Акт 182368. Фурина и откровение перед самой собой.
— Мои дорогие подданные, от моего чистого и наполненного справедливостью сердца благодарю в очередной раз за участие в заседании! Это было поистине… — Фурина помолчала, подбирая слово, — …завораживающе. Прошу всех разойтись, au revoir! Оперный театр вскоре совсем опустел и представление подошло к концу. Лишь осталось эхо — преданный зритель спектакля Фурины, не смеющее покидать зал. Оно радостно повторяло звуки всего того, что хоть как-то могло пошевелиться. Но и Фурина не стала слишком долго засиживаться — очередной день заставлял и подгонял ее не забывать о своей обязанности — о том, для чего она здесь сидит. Воротившись туда, куда она каждый раз возвращалась после времяпрепровождения с жителями своего региона, Фурина смогла хоть на немного, но позволить себе отдохнуть от какофонии голосов людей, находящихся с ней чуть ли не каждый день рядом. Вздохнула с облегчением, покачала головой, а затем по щеке потекла слеза, наполненная всей той болью и горечью, что испытывала девушка ежемгновенно. Она ведь обещала, она ведь клялась, кладя руку на сердце, что не допустит судного дня, по крайней мере на своем веку. За окном ярко светило солнце, играли музыканты на улице, наполняя город прекрасной мелодией, где особенно выделялся аккордеон, который занимал чуть ли не главную роль в произведениях. Именно он выработал шарм, который ни с чем не спутать. Вместе с ним, будто бы под руку шли скрипка и виолончель, где первая вытягивала высокие ноты, поя подобно соловью, а вторая мелодичным, но глубоким альтом, даруя произведению насыщенное звучание. Саксофон, выстраивающий ритм и выдающийся своим басом, был способен покорить любого. Фурина прислушалась, дергая ногой вверх-вниз, и невольно улыбнулась, закрыв глаза. Позволила отдаться потоку нот впервые за долгое время. Поняла, как долго она не могла так прислушиваться к каждому звуку, тону, аккорду, столь притягательной гармонии и забыть о гуле голосов людей в оперном зале, где обычно она сидела, возвышавшись над ними. Больше всего ей нравилось быть в одиночестве. Это было единственное положение, где она могла попросту задуматься хотя бы на секунду о себе, а не о клятве. Трудно. Мысли бежали обратно, а девушка все время отчаянно их отгоняла, но без толку. Они нагоняли ее вновь и вновь, занимали местечко в голове. Некоторые вообще мертвой хваткой цеплялись за её подсознание, а Фурине ничего не осталось делать, как «записывать их себе на подкорку». И эти самые мысли были связаны с пророчеством, обещанием и вечными напоминаниями, что надо исполнять собственный долг, несмотря на личные проблемы и трудности. «Хоть убейся, Фурина, но надо. Всё ради Фонтейна. Всё ради Отраженья. Сложно, но никогда и никому еще не было дано что-то просто. Каждый страдает и тащит на своем горбу обязанности, и почему ты не несешь? На твоих руках жизни сотен, даже тысячей людей, а ты думаешь о себе?!» — каждый раз общалась с собой она, не позволяя допустить безвозвратную участь, которая могла наступить в любой миг, в любую минуту, секунду, да даже в сие момент. И так на протяжении чуть ли не пяти веков. Конечно, она позволяла хоть немного, но абстрагироваться от напастей людей, но не забывала о пророчестве, которое с каждым днем давило все сильнее и сильнее, заставляя Фурину нервничать чаще и чаще, казалось бы, ничего не сможет ей помочь, отвлечь… И на самом деле так и было. Лишь музыка и некое доверие от фонтейнцев облегчало её ношу. Девушка видела, что в её силы верят, на них полагаются, не подозревая ни о чем, как было в первую их встречу после передачи полномочий Архонта. Взглянула на часы — прошло совсем немного с того момента, как она вернулась в свой кабинет и дала себе минутку-другую на «отдых». Настала пора приступать к своим обязанностям. Из раза в раз, все одно и то же, спустя несколько столетий, её график оставался прежним, и только в некоторые дни Фурина могла позволить его нарушить. Работники приходили к ней с отчетами, ложными надеждами, которые тут же рассеивались и дарили ей только разочарование; мелюзины старались радовать Архонта Справедливости, и это им правда удавалось — девушка была не в состоянии не наслаждаться ими; разговоры с Нёвиллетом, вечно разнящиеся между деловыми и неформальными и это чередование Фурина не могла понять или как-то предугадать, будто бы не от неё все зависело, а исключительно от юдекса. Наконец, очередной день был закончен и подошло время ухода ко сну. В такие моменты она обычно усмехалась, всматриваясь в свой «календарик». Графа с заголовком «сон» её всегда смешила, будто бы она ребенок, которому необходимо ложиться спать по расписанию, а то так ничего не успеет. Но и вправду, она за сегодня так утомилась, что с ног валилась, начиная с полудня. В подобном состоянии девушка иногда могла и вовсе просто вырубиться за рабочим столом. Ноша «Архонта» была тяжкой. Ну, а что поделать, ответ очевиден — остаётся разве что смириться.Акт 182376. Судный день Фурины.
— Это вы во всем виноваты! — Почему вы ничего с этим не делаете, леди Фурина?! — Скоро пророчество может сбыться, а вам на это плевать?! Именно с этого начался день Фурины — с обвинений жителей о трагедии в Пуассоне. Волнение нарастало. Паника вновь вернулась и овладела ею, захватив своими оковами, не позволяя ничего возразить народу, опровергнуть обвинения, доказать, что она невиновна. Страх того, что пророчество и вправду сбывается с каждым днем и в любой момент готовится начаться удручал «Архонта Справедливости». Столько было довольно экстраординарных событий за последнее время, что не счесть их. И в основном все произошли после визита путешественника, исследующего новые земли. Ей было страшно, жутко и несусветно тревожно, настолько, что на душе кошки начали скребсти, а камень на плечах еще сильнее давить, раня Фурину с каждым разом все сильнее. И она ничего не могла с этим поделать. «Все предначертано судьбой, изменить её получится, но лишь на время, однако вскоре все вернется к тому, к чему изначально и вело. Все придет к своему уготовленному концу.» Всё, что она смогла сделать, это сбежать в тихое место, где её вряд ли смогут настигнуть или найти. В Пуассон. И как только она добежала до пункта назначения, сразу же спустилась в самый низ деревни и встала у воды, не в силах контролировать поток эмоций. В последнее время ей все труднее получалось с ними совладать. Все вокруг давило на девушку, все больше и больше разрасталось подозрений и сомнений в ней, чаще с каждым разом происходили стычки с Нёвиллетом, а играть роль Архонта становилось тяжелее и тяжелее. В очередной раз Фурина разревелась. Слезы падали прямо в воду, создавая рябь на поверхности, которая расходилась кругами. Девушка все твердила и повторяла свою мантру, которая не видела конца: — Простите меня… Я виновата… Простите… За спиной раздался до боли знакомый и самый нежеланный в этот момент голос. Путешественник. — А?.. О-о, путешественник! Меня и тут нашли, ох, какие вы! В чем дело, м? Не успели они разговориться, как вновь её смогли настигнуть обозленные жители, которые сразу бросились вслед. На удивление, девушке помог скрыться от них путешественник, забежав по дороге в укрытие, которое так удачно поджидало их на пути бегства. Он начал разговор с Фуриной, который незаметно перетек к откровению и чуть ли не исповеди. Подстрекания заставляли нервничать — она не могла открыться ему, боялась. Вдруг он её обманет? Предаст? Раскроет тайну? Она билась в сомнениях, пока… …не оказалась в «Эпиклезе». На неё глазели зрители, кто-то с осуждением, кто-то с отвращением, кто-то с сочувствием. Что это все значит? Как она тут оказалась? Для чего это все они устроили? Отрицание. Суд. То, чего она так избегала многие века, свершилось. Череда событий все-таки привела Фурину к завершающему этапу, затрагивающему её же участь. Теперь-то все узнают, кто она есть на самом деле. Девушка пыталась сохранять образ театрального, харизматичного, артистичного и уверенного Архонта, чтобы хоть на немного, но вернуть доверие фонтейнцев. Но все без толку. Больше ей никто не верил. Она ужасно злилась на себя и корила за то, что не смогла сдержать обещание. И после того, как она осознала, что ничто не удастся спасти, не удастся повернуть время вспять, слезы в очередной раз покатились по щекам Фурины. Только вот теперь она не была с собой наедине, а замерла перед всем Фонтейном, показывая свою слабость. Гнев. В этот раз орган не играл благозвучно в ушах девушки, а скорее бил по ним. Не в её силах было слушать и его и все обвинения одновременно. Архонт пыталась опровергнуть их — все безуспешно. У путешественника и остальных словно было по несколько козырей в рукаве, что вечно били карты Фурины. И когда на её руке были замечены следы от контакта с водой Первозданного моря — она поняла, что это конец. Ей судьба будто бы прокричала: «Шах и мат, Фурина». Безысходность. — Прошу, поверьте мне, я ваш Архонт! Случившееся ничего не доказывает! — лишь презрительные взгляды в её сторону. — Не надо так на меня смотреть! Будь я простой смертной, смогла бы я вот так легко прикоснуться к воде? Это же… просто вздор! — Прошу… — молчание. Ни одного шепотка не услышать. Давящая тишина. Торг. И вновь слезы по щекам. Сильные, горькие, искренние, пропитанные болью и отчаянием, которые она испытывала все время, играя роль Архонта. Не было сил больше. Все вырвалось наружу. Депрессия. Единственное, что она услышала, оказался голос Нёвиллета. Его слова эхом разлетелись по голове: — Как верховный судья я должен вынести свой вердикт. Госпоже Фурине было предъявлено обвинение в том, что, будучи простой смертной, она выдавала себя за Архонта и обманывала народ Фонтейна. И я признаю госпожу Фурину… виновной. Смысла оправдываться нет. Молчание было тому доказательством. Больше никто ей не мог, не желал верить. Был обманут каждый — даже Нёвиллет. Теперь и он затих, закрыв глаза, не смея смотреть на Фурину. Если несколько мгновений ранее слезы лишь иногда стекали по щекам, то теперь они стремительно падали наземь, образуя потоки водопадов по две стороны щек девушки. Осталось лишь присесть на стул и молчать вместе со всеми, смиренно ожидая свой приговор. Теперь ей было на все наплевать. Все свершилось. Выхода нет. Принятие.***
Судьба сейчас жестоко насмехалась над Фуриной, празднуя свою победу и её поражение. Она заливалась смехом, продолжая издеваться. Участь и так калечила на протяжении пяти веков, но в данный момент ей особенно нравилось над ней глумиться, нравилось мучать. Фурину сейчас прожигала изнутри такая боль, столь сильное чувство вины перед Отражением, которое она так старательно оберегала, исполняя свое обещание. «Ты должна устроить маскарад, которому не будет конца. Никто не должен заподозрить, кто ты есть на самом деле…» И она устроила его. Реквизит был подготовлен идеальный, главная роль досталась именно ей — Фурине. Она удостоилась этого сложного, весьма сурового амплуа, которое вскоре станет для нее мукой. Второстепенные роли будто бы играли сами обыватели Фонтейна, подыгрывая «Архонту». Маскарад длился целых пятьсот лет. И вот — в 182376-й акт этого действа главная маска пьесы была снята, все карты и козыри Фурины были побиты, а её фигуры не смогли овладеть фигурами соперника, что привело к шаху и мату в данной партии.Был конец её спектаклю.