вид Алькира по-настоящему завораживал. Серафина опустилась на одно колено перед правительницей. — Серафина Рашинд, клянешься ли ты ценой своей чести и жизни защищать Кендрийскую Империю и её Императрицу? — Клянусь, Ваше Величество, — Серафина склонила голову. — Мое сердце и душа, моя рука и мой меч всегда будут служить на благо Империи во имя её защиты и спасения. Моя жизнь и сила отныне и вовек принадлежат Империи. В груди герцогини растеклось приятное ощущение исключительности и всеобщего внимания к собственной персоне. Серафина всегда стремилась завоевывать внимание окружающих, и сейчас это стремление достигло апогея. Титул рыцарки и Первого Меча Империи, в сочетании со статусом герцогини, делали Серафину самым приближенным к Императрице человеком, который при этом не был частью монаршей семьи. Теперь она стояла выше прочих дворян при дворе, и осознание этого даровало Серафине неизвестное ей ранее наслаждение. Вот он — звездный час! Холодок стального клинка даже сквозь грубую ткань дублета ощущался на плечах фехтовальщицы. Меч опустился сначала на правое плечо, сопровождаемый молитвой из уст императрицы, затем на левое. Когда холод отстранился, Серафина подняла голову. Императрица вернула меч в ножны и протянула Алькир герцогине. — Меч моего отца теперь твой меч, — Серафина взяла ножны из рук Императрицы. — По наказу Императора Викона, он не должен более проливать крови и служить символом навечно пришедшего на эти земли мира. — Клянусь, что кровь не запятнает этой стали, Ваше Величество, — Серафина завороженно смотрела на легендарный меч, восхищаясь его красотой. Церемония завершилась сдержанными торжественностью аплодисментами и одобрительными выкриками аристократии. Серафина наслаждалась каждой секундой своей славы. Ей было привычно всеобщее внимание, но сейчас она получила его столько, что была готова в нём утонуть.

* * *

С приобретением нового звания жизнь Серафины принципиально не изменилась. Из соображений формальности она периодически стала присутствовать на Императорских приемах, в особенности на тех, куда приходили иностранные послы, а в остальное время герцогиня так же прохлаждалась на балах, званых ужинах, в тавернах и на фехтовальных турнирах. Последние, в связи с новой должностью, оказались в столь обильном количестве, что вполне могли себе компенсировать первые три пункта. Титул сделал Серафину еще более популярной у женщин. Впрочем, прочные отношения, как и прежде, не ладились. С Эвелин, вскоре после бала, герцогиня рассорилась настолько, что виконтесса стала обходить особняк Серафины стороной. Герцогиня считала, что главной проблемой в отношениях была её чрезмерная самовлюбленность, такая, что любовь ни к одной из пассий не могла с ней конкурировать. И ровно эта же черта лежала в основе её харизмы и делала настолько востребованной. Дихотомия сводила Серафину с ума одинокими вечерами, когда в голове не оставалось ничего, кроме рефлексии о жизни. С таким вечерним беспокойством она боролась просто и радикально — избеганием одиноких вечеров. К её же благу, герцогиня не отличалась избирательностью по части выбора партнерок. Приходя в захолустную таверну и щеголяя титулами, Серафина была готова уделить внимание практически каждой мало-мальски жаждущей широких жестов барышне, которая оказывалась под пленительным очарованием карих глаз герцогини. Но чем сильнее бежала она от одиночества, тем неприятнее оказывалось просыпаться в кровати с новой женщиной. Серафина не обманывала их, всегда говорила предельно честно и никогда не клялась в вечной любви — искренне считала её невозможной. И в таком циничном настроении одним холодным вечером она познакомилась с Аделаирой. Еще задолго до знакомства, волосы цвета вороного пера, тонкие запястья и очаровательная улыбка врезались в память Серафине на целую неделю, а как только она думала о них забыть, образ снова появлялся на том же месте, в той же таверне. Герцогиня не любила знакомиться с женщинами, пришедшими в таверну со своей компанией, поэтому черноволосой загадке каждый раз удавалось спастись от харизмы Первого Меча, пока она сама не подошла к Серафине. — Я часто вас здесь вижу, — глаза, такие же черные, как и волосы, смотрели прямо в душу герцогини. — Как и я вас, — Серафина не могла скрыть удовольствия от грядущего знакомства. Аделаира удивительным образом покорила сердце Серафины. Герцогиня признавалась себе, что сперва повелась исключительно на миловидную внешность, но, поняв, что за ней скрывается благороднейшая и прекраснейшая из женщин, была готова богохульно преклоняться перед ней, как перед своей Богиней. Аделаира смогла зажечь в Серафине пламя любовной страсти, которое, казалось, совсем угасло. — У тебя интересный говор, ты иностранка? — Мои родители из Королевства Шинхад, — Аделаира терпеливо отвечала на бесчисленные вопросы, мягкий и спокойный голос обволакивал Серафину, как паучья сеть. — Оно находится за проливом, на Южном Материке. Моя родня прибыла в Империю незадолго до моего рождения, так что я их Родины не знаю. Видимо, говор достался мне по наследству. — Знаешь, кроме говора, тебе по наследству досталась небывалая красота, — Серафина мягко перебирала длинные черные локоны Аделаиры и пытливо посмотрела ей в глаза. Серафина всегда страдала от жадности. Не любила останавливаться на полумерах. Шинхадку такой расклад полностью устраивал. — И часто ты приглашаешь красивых женщин к себе в покои? — Аделаира первая зашла в комнату Серафины и, вальяжно присев на кровать, посмотрела на герцогиню. — Не чаще, чем с красивыми женщинами знакомлюсь, — Серафина широко улыбнулась и ничего не смущаясь присела на колени гостье. — Ты не любишь долгих прелюдий? — Только если тебе они не необходимы, — Серафина прошептала это и мягко прикусила Аделаиру за ухо. Шинхадка ничего не ответила. Лишь запустила свою руку в каштановые волосы Серафины и притянула её к себе, позволяя последней обдать свое тело множеством нежных поцелуев. Герцогиня же с удовольствием и ненасытностью использовала каждую возможность испробовать на вкус мягкую кожу и плоть новой любовницы. Оставшуюся ночь Серафина спала так крепко, что и пушечный выстрел её бы не поднял. Каждый раз после приятного времяпрепровождения качество сна значительно улучшались, а беспокойные мысли оставляли герцогиню в покое. Ту ночь она спала без задних ног, даже не думая просыпаться от того, что прекрасная Аделаира исчезла из покоев. Серафину разбудило настойчивое беспокойство горничной, которая вторглась к госпоже около полудня. Служанка суетливо вбежала в покои и, раздвинув шторы, начала бросаться на колени, кланяться в ноги Серафине и судорожно извиняться за себя и за остальных слуг. Герцогиня непонимающе поднялась с кровати, пытаясь разобрать в потоке извинений, постепенно переходящем в плач, суть происходящего. — Тише, тише, Фелиция, успокойся. Сделай глубокий вдох, утри слезы и скажи мне, что случилось? Служанка подняла взгляд на госпожу, несколько раз всхлипнув, собрала всю волю в кулак и сообщила: — Алькир исчез.

* * *

После назначения Серафины Первом Мечом Империи, Алькир отправился в хранилище герцогского особняка, где обзавелся отдельным пьедесталом, на котором и оставался до своего исчезновения. Если бы Серафине пришлось участвовать в битве или сражаться с наемником, покусившимся на жизнь Императрицы, она бы все равно не могла использовать меч в качестве оружия. Окропление клинка кровью означало нарушение Империей мирного договора и крах всего, что Император Викон строил долгие годы. Алькир — не меч, Алькир — символ; символ принадлежащий Кендрийской Империи и, в частности, императорской семье. Пусть Серафина и носитель этого символа, она не имела на него никаких прав, а потеря Алькира все равно, что потеря титула Первого Меча. Непростительная оплошность. Вместо меча на инкрустированном драгоценностями пьедестале лежала записка, написанная аккуратным витиеватым почерком. Серафине показалось, что письмо было либо подготовлено заранее, либо у автора была безупречная во всех смыслах хватка. Содержание послания не могло похвастаться особой оригинальностью. ”Если желаешь вернуть Алькир, выходи из города через Северные Ворота и двигайся по большаку, мы будем ждать тебя на лесной тропе завтра около полуночи” — И никакой подписи, фи, — Серафина пренебрежительно отбросила записку, которую тут же поймала горничная. — Бывают же красивые женщины еще и подлыми… — Вы хотите сообщить Императрице? — К чему эта морока. Схожу я на эту прогулку, — герцогиня широко улыбнулась горничной и стремительно вышла из хранилища. — Но, госпожа, это может быть опасно! Вам лучше собрать отряд, вдруг… — Вдруг что? Фелиция, я Первый Меч Империи. Сама императрица заметила мое мастерство! Что ты думаешь может случиться? Эта девка притащит на встречу товарищей-бугаев, в надежде, что они меня отделают? Смешно. Одно не пойму, к чему эта пляска с мечом… — Возможно это была не она… — Хочешь сказать, в доме недостаточно прислуги и сюда могут проникнуть посторонние? — Никак нет, госпожа! Горничная испуганно семенила вслед за широким шагом Серафины. Герцогиня начала опрос каждого, кто был ответственен за охрану хранилища. Действие, казалось, не возымело никакого результата — слуги клялись, что ничего не знают, — пока щупленький паж не пролепетал что-то о молящейся деве. Выяснилось, что стражи хранилища недоговаривали. Аккурат перед пропажей клинка — где-то под утро, патрульные видели Аделаиру. Шинхадка искала выход из особняка, и, когда её заметили перед входом в хранилище, она упала на колени и начала навзрыд возносить молитвы Богине Эклиатре. Где-то в этот момент мимо проходил паж, но не стал вмешиваться. Благородные стражи, в свою очередь, не могли оставить даму в таком состоянии, поэтому ненадолго оставили свой пост и помогли Аделаире найти выход. Меча при ней не было и в хранилище она не проникала. Выяснив подробности, Серафина сменила гнев на милость. Лишь немного отчитав стражу за первоначальную ложь, она отпустила слуг с миром и отправилась обратно в комнату. “И все-таки, зачем тебе это нужно?” — Серафина легла на кровать, на которой, не так давно, позволяла себе отдаваться плотским утехам с прекрасной Аделаирой. Герцогиня была абсолютно уверена, что в краже повинна именно она, хоть показания слуг и говорили о противоположном. Даже если не Аделаира украла меч, наверняка у неё был сообщник, который проник в хранилище, пока шинхадка разыгрывала спектакль перед стражниками. Но все же мысль о повинности любовницы расстраивала герцогиню. Хоть Серафина и не относилась к сексуальным отношениям серьезно, Аделаира почти начала ей нравится. Смуглая кожа, нетипичная для северной империи, взгляд черных страстных глаз, смотрящих в самую душу. А их разговор в таверне? Серафина была готова слушать её певучий и глубокий голос и те истории, что она ведала сутки напролет. Остаток дня герцогиня провела в раздумьях. Слугам строго наказала никому не сообщать о пропаже Алькира — потерять свою честь перед дворянством и, в особенности, перед Императрицей было для Серафины страшнейшим испытанием. К вечеру она решила последовать совету горничной и назначила себе в сопровождение трех воинов, служащих герцогскому дому. После выхода из города потемнело очень быстро. Герцогиня и её небольшой отряд носили на шеях магические кулоны с сияющими кристаллами. Дорогое украшение чаще использовалось жрецами — единственными в Империи, кому позволялось пользоваться магией. Однако приближенные к Императрице частенько получали их в подарок от Кендры, в качестве милых безделушек. Практической пользы от камней было немного — сами по себе они давали света не больше затухающей спички, но отражение от полированных доспехов усиливало сияние и делало кулоны более удобным источником света, чем факелы. Виды могучих скал по пути из города и широкие возделанные поля вокруг завораживали. Дубовая роща, сияющая светом днем, около полуночи встретила Серафину и её отряд мрачными силуэтами вековых стволов. Казалось, лесок лишь усиливает ощущение от того времени суток, в какое путнику посчастливилось в него попасть. Серафина спустилась с коня и, оглядевшись, громко свистнула. — Эй! — Серафина медленно ступала по тропе, оглядываясь по сторонам. — Аделаира или кого ты там с собой притащила?! Вы не на ту позарились, бесы. Серафина положила руку на эфес меча, предполагая попытку неожиданного удара. Она навострила уши. Слух её никогда не подводил. Герцогине показалось, что где-то за плечом натягивают тетиву. Резкий звон металла. Серафина вытащила меч из ножен. Перед ней лежала отбитая ударом стрела. Отряд, который следовал за ней, так же достал мечи. Из темноты вылетело еще несколько стрел, ни одна из которых не задела ни Серафину, ни её воинов. — Трусы! — Серафина раскинула руками, обращаясь в пустоту. — Если вы правда думали, что Первый Меч Империи можно провести детскими фокусами, то вы сильно облажались! — Некто вроде тебя недостойна звания первого клинка Империи, — из темноты послышался знакомый женский голос. Аделаира подошла ближе к герцогине. Свет кулона слегка освещал её фигуру. — И суток не прошло, а ты уже так заговорила, — Серафина беззлобно усмехнулась. — А вчера кое-кто стонала и извивалась в моих руках, будто это была лучшая ночь в её жизни, — Серафина иронично развела руками, — но, видимо, мои навыки уже не те. Ладно, пес с тобой, верни меч и мы разойдемся так, будто между нами ничего и не было. Ты ведь этого хочешь? — Думаю, этот клинок тебе больше не понадобиться, — Аделаира сделала шаг вперед и неожиданно прильнула губами к губам Серафины, подарив последней страстный поцелуй. — Не играй со мной, — Серафина схватила Аделаиру за руку и быстро оттолкнула её. — Я с удовольствием развлекусь с тобой еще раз, но только после того, как ты вернешь мне Алькир. Аделаира сделала шаг назад и загадочно улыбнулась. В её глазах сверкнуло что-то неуловимо хищное. Шинхадка в миг исчезла. Серафина резко оглянулась, пытаясь понять, как Аделаира могла внезапно испариться. Сердце замерло, а пальцы вцепились в рукоять меча — исчезла не только Аделаира, но и магическое мерцание кулона. Серафина гулко сглотнула. Она оказалась в кромешной тьме, без единого источника света и перестала ощущать под ногами землю. — Руфус! — Серафина судорожно выкрикнула имя одного из своих воинов. — Догоните её! Она обернулась к солдатам, но не увидела света и от них. Погасли ли все кулоны или она вдруг ослепла? Серафину поглотила тьма. Она парила, не чувствуя ни своего тела, ни окружающего мира. Всё, что окружало Серафину исчезло и погрузилось во мрак. Она не слышала ни голосов, ни шума битвы. Вокруг осталась лишь звенящая тишина в черной пустоте.

* * *

Герцогиня не поняла, когда потеряла сознание. Момент пробуждения так же наступил для неё незаметно, будто никакой темноты и головокружения не было, а Серафина успела очутиться в новом месте за мгновение. Голова раскалывалась как после крепкой пьянки, а мышцы в теле ныли от изнуряющей боли. Как только разум постепенно начал проясняться, Серафина спиной ощутила холод сырой каменной стены и тяжелые железные цепи. Руки были скованны высоко над головой, а широкие наручники царапали запястья. “Проклятье,” — пронеслось в голове. Из доспехов на ней осталась только нижняя рубашка и та отмокла от соприкосновения со стеной. Когда призрак сна окончательно покинул Серафину, герцогиня попыталась трезво взглянуть на свое положение. Скованными оказались не только руки, но и ноги, массивная цепь не позволяла сделать и шагу от стены. Вокруг не было ничего, что могло выдать расположение темницы, но, судя по сырости и отсутствию окон, вероятно она находилась в подземелье. Тусклый свет давали магические камни, видневшиеся в коридоре — слишком дорого для простого убежища сумасшедших. Напротив Серафина сплеталась толстая железная решетка с острыми шипами, опоясывающими каждый её прут. — Эй, скоты ненормальные! — набравшись сил, пленница крикнула в коридор, видневшийся за решеткой, в надежде, что хоть кто-то её услышит. — Вы хоть знаете кого заграбастали?! Да если хоть волосинка с моей головы упадет вам всем тут головы поотрубают, псы окаянные! Не успела Серафина выкрикнуть еще несколько бранных реплик, как из коридора послышались тяжелые шаги. Яркий свет факела постепенно приближался к её камере. Наконец, перед входом остановилась бесформенная фигура в сером балахоне с накинутым на голову капюшоном, закрывающим лицо. В руках неизвестный держал поднос. Сняв с пояса связку ключей, человек открыл дверь в камеру и поставил его на землю где-то в паре метров от Серафины. — Завтрак, — из-под балахона прозвучал скрипучий мужской голос. Оставив поднос, фигура развернулась и вышла из камеры. — Эй! Стой! — Серафина зазвенела кандалами, пытаясь двинуться с места. — Кто ты такой? Где я?! Что тут, бес вас подери, происходит?! Мужчина не оглянулся на возмущения Серафины, лишь закрыл камеру и тем же тяжелым шагом удалился по коридору, унося с собой яркий свет. Герцогиня снова осталась в одиночестве. “Потрясающе,” — пронеслось у неё в голове. На подносе стояла плошка с какой-то ароматной похлебкой, а рядом тарелка с куском хлеба. Настолько бедный завтрак Первому Мечу видеть еще не приходилось, но, хуже того, она даже не могла до него дотянуться. Ноги были прикованы к стене и, как бы Серафина не изворачивалась, достать край подноса хотя бы кончиком пальца не представлялось возможным. Быть прикованной к стене без возможности пошевелиться — мало приятного, но еще менее приятно, когда тебя пожирает чувство голода, а перед тобой стоит ароматная тарелка с едой, к которой ты не можешь притронуться. Спустя несколько минут тщетных попыток не думать о пище, откуда-то послышался тихий писк. Несколько крупных крыс подбежали к подносу и принялись лакать похлебку, а одна из них принялась за кусок хлеба. “О, кажется, если я здесь умру, то они голодными точно не останутся,” — подумала про себя Серафина. Выхода Серафина не видела. Если бы не были скованны руки, она могла сломать даже эту шипованную решетку. И без оружия герцогиня оставалась уверена в своей силе и навыках. В худшем случае, расправилась бы с кем-то из надзирателей и вышла вслед за ним. Но руки не были у неё в доступе, кандалы давили на запястья, а неудобное положение не способствовало расслаблению и накоплению сил. От постоянного напряжения мышцы затекали и уставали и несколько часов казались Серафине целой вечностью. Только тихое эхо капель, доносящийся откуда-то из коридора, нарушало гробовую тишину подземелья. Герцогиню в меньшей степени беспокоила физическая боль. Может, у неё и не было боевой закалки воительницы, но ощущение усталости и ноющего ощущения в мышцах было ей привычно, благодаря ежедневному спаррингу и силовым тренировкам. И, если с физическим дискомфортом можно было смириться, то вот спрятаться от душевных терзаний, оставшись наедине с собой, не представлялось возможным. Герцогиня избегала одиночества и тишины всю сознательную жизнь, а сейчас её похитители устроили ей персональный кошмар. Все это — кара за глупость и самоуверенность. Мучительные часы ожидания неизвестности закончились, когда из коридора снова послышались шаги. Перед Серафиной появился свет факела и еще одна фигура, в таком же балахоне, зашла в камеру. На этот раз без подноса. — Вижу, завтрак тебе пришелся по вкусу? — мужчина, судя по голосу, уже не тот, который принес поднос, глянул на пустые плошки. — Крысам он понравился больше, — Серафина подняла невозмутимый взгляд на человека, пытаясь разглядеть его лицо. — Где я, бес вас подери? И где Аделаира? — Ты там, где тебе должно находится, грешница. По воле нашей Богини, — мужчина поднял поднос и отошел к выходу из камеры. — Вы совсем чокнулись? — Серафина не могла сдержать улыбки, несмотря на отчаянное положение. — Да вы, похоже, спятили. Не понимаете кто я? Не понимаете, что когда меня найдут вам тут головы поотрубают, святоши? Богиня, вы… — Не смей осквернять Богиню своим черным языком. Человек в балахоне не дал герцогине договорить и вышел из камеры, не промолвив более ни слова. Серафина тщетно пыталась добиться какого-то ответа, но лишь спровоцировала боль в сухом горле. Разные люди то и дело приходили к ней, приносили еду и иногда поили. Ни закономерности, ни периодичности в их приходах не наблюдалось, словно они стремились сильнее запутать ощущение времени у пленницы. Фигуры были разные — мужчины, женщины, все в одинаковых балахонах с глубокими капюшонами, неотличимы ничем, кроме голоса. Лиц герцогиня не видела, и, даже если кто-то из них снисходил, чтобы поднести к губам герцогини стакан воды, то намеренно избегали её взгляда. Иные балахоны оказывались добрее предыдущих и позволяли Серафине немного поесть, но, со временем, ей начало казаться, что эти пленители хуже прочих — каждый съеденный кусок хлеба только раззадоривал ощущение голода. В темном подземелье, без солнечного света минута тянулась вечностью, а времена суток случайно тасовались между собой, не оставляя шанса узнать, который сейчас час. В одном герцогиня не сомневалась — прошло больше нескольких суток, а значит должны были начаться её поиски. Но эта приятная мысль прерывалась иной — магического кулона на ней нет, а значит так просто её не найдут. Оставалась призрачная надежда, что похитители не знают о действии волшебных камней, но наличие подобных в этом подземелье не оставляло пространства для таких мыслей. В темном подземелье под метроном капель, голодная, в душевном и физическом изнемождении, узница придавалась размышлениям. О том, как вернуться на свободу и как она позволила себе оказаться в подобном положении. На вопросы никто из балахонов не отвечал, лишь изредка и однотипно они бормотали что-то про “греховность” Серафины и иногда добавляли причитание: “грядёт твой час”. Чаще этого, пленители упоминали Богиню, великую и всевластную, решавшую судьбы и направлявшую Её смирную паству. Они вечно твердили про Богиню. Такая повальная религиозность заставила герцогиню полагать, что она угодила в самое сердце секты. “Официальная церковь Богини Эклиатры будет в ярости, когда узнает об этих фанатиках,” — иронично думала Серафина каждый раз, когда очередной балахон заводил речь про праведный путь Богини. Высшие материи никогда не волновали Серафину. Она не поддерживала современных нигилистов, стремящихся усомниться в авторитете Богини, но и с церковью имела отношения прохладные. Герцогиня имела крайне гедонистическое представление о жизни и не желала думать ни о каких священных писаниях и вере. И стремилась она только к удовлетворению своих сиюминутных потребностей. К чему мысли о духовности, когда и без неё твоя жизнь полна и прекрасна? Но когда еще, как не на границе жизни предаваться размышлениям о душе. Вся эта набожность исходящая от балахонов действовала герцогине на нервы. Их извращенное толкование учения Богини заставляло её сомневаться во всем, что она знала до этого. Что, если они не сектанты? Что, если это — настоящая церковь великой Богини, которая скрывается за маской благочестия? Что, если Серафина все это время ошибалась в праведности жриц и жрецов, и они всегда были только внешней оболочкой страшного подземелья, в котором она оказалась заточена? Богохульные мысли захватили разум герцогини. Она не была религиозна, но её никогда не обвиняли в неверии. Но что еще оставалось? В отчаянии, Серафина стала молиться. Молиться не в надежде на спасение — в спасение свое она и без Богини продолжала верить, — но в надежде понять, что скрывается за голосом Богини и может ли она его услышать? Есть ли вообще Эклиатра? Серафина тяжело вздохнула. Сон приходил к ней спонтанно и бессистемно, лишь в моменты, когда тело истощалось настолько, что более не могло бодрствовать. Но сейчас, в мыслях про божественное откровение, она, впервые за долгое время, смогла найти покой раньше и глубоко задремать. Герцогине приснился странный сон. Открыв глаза, она поняла, что лежит как-то слишком близко к земле. Мышцы совершенно не болели, а ощущение пустого желудка куда-то испарилось. Запах сырости и плесени с новой силой ударили в ноздри, а доселе тихий перестук капель отдавался колокольным звоном. Оглядевшись по сторонам, Серафина нашла себя в своей камере, только все стало каким-то огромным и странным. И тут герцогиня увидела себя. Спящую, исхудавшую и прикованную к стене. Медленно приходило осознание — Серафине снилось, что она оказалась в теле крысы, временами крадущей еду. Хоть и во сне, но герцогиня чувствовала себя заметно лучше, так что она решила проведать обстановку. В моменте она ощущала дуальность своей души, и ощущение это было так привычно и естественно, будто она жила так всю жизнь. С одной стороны, Серафина чувствовала себя крысой и мысли у неё были крысиные, как будто всю жизнь она была крысой, и это состояние было для неё единственным правильным. С другой стороны, она все еще оставалась герцогиней Рашинд. Она выбежала из своей клетки и посеменила по длинному, сырому коридору, со стен которого стекали струйки воды, а с потолка иногда капало. Крысиными глазами все казалось размытым и голубоватым, но Серафине все равно легко удавалось ориентироваться. Стены в подземелье, покрытые трещинами, отдавали древностью. Камень, испещренный щелями и ходы, узнавало крысиное сознание, оно строило обходные маршруты. Она бежала по коридору, потом вверх, по лестнице. Все выше и выше, будучи мелким грызуном, взбираться по крутым ступенькам оказалось тяжело, но в этом теле явно больше сил, чем в самой Серафине. Лестница бесконечно петляла и извивалась и Серафина уже подумывала начать считать ступеньки, но, когда она начала, подъем успел закончится. Перед герцогиней выросла массивная дубовая дверь, с тяжелым чугунным кольцом, в качестве ручки и другими металлическими укреплениями. Дверь оказалась плотно закрыта, в ней не было никаких щелей, которые позволили бы крысе через неё перебраться. Дверь стала непреодолимым препятствием. Попытки добраться куда-то еще казались бессмысленными. Серафина подумала, что коридор закончился именно тут, от того, что её сознание не знает и не может придумать, что там дальше; а сознание, как известно, не посылает во снах информации, которая ранее тебе была неизвестна. И вот, Серафина готовилась собрать волю в кулак и проснуться, как заметила, что дверь перед ней открывается. Деревянная створка чуть было не раздавила крысу, но та успела вовремя отбежать. Очередной человек в балахоне заходил в подземелье. Быстро юркнув в проем, крыса увидела еще один коридор, на этот раз куда более просторный, чем подземный. Лапки ощутили тепло деревянного паркета, на котором красовались световые узоры, пробивавшихся через решетчатые окна лучей солнца. Окна! Как давно Серафина не видела дневного света и неба. И вот оно, рядом, за стеклом, пусть и видимое глазами крысы: блеклое и размытое, но такое желанное. Она продолжила бежать по полу. Очень скоро герцогине, повидавшей много аристократических домов, стало ясно, что по архитектуре здание, в котором она оказалась, больше всего напоминает особняк не очень богатого аристократа: барона или обедневшего графа. Приличное убранство и богатая архитектура сочетались с паутиной по углам и пыльным полом. Местному хозяину или хозяйке явно было жалко денег на горничных. Серафина цокала коготками по паркету, двигаясь вдоль ряда высоких окон, по другую сторону от неё мелькали закрытые двери. Тут, одна из них открылась и из помещения вышло несколько человек в привычных серых балахонах, среди которых затесалось несколько, выделявшихся яркими одеждами. Серафина попыталась разглядеть людей получше, но они слишком быстро приближались, поэтому она могла видеть лишь их массивные ноги и налакированные ботинки. Толпа стремительно приближалась к крысе. Животный инстинкт приказывал Серафине уносить лапы, но человеческое любопытство взяло верх и заставило Серафину замереть на месте. Раздался резкий хруст. — Чертовы крысы, — выругался мужской голос. — Все лезут и лезут из этого подвала. Давно пора их всех там истребить. Больше Серафина ничего не услышала. Тело пронзила адская боль, а перед глазами застыла тьма. Герцогиня закричала и в ту же секунду проснулась.